Мелисенда Иерусалимская

Мелисенда Иерусалимская Mélisende de Jérusalem<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Свадьба королевы Мелисенды и Фулька Анжуйского</td></tr>
королева Иерусалима
1131 — 1153
Предшественник:	Балдуин II Иерусалимский
Преемник:	Балдуин III Иерусалимский
Рождение:	ок. 1101 Эдесса
Смерть:	11 сентября 1161(1161-09-11) Иерусалим
Род:	Ретельский дом
Отец:	Балдуин II Иерусалимский
Мать:	Морфия Мелитенская
Супруг:	Фульк V, граф Анжуйский
Дети:	Балдуин, Амори

Мелисенда (ок. 1101—11 сентября 1161) — королева Иерусалима с 1131 по 1153 год, регент своего сына в 1153—1161 годах. Она была старшей дочерью короля Иерусалима Балдуина II и армянской принцессы Морфии Мелитенской.

Биография

Принцесса

По отцовской линии Мелисенда происходила из графства Ретель во Франции. Её отец Балдуин был рыцарем-крестоносцем, который возглавил графство Эдесса и женился на Морфии Мелитенской, дочери армянского принца Гавриила Мелитенского для скрепления альянса с армянами. Мелисенда выросла в Эдессе, а когда ей исполнилось 13 лет, её отец был избран королём Иерусалима. К моменту его избрания у Балдуина и его жены было уже три дочери. Свита рекомендовала королю развестись с Морфией и жениться вновь, чтобы новая жена родила ему наследника. Армянский историк Матвей Эдесский писал, что Балдуин II был полностью верен жене и отказался рассматривать возможность развода. В знак привязанности к жене Балдуин отложил свою коронацию до Рождества 1119 года, чтобы Морфия и его дочери могли приехать в Иерусалим и чтобы короновать жену королевой. Со своей стороны Морфия не вмешивалась в политические дела, но продемонстрировала свою способность взять на себя ответственность, когда события потребовали того. Когда отец Мелисенды был пленен во время похода в 1123 году, Морфия наняла группу армянских наемников, чтобы вызволить его из плена, а в 1124 году руководила переговорами об освобождении мужа из плена Балдуина II. Несомненно мать и отец оказали существенное влияние на характер юной Мелисенды.

Как старший ребенок, Мелисенда приобрела статус кронпринцессы — преемницы отца. Наследование титулов и земель женщинами к государствах крестоносцев не было редкостью. Из-за постоянных войн продолжительность жизни местных мужчин была значительно меньшей, чем у женщин. При этом женщины, наследовавшие власть и земли, редко правили самостоятельно, а обычно делили власть с супругом. Таких примеров было достаточно и в Европе: современницами Мелисенды были Уррака Кастильская (1080—1129), императрица Матильда (1102—1169) и Алиенора Аквитанская (1122—1204). В 1129 году король Балдуин II официально объявил Мелисенду своей преемницей, и до смерти отца она считалась его соправительницей. Это отражалось и в официальных документах, и при чеканке денег, и в дипломатической переписке. Балдуин II добился поддержки своей дочери со стороны Haute Cour — своего рода королевского совета, состоявшего из знати и духовенства.

Тем не менее, Балдуин II понимал, что для укрепления позиций дочери на троне её следует выдать замуж за могущественного союзника. Он решил попросить совета у французского короля Людовика VI. Посольство во Францию возглавил Гуго де Пейн. Людовик предложил в мужья Мелисенде одного из могущественных дворян-крестоносцев — опытного полководца, вдовца, графа Фулька Анжуйского. Отъезд Фулька на Ближний Восток был выгоден и самому королю Франции, который опасался роста его популярности (кроме того, в силу происхождения Фульк имел претензии на французский престол).

В ходе переговоров амбициозный Фульк настаивал на том, чтобы он был объявлен единственным правителем Иерусалима. Балдуин II изначально согласился на эти требования, но позднее их пересмотрел. Король опасался, что после его смерти Фульк разведется с Мелисендой и провозгласит своим наследником сына от первого брака. Свадьба состоялась 2 июня 1129 года.

Когда Мелисенда в 1130 году родила сына и наследника, в будущем короля Балдуина III, её отец принял все меры для обеспечения правления дочери после своей смерти. Балдуин II объявил внука наследником, а Мелисенду провозгласил единственным опекуном над юным принцем, не упоминая Фулька. Когда Балдуин II умер в 1131 году, Мелисенда и Фульк взошли на трон в качестве совместных правителей. Тем не менее, при поддержке рыцарей Фульк оттеснил Мелисенду от дарования титулов и земель. Опасения Балдуина II, казалось, оправдаются: Фульк продолжал жестко обращаться с королевой, что раздражало и членов Haute Cour, чьи позиции теперь оказались под угрозой из-за властолюбия короля. Поведение Фулька соответствовало его философии: в Анжу он также жестко пресекал любые попытки местных городов обрести автономию и силой принуждал своих вассалов повиноваться. Подобный стиль правления резко контрастировал с традициями коллективного правления, утвердившимися в государствах крестоносцев.

Дворцовые интриги

Холодность в отношениях между супругами была удобным политическим инструментом, которым воспользовался Фульк, когда в 1134 году обвинил Мелисенду в любовной связи с Гуго II де Пюизе, графом Яффы. Гуго был самым могущественным бароном королевства и был верен памяти Балдуина II. Ненависть Фулька к Гуго усугублялась и тем, что последний был двоюродным братом Мелисенды и поэтому имел больше прав на престол, чем Фульк. Современники, в частности, Вильгельм Тирский, отрицали неверность Мелисенды, указывая на то, что церковь и знать оставались на её стороне, что вряд ли наблюдалось бы в случае виновности королевы в измене. Очевидно, свою роль играла и неприязнь местных крестоносцев к Фульку.

Гуго вступил в союз с мусульманским городом Аскалон и воспрепятствовал походу крестоносцев против города. Тем самым он на время укрепил и свои позиции. Однако союз с Аскалоном стоило Гуго поддержки двора. По решению патриарха Иерусалима он был сослан на три года. Вскоре после этого произошла неудачная попытка покушения на Гуго, которую связали с Фульком и его сторонниками. Это было достаточной причиной для партии королевы, чтобы открыто бросить вызов Фульку и организовать дворцовый переворот.

Его обстоятельства неизвестны, однако с 1135 года влияние Фулька при дворе резко снизилось. Вильгельм Тирский писал, что Фульк с этого времени «не пытался взять на себя инициативу, даже в мелочах, без мнения Мелисенды». Супруги воссоединились, и в 1136 родился их второй сын, Амори. Когда Фульк был убит на охоте в 1143 году, Мелисенда публично оплакала его и носила траур.

Политическая победа Мелисенды была налицо. Она вновь стала фигурировать в записях как сюзерен, дарующий земли и титулы, отправляющий правосудие в отношении вассалов. По сути Мелисенда была не просто регентом при своем сыне Балдуине III, а полноценной правящей королевой.

Покровительница церкви и искусств

Мелисенда пользовалась поддержкой церкви на протяжении всей её жизни, начиная с назначения её преемницей отца, на протяжении всего конфликта с Фульком, и позже, когда Балдуин III достиг совершеннолетия. В 1138 году она основала большой монастырь Святого Лазаря в Вифании, где её младшая сестра Йовета стала настоятельницей. Королева предоставила монастырю плодородные равнины Иерихона. Кроме того, она даровала монастырю роскошную мебель и литургические сосуды. По данным историка Бернарда Гамильтона, Мелисенда также делала значительные пожертвования храму Гроба Господня, храму Богоматери Иосафата, больнице госпитальеров и больнице прокаженных Святого Лазаря.

Где-то между 1131 и 1143 годами королева получила в дар Псалтырь. Утверждалось, что Псалтырь был подарен Фульком после их спора и обвинений в неверности. На задней крышке Псалтыря выгравирован сокол из слоновой кости, а имя Фульк на старо-французском звучит так же, как и «сокол».

Второй крестовый поход

В 1144 году одно из государств крестоносцев — графство Эдесса — находилось на грани выживания под ударами турок. Королева Мелисенда откликнулась на просьбы о помощи, послав армию во главе с коннетаблем Манассе Иержем, Филиппом де Милли и Элинаном де Бюром. Раймунд Антиохийский проигнорировал призыв о помощи — его армия была уже занята борьбой с Византийской империей в Киликией. Несмотря на усилия Мелисенды, Эдесса пала.

Мелисенда отправила послание папе в Рим, и Запад объявил начало Второго крестового похода. Экспедицию возглавили французский король Людовик VII и император Конрад III. В ходе военного совета крестоносцев в Акре в 1148 году планировалась стратегия войны с мусульманами. Конрад III и Людовик VII посоветовали 16-летнему Балдуину III атаковать мусульманский город-государство Дамаск, однако Мелисенда и Манассе Иерж предлагали взять Алеппо, что помогло бы вернуть Эдессу. Возобладала первая позиция, при том, что Дамаск и Иерусалим были в очень хороших дипломатических отношениях и имели заключенный мирный договор. Результатом нарушения договора стало то, что Дамаск больше никогда не доверял крестоносцам и позднее нанес Иерусалиму удар, от которого крестоносцы не смогли оправиться. После 11 месяцев похода Людовик VII отправился во Францию, безуспешно завершив Второй крестовый поход.

Мать и сын

Отношения Мелисенды с сыном были сложными. Как мать она хорошо знала своего сына и его способности. Как правитель она неохотно доверяла принятие решений юному королю. В любом случае реальную власть сыну королева передала не раньше 1152 года, хотя Балдуин достиг совершеннолетия в 1145 году. Балдуин III и Мелисенда были коронованы как соправители на Рождество 1143 года. Эта совместная коронация была похожа на коронацию Мелисенды и её отца в 1128 году, и, возможно, отражала растущую тенденцию к коронованию наследника престола при жизни нынешнего монарха.

Балдуин вырос способным, если не блестящим, военачальником. В возрасте 24 лет он почувствовал, что уже способен взять на себя всю ответственность за управление королевством. Между 1150 и 1152 годами между матерью и сыном нарастала напряженность в отношениях. Балдуин обвинил Манассе Иержа в очернении своего образа перед Мелисендой. Кризис достиг точки кипения в 1152 году, когда Балдуин потребовал патриарха Фулька короновать его в храме Гроба Господня без согласия королевы. Патриарх отказался. Тогда Балдуин в знак протеста устроил шествие в лавровых венках по улицам города, своего рода самостоятельную коронацию.

Балдуин и Мелисенда согласились доверить разрешение кризиса в отношениях Haute Cour. Знать в результате обсуждения решила, что Балдуин будет править на севере королевства, а Мелисенда — в Иудее, Самарии и Иерусалиме. Королева согласилась, хотя и испытывала опасения. Это решение могло спровоцировать гражданскую войну и разделить ресурсы королевства. Хотя более поздние историки критиковали Мелисенду за нежелание отречься от престола в пользу сына, в реальности было немного реальных стимулов сделать это. Она была общепризнанным лидером королевства и воспринималась как мудрый правитель и церковью, и подданными. Духовенство однозначно поддерживало королеву, как и бароны Иудеи и Самарии.

Балдуина раздел королевства также не устроил. Но вместо того, чтобы принять компромисс, в течение нескольких недель с момента принятия решения он начал вторжение в земли своей матери. Балдуин показал, что унаследовал военные таланты Фулька и стремительно захватил Наблус и Иерусалим. Мелисенда с младшим сыном Амори и другие нашли убежище в Башне Давида. Церковь вынудила Балдуина согласиться на новый компромисс: он торжественно признал право матери пожизненно править Наблусом и прилегающими землями и поклялся не оспаривать это решение в дальнейшем. Это мирное соглашение показало, что хотя Мелисенда проиграла «гражданскую войну», она по-прежнему имела большое влияние и избежала заточения в монастырь.

Правление на севере королевства

В 1153 году Мелисенда удалилась в свои новые земли. Балдуин III часто был в военных походах, и мать зачастую занималась дипломатией королевства, заключив ряд договоров с пизанцами и правителями Сирии.

В 1161 году Мелисенда, вероятнее всего, перенесла инсульт. Её память была серьезно ослаблена и она больше не могла принимать участие в государственных делах. Её сестры, графиня Триполи и игуменья из Вифании, ухаживали за Мелисендой, пока она не умерла 11 сентября 1161 года. Погребена в крипте церкви Успения Пресвятой Богородицы в Гефсимании, которую она восстановила после разрушения. Своё имущество она, как и её мать, завещала православному монастырю.

Вильгельм Тирский писал по поводу 30-летия правления Мелисенды, что «она была очень мудрой женщиной, полностью участвовавшей почти во всех делах государственного управления, которая полностью восторжествовала над предубеждениями относительно её пола».

Семья

• 2 июня 1129 года — брак с Фульком V, графом Анжуйский

В браке родились:

• Балдуин III, король Иерусалима
• Амори I, король Иерусалима

Литература

• Hamilton, Bernard, Medieval Women edited by Derek Baker; Women in the Crusader States: The Queens of Jerusalem (Ecclesiastical History Society, 1978) ISBN 0-631-12539-6
• Hodgson, Natasha R., Women, Crusading and the Holy Land in Historical Narrative (Boydell Press,Woodbridge, Suffolk, England, 2007) ISBN 978-1-84383-332-1
• Hopkins, Andrea, Damsels Not in Distress: the True Story of Women in Medieval Times (Rosen Publishing Group, Inc, New York, 2004) ISBN 0-8239-3992-8
• Mayer, Hans E., Studies in the History of Queen Melisende of Jerusalem (Dumbarton Oaks Papers 26, 1974)
• Leon, Vicki, Uppity Women of the Medieval Times (Conari Books, Berkley, CA., 1997) ISBN 1-57324-010-9
• Oldenbourg, Zoé, The Crusades (Pantheon Books, A Division of Random House, New York, 1965) ISBN 65-10013 (ошибоч.)
• Tranovich, Margaret, Melisende of Jerusalem: The World of a Forgotten Crusader Queen (Sawbridgeworth, East and West Publishing, 2011).

Ссылки

• [fmg.ac/Projects/MedLands/JERUSALEM.htm#_Toc284524516 Jerusalem, kings]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Мелисенда Иерусалимская

Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.


На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.
Граф Орлов Денисов с казаками (самый незначительный отряд из всех других) один попал на свое место и в свое время. Отряд этот остановился у крайней опушки леса, на тропинке из деревни Стромиловой в Дмитровское.
Перед зарею задремавшего графа Орлова разбудили. Привели перебежчика из французского лагеря. Это был польский унтер офицер корпуса Понятовского. Унтер офицер этот по польски объяснил, что он перебежал потому, что его обидели по службе, что ему давно бы пора быть офицером, что он храбрее всех и потому бросил их и хочет их наказать. Он говорил, что Мюрат ночует в версте от них и что, ежели ему дадут сто человек конвою, он живьем возьмет его. Граф Орлов Денисов посоветовался с своими товарищами. Предложение было слишком лестно, чтобы отказаться. Все вызывались ехать, все советовали попытаться. После многих споров и соображений генерал майор Греков с двумя казачьими полками решился ехать с унтер офицером.
– Ну помни же, – сказал граф Орлов Денисов унтер офицеру, отпуская его, – в случае ты соврал, я тебя велю повесить, как собаку, а правда – сто червонцев.
Унтер офицер с решительным видом не отвечал на эти слова, сел верхом и поехал с быстро собравшимся Грековым. Они скрылись в лесу. Граф Орлов, пожимаясь от свежести начинавшего брезжить утра, взволнованный тем, что им затеяно на свою ответственность, проводив Грекова, вышел из леса и стал оглядывать неприятельский лагерь, видневшийся теперь обманчиво в свете начинавшегося утра и догоравших костров. Справа от графа Орлова Денисова, по открытому склону, должны были показаться наши колонны. Граф Орлов глядел туда; но несмотря на то, что издалека они были бы заметны, колонн этих не было видно. Во французском лагере, как показалось графу Орлову Денисову, и в особенности по словам его очень зоркого адъютанта, начинали шевелиться.
– Ах, право, поздно, – сказал граф Орлов, поглядев на лагерь. Ему вдруг, как это часто бывает, после того как человека, которому мы поверим, нет больше перед глазами, ему вдруг совершенно ясно и очевидно стало, что унтер офицер этот обманщик, что он наврал и только испортит все дело атаки отсутствием этих двух полков, которых он заведет бог знает куда. Можно ли из такой массы войск выхватить главнокомандующего?
– Право, он врет, этот шельма, – сказал граф.
– Можно воротить, – сказал один из свиты, который почувствовал так же, как и граф Орлов Денисов, недоверие к предприятию, когда посмотрел на лагерь.
– А? Право?.. как вы думаете, или оставить? Или нет?
– Прикажете воротить?
– Воротить, воротить! – вдруг решительно сказал граф Орлов, глядя на часы, – поздно будет, совсем светло.
И адъютант поскакал лесом за Грековым. Когда Греков вернулся, граф Орлов Денисов, взволнованный и этой отмененной попыткой, и тщетным ожиданием пехотных колонн, которые все не показывались, и близостью неприятеля (все люди его отряда испытывали то же), решил наступать.
Шепотом прокомандовал он: «Садись!» Распределились, перекрестились…
– С богом!
«Урааааа!» – зашумело по лесу, и, одна сотня за другой, как из мешка высыпаясь, полетели весело казаки с своими дротиками наперевес, через ручей к лагерю.
Один отчаянный, испуганный крик первого увидавшего казаков француза – и все, что было в лагере, неодетое, спросонков бросило пушки, ружья, лошадей и побежало куда попало.
Ежели бы казаки преследовали французов, не обращая внимания на то, что было позади и вокруг них, они взяли бы и Мюрата, и все, что тут было. Начальники и хотели этого. Но нельзя было сдвинуть с места казаков, когда они добрались до добычи и пленных. Команды никто не слушал. Взято было тут же тысяча пятьсот человек пленных, тридцать восемь орудий, знамена и, что важнее всего для казаков, лошади, седла, одеяла и различные предметы. Со всем этим надо было обойтись, прибрать к рукам пленных, пушки, поделить добычу, покричать, даже подраться между собой: всем этим занялись казаки.
Французы, не преследуемые более, стали понемногу опоминаться, собрались командами и принялись стрелять. Орлов Денисов ожидал все колонны и не наступал дальше.
Между тем по диспозиции: «die erste Colonne marschiert» [первая колонна идет (нем.) ] и т. д., пехотные войска опоздавших колонн, которыми командовал Бенигсен и управлял Толь, выступили как следует и, как всегда бывает, пришли куда то, но только не туда, куда им было назначено. Как и всегда бывает, люди, вышедшие весело, стали останавливаться; послышалось неудовольствие, сознание путаницы, двинулись куда то назад. Проскакавшие адъютанты и генералы кричали, сердились, ссорились, говорили, что совсем не туда и опоздали, кого то бранили и т. д., и наконец, все махнули рукой и пошли только с тем, чтобы идти куда нибудь. «Куда нибудь да придем!» И действительно, пришли, но не туда, а некоторые туда, но опоздали так, что пришли без всякой пользы, только для того, чтобы в них стреляли. Толь, который в этом сражении играл роль Вейротера в Аустерлицком, старательно скакал из места в место и везде находил все навыворот. Так он наскакал на корпус Багговута в лесу, когда уже было совсем светло, а корпус этот давно уже должен был быть там, с Орловым Денисовым. Взволнованный, огорченный неудачей и полагая, что кто нибудь виноват в этом, Толь подскакал к корпусному командиру и строго стал упрекать его, говоря, что за это расстрелять следует. Багговут, старый, боевой, спокойный генерал, тоже измученный всеми остановками, путаницами, противоречиями, к удивлению всех, совершенно противно своему характеру, пришел в бешенство и наговорил неприятных вещей Толю.
– Я уроков принимать ни от кого не хочу, а умирать с своими солдатами умею не хуже другого, – сказал он и с одной дивизией пошел вперед.
Выйдя на поле под французские выстрелы, взволнованный и храбрый Багговут, не соображая того, полезно или бесполезно его вступление в дело теперь, и с одной дивизией, пошел прямо и повел свои войска под выстрелы. Опасность, ядра, пули были то самое, что нужно ему было в его гневном настроении. Одна из первых пуль убила его, следующие пули убили многих солдат. И дивизия его постояла несколько времени без пользы под огнем.


Между тем с фронта другая колонна должна была напасть на французов, но при этой колонне был Кутузов. Он знал хорошо, что ничего, кроме путаницы, не выйдет из этого против его воли начатого сражения, и, насколько то было в его власти, удерживал войска. Он не двигался.
Кутузов молча ехал на своей серенькой лошадке, лениво отвечая на предложения атаковать.
– У вас все на языке атаковать, а не видите, что мы не умеем делать сложных маневров, – сказал он Милорадовичу, просившемуся вперед.
– Не умели утром взять живьем Мюрата и прийти вовремя на место: теперь нечего делать! – отвечал он другому.
Когда Кутузову доложили, что в тылу французов, где, по донесениям казаков, прежде никого не было, теперь было два батальона поляков, он покосился назад на Ермолова (он с ним не говорил еще со вчерашнего дня).
– Вот просят наступления, предлагают разные проекты, а чуть приступишь к делу, ничего не готово, и предупрежденный неприятель берет свои меры.
Ермолов прищурил глаза и слегка улыбнулся, услыхав эти слова. Он понял, что для него гроза прошла и что Кутузов ограничится этим намеком.
– Это он на мой счет забавляется, – тихо сказал Ермолов, толкнув коленкой Раевского, стоявшего подле него.