Мекленбург-Шверин

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Мекленбург (герцогство)»)
Перейти к: навигация, поиск
(Великое) герцогство Мекленбург-Шверин
(Groß-)Herzogtum Mecklenburg-Schwerin
герцогство Священной Римской империи, с 1815 года — Великое герцогство

1352 — 1918



Флаг Герб

Мекленбург-Шверин в составе Германской империи
Столица Шверин
Крупнейшие города Росток
Шверин
Висмар
Гюстров
Язык(и) немецкий
Площадь 13 161 км² (1900 год)
Население 607 770 чел. (1900 год)
Форма правления Монархия
Династия Мекленбургский дом
 -  1352 Мекленбург получает статус герцогства
 -  1500 Отделение Мекленбург-Штаргарда
 -  1520 Вхождение в состав Нижнесаксонского округа
 -  1621 Первое отделение Мекленбург-Гюстрова
 -  1701 Отделение Мекленбург-Стрелица
 -  1918 Ликвидация
К:Появились в 1352 годуК:Исчезли в 1918 году

Ме́кленбург-Шверин; Макленбург-Шверин (нем. Mecklenburg-Schwerin) — герцогство Священной Римской империи (до 1806 года), с 1815 года великое герцогство.





История

Основатель династии Никлот возглавлял сопротивление языческих княжеств ободритов немецкой агрессии. Однако Генрих Лев в 1160 году смог сломить их сопротивление, и сын Никлота Прибислав признал себя его вассалом. В 1167 году Прибислав принял титул князя Мекленбурга.

Генрих II Мекленбургский (1266—1329), приобретя права на земли Штаргард и Росток к 1312 году, смог объединить почти все владения Мекленбурга, кроме Шверина и Верле, которые были переданы его сыновьям — Альбрехту II и Иоганну.

После получения братьями герцогских титулов бывшее владение Штаргард было преобразовано в герцогство Мекленбург-Штаргард, где с 1352 года стал править Иоганн. Альбрехту остались западная часть Мекленбурга, а после приобретения прав на землю Шверин в 1358 году, он назначил Шверин своей резиденцией.

В 1363 году его сын Альбрехт III вторгся в Швецию, где в следующем году на тинге в Муре он был провозглашён королём.

В 1436 году последний правитель Верле Вильгельм умер, а его зять Ульрих II Мекленбург-Штаргардский умер бездетным в 1471 году, все их земли достались герцогу Генриху IV Мекленбург-Шверинскому, который воссоединил земли герцогства.

В 1520 году внуки Генриха IV — Генрих V и Альбрехт VII снова разделили герцогство на Мекленбург-Гюстров и Мекленбург-Шверин. В 1610 году Мекленбург-Гюстров унаследовал герцог Адольф Фридрих I Мекленбургский, но во время второго раздела в 1621 году он передал это герцогство в управление своему брату Иоганну Альбрехту II. Однако оба герцога были свергнуты в 1628 году Альбрехтом фон Валленштейном, так как поддержали Кристиана IV во время Тридцатилетней войны. Но Швеция через три года восстановила их независимость.

Когда в 1695 году умер сын Иоганна Альбрехта II герцог Густав Адольф Мекленбург-Гюстровский, Мекленбург был воссоединился под властью герцога Фридриха Вильгельма Мекленбург-Шверинского. На престоле его сменил родной дядя — Адольф Фридрих II, младший сын Адольфа Фридриха I Мекленбург-Шверинского, который заявил права на Гюстров, вызвав этим противостояние. В 1701 году под давлением имперских сословий Нижнесаксонского округа было принято следующее решение: герцогство Мекленбург-Стрелиц было отделено и отдано Адольфу Фридриху II. В 1716 - 1717 годах во время Северной войны Мекленбург-Шверин по союзному договору находился под протекторатом и оккупацией России. Продолжавшиеся после этого конфликты и разделы ослабили власть герцога, подтвердив репутацию Мекленбурга как одного из отсталых владений в Священной Римской империи.

В 1803 году герцог Мекленбург-Шверинский купил у шведов Висмар, с оговоркой, что Швеция сможет выкупить его обратно через 100 лет.

В 1808 году герцогство присоединились к Рейнскому союзу, но в 1813 году перешло на сторону врагов Наполеона. По итогам Венского конгресса в 1815 году Фридрих Франц I Мекленбургский получил титул великого герцога.

После Первой мировой войны герцогство преобразовалось в Свободное государство Мекленбург-Шверин в составе Веймарской республики. 1 января 1934 года оно было объединено со Свободным государством Мекленбург-Стрелиц.

После Второй мировой войны земли Мекленбурга (Мекленбург-Стрелиц) были разделены между ФРГ и ГДР, но после объединения Германии вновь объединены в федеральную землю Мекленбург-Передняя Померания.

Правители

Правители Мекленбург-Стрелица носили титул «герцог Мекленбургский», а с 1815 года — «великий герцог Мекленбургский», а также «князь вендов, Шверина и Ратцебурга и граф Шверина, земли Ростока и господин Штаргарда».

См. также

Напишите отзыв о статье "Мекленбург-Шверин"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Мекленбург-Шверин

Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.