Мекленбургский дом

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Мекленбургский дом
Титулы: графы, герцоги
Основатель: Никлот
Год основания: XII век
Смещение: 1918

Мекленбу́ргский дом — благородный род славянского происхождения, который правил Передней (Западной) Померанией с XII века до 1918 года. Династию основал вождь бодричей по имени Никлот, отсюда другие названия — Никлотинги и Ободритская династия. Ранее у бодричей властвовали Накониды. Восточной (Дальней) Померанией правил Померанский дом (Грифичи).

Помимо собственно Мекленбурга, представители рода Никлотичей (Никлотингов) правили и другими землями:





История

В 1347 году правители (графы) Мекленбургского замка (англ.) (букв. «большой крепости») были удостоены отдельного голоса в рейхстаге Священной Римской империи вместе с герцогским титулом. Благодаря удачным бракам после угасания национальных династий в Швеции и Норвегии к ним перешли права на эти престолы. Эти притязания отчасти были реализованы в 1363 году, когда герцог Альбрехт Мекленбургский был избран королём Швеции. В дальнейшем глава Мекленбургского дома продолжал титуловать себя королём Швеции и Норвегии, отрицая законность Ольденбургской династии, фактически правившей в государствах Кальмарской унии.

Подобно другим германским феодальным родам, Никлотинги не раз перераспределяли семейные владения. По первому разделу 1234 года были выделены сеньории с центрами в Висмаре, Ростоке, Гюстрове, Верле и Варене. В 1348—1471 гг. старшая линия Мекленбургского дома правила в Шверине (Мекленбург-Шверин), а младшая — в Штаргарде (Мекленбург-Штаргард). В конце XV века весь Мекленбург соединился под властью старшей (шверинской) линии. С 1555 по 1695 гг. младшая линия вновь правила своими владениями из Гюстрова (см. Мекленбург-Гюстров).

Наконец, 8 марта 1701 года в Гамбурге была достигнута историческая договорённость о разделе Мекленбурга на Мекленбург старшей линии (Мекленбург-Шверин) и Мекленбург младшей линии (Мекленбург-Стрелиц). В случае угасания обеих права на Мекленбург должны были перейти к прусским Гогенцоллернам. Решением Венского конгресса 1815 года титул правителей Мекленбург-Шверина и Мекленбург-Стрелица был повышен с герцогского до великогерцогского. Дети и внуки великих герцогов назывались не принцами, а герцогами.

Связи с Россией

Мекленбургский дом выделяется среди других германских династий не только своими славянскими корнями, но и достаточно многочисленными браками с представителями российского императорского дома:

Потомки последнего брака обосновались до 1917 года во дворцах Ораниенбаума и фактически обрусели. К примеру, обе внучки Георга Августа были замужем за русскими князьями Голицыными. Помимо Ораниенбаума, Мекленбургские на русской службе унаследовали и другие имения Михаила Павловича — Михайловский дворец и Каменный остров в столице.

Династический кризис

В феврале 1918 года при загадочных обстоятельствах умер Адольф Фридрих, великий герцог Мекленбург-Стрелицкий. Все оставшиеся представители стрелицкой линии Мекленбургского дома на тот момент жили в России. Старейшим был двоюродный дядя покойного, Михаил Карл, который в начале Первой мировой войны принял русское подданство и объявил об отказе от притязаний на престолонаследие в Германии.

<center>Особняк на острове в Мирове (слева), где родилась английская королева Шарлотта, и особняк графини Карловой на Фонтанке (справа)

</div> </div>

Чтобы обеспечить продолжение рода, Михаил Карл в 1928 г. усыновил своего племянника графа Георгия Карлова, который был рождён в морганатическом браке русского генерала Георга Мекленбург-Стрелицкого с фрейлиной Вонлярской (позднее графиней Карловой). Права потомков графа Карлова и его жены, графини Толстой (урождённой Раевской), на наследование Мекленбург-Стрелица признал и глава шверинской линии Мекленбургского дома. Однако Гогенцоллерны, ссылаясь на договор 1701 года, оспаривали законность этих решений.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4315 дней]

Между тем и шверинская ветвь, после потери престола в 1918 году оставшаяся жить в Людвигслюсте, находилась на грани угасания. У сына последнего великого герцога, Фридриха Франца, не было сыновей. С его смертью в 2001 году шверинская линия пресеклась в мужском колене. Единственными ныне живущими представителями Мекленбургского дома, таким образом, остаются потомки морганатического союза Георгия Георгиевича и графини Карловой.

См. также

Напишите отзыв о статье "Мекленбургский дом"

Ссылки

  • [www.mecklenburg-strelitz.org/index.html Сайт Мекленбургского владетельного дома]
  • [genealogy.euweb.cz/meckl/meckl1.html Родословная роспись Мекленбургской династии]

Отрывок, характеризующий Мекленбургский дом

«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.