Мейснер, Отто (политик)

Отто Мейснер
Руководитель президентской канцелярии Веймарской республики,Третьего рейха
1920 — 1945
Президент:	Фридрих Эберт, Пауль фон Гинденбург, Адольф Гитлер (фюрер)
Награды:

Отто Лебрехт Эдуард Мейснер (нем. Otto Lebrecht Eduard Meissner; 13 марта 1880, Бишвиллер в Эльзасе — 27 мая 1953, Мюнхен) — влиятельный государственный чиновник в Германии эпохи Веймарской республики и Третьего рейха. В Веймарской республике входил в ближайшее окружение рейхспрезидентов Фридриха Эберта и Пауля фон Гинденбурга (1919—1934), в Третьем рейхе руководил президентской канцелярией фюрера (1934—1945).

Биография

Отто Мейснер родился в семье почтового служащего в Эльзасе, который в тот момент входил в Германскую империю. Дальним родственником Отто Мейснера является знаменитый французский генерал времён наполеоновских войн Жан-Батист Клебер. Помимо немецкого языка Отто Мейснер владел французским и так называемым «эльзасским немецким», бегло говорил и писал по-русски и на латыни.

В 1898-1903 годах Мейснер изучал юриспруденцию в Страсбурге. После учёбы в 1903—1904 годах Мейсснер проходил военную службу.

В 1906 году Мейснер в должности судебного асессора был принят на службу в органы юстиции Эльзаса-Лотарингии. В 1908 году он вступил в брак с Хильдегард Роос, у них родилось двое детей: сын Ганс-Отто Мейснер (1909—1992), ставший впоследствии писателем, и дочь Хильдегард Мейснер (род. 1917). В 1908 году Отто Мейснер перешёл на должность старшего государственного чиновника в генеральную дирекцию королевских железных дорог Эльзаса-Лотарингии и Люксембурга.

В 1915—1917 годах Мейснер принимал участие в Первой мировой войне, закончив службу в звании капитана резерва. В этот период в 1915 году он впервые встретился с Паулем фон Гинденбургом, когда тот награждал Отто Мейснера Железным крестом за быстрое возведение железнодорожного моста. Отто Мейснер произвёл на будущего рейхспрезидента положительное впечатление.

С 1916 года Мейснер служил транспортным референтом в дирекции военной железной дороги в Бресте-Литовском, затем в Варшаве, а с апреля 1917 года — в Бухаресте. Позднее он работал в главном управлении железной дороги в Киеве, а затем перешёл на дипломатическую работу. С 1918 года Мейснер служил поверенным Германии при правительстве Украины. После поражения Германии в Первой мировой войне в конце 1918 года и последовавшего за ним полного развала всех организационных структур в оккупированных Германией регионах Восточной Европы Мейснеру благодаря его знанию русского языка и опыту работы на железной дороге в феврале-марте 1919 года удалось доставить домой поездом через территории, охваченные Гражданской войной, несколько сотен рассеянных по Украине солдат бывшей оккупационной армии Германии. На этом поезде Мейснер вывез в Германию доверенную ему кассу дипломатической миссии Германии в Киеве, составлявшую 3,4 млн рейхсмарок, и передал её в Берлине имперскому правительству. В знак признания его заслуг новый глава государства германской республики Фридрих Эберт назначил Отто Мейснера советником и заместителем руководителя своей канцелярии.

В это же время урождённому эльзасцу Мейснеру было предоставлено французское гражданство и высокий пост правительственного чиновника в новой французской мэрии Страсбурга, но Мейснер отказался.

Руководитель президентской канцелярии (1919—1945)

В начале 1920 года Мейснер возглавил канцелярию рейхспрезидента и оставался на этом посту, несмотря на смену своих шефов, изменения в названии ведомства и своей должности до конца мая 1945 года.

Отто Мейснер занимал пост руководителя канцелярии у рейхспрезидентов Эберта (1919—1925) и Гинденбурга (1925—1934), а затем после слияния в августе 1934 года постов рейхсканцлера и рейхспрезидента руководил президентской канцелярией фюрера и рейхсканцлера Адольфа Гитлера. В мае 1945 года, после того, как Гитлер своим завещанием вновь разделил должности канцлера и президента, Мейснер со старым названием должности работал при новом главе государства, гроссадмирале Карле Дёнице. Последний раз Мейснер встречался с Гитлером 13 марта 1945 года и получил от Гитлера в честь своего 65-летия чек на 100 тысяч рейхсмарок. Начав свою карьеру во дворце рейхспрезидента в 1919 году с поста тайного советника, Отто Мейснер покинул дворец в 1945 году в ранге рейхсминистра. Кабинет Мейснера находился все эти годы в правительственном квартале Берлина в так называемом Дворце рейхспрезидента по адресу Вильгельмштрассе 73, где также находилась квартира Мейснера.

В 1919 году, когда рейхстаг Веймарской республики поручил рейхспрезиденту Фридриху Эберту подобрать гимн для нового немецкого государства взамен старого кайзеровского национального гимна «Heil dir im Siegerkranz», тот обратился за советом к Мейснеру, который был известен как большой знаток немецкого песенного творчества. Мейснер предложил Эберту «Песнь немцев» Гофмана фон Фаллерслебена. Эберт поддержал эту идею и вынес на рассмотрение рейхстага. Принятая в качестве гимна Веймарской республики Песнь немцев оставалась государственным гимном Германии и при Гитлере вплоть до 1945 года, а затем после принятия в 1949 году Основного закона стала официальным гимном ФРГ.

Поздние годы жизни (1945—1953)

После окончания Второй мировой войны Мейснер был арестован союзниками 23 мая 1945 года и допрашивался на Нюрнбергском процессе в качестве свидетеля. В июле 1947 года он выступил свидетелем защиты на процессе по обвинению бывшего статс-секретаря Франца Шлегельбергера. Процесс против самого Мейснера, состоявшийся в рамках так называемого дела Вильгельмштрассе, завершился 14 апреля 1949 года оправдательным приговором суда.

В 1950 году Мейснер опубликовал свои воспоминания под названием «Статс-секретарь при Эберте, Гинденбурге и Гитлере» (нем. Staatssekretär unter Ebert, Hindenburg und Hitler).

Труды

• Die Reichsverfassung. Das neue Reichstaatsrecht für den Praktischen Gebrauch Berlin 1919
• Das neue Staatsrecht des Reichs und seiner Länder Berlin 1921
• Grundriß der Verfassung und Verwaltung des Reichs und Preußens nebst Verzeichnis der Behörden und ihres Aufgabenkreises Berlin 1922
• Staatsrecht des Reichs und seiner Länder Berlin 1923
• Staats- und Verwaltungsrecht im Dritten Reich Berlin 1935
• Deutsches Elsaß, deutsches Lothringen. Ein Querschnitt aus Geschichte, Volkstum und Kultur Berlin 1941
• Elsaß und Lothringen deutsches Land Berlin 1943
• Staatssekretär unter Ebert, Hindenburg, Hitler. Der Schicksalsweg des deutschen Volkes von 1918—1945. Wie ich ihn erlebte Hamburg 1951 (auch udT Ebert, Hindenburg, Hitler. Erinnerungen eines Staatssekretärs 1918—1945 München 1991

Отрывок, характеризующий Мейснер, Отто (политик)

– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.