Меллер-Закомельский, Иван Иванович

Иван Иванович Меллер-Закомельский
нем. Johann Möller
Портрет, некоторыми исследователями атрибутированный, как портрет А. П. Ганнибала. По другим исследованиям это портрет И. И. Меллер-Закомельского. Окончательного варианта атрибуции нет. См. страницу обсуждения.
Дата рождения	1725(1725)
Дата смерти	10 октября 1790(1790-10-10)
Место смерти	ныне Килийский район,Одесская область
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	артиллерия
Годы службы	1739 — 1790
Звание	артиллерии генерал-аншеф
Командовал	Артиллерийский корпус (1783—1790)
Сражения/войны	Семилетняя война, Русско-турецкая война (1787—1791): Штурм Очакова
Награды и премии	2 кл. 1 ст.

Барон (c 1789) Иван Иванович Меллер (c 1789 Меллер-Закомельский; 1725—1790) — артиллерии генерал-аншеф, герой 2-й турецкой войны в царствование Екатерины II. Отец Егора, Петра и Фёдора Меллер-Закомельских.

Биография

Происходил из семьи Меллер — «немецкой нации мещан лютеранского закона». Службу начал в артиллерии канониром в 1739 году. В 1752 произведён в офицеры.

В 1759 году в чине подполковника принял участие в Семилетней войне и в 1762 за отличие при взятии Кольберга произведён в полковники, 22 сентября (3 октября) 1764 — в артиллерии генерал-майоры, а 21 апреля (2 мая) 1773 — в артиллерии генерал-поручики.

Назначенный в 1772 присутствовать в Канцелярии главной артиллерии и фортификации, скоро занял в ней первенствующее положение, а в 1783, после смерти светлейшего князя Григория Григорьевича Орлова, стал исполнять обязанности генерал-фельдцейхмейстера Артиллерийского корпуса с производством (24 ноября (5 декабря) 1783) в чин артиллерии генерал-аншефа.

С началом 2-й турецкой войны (1787—1791) был вызван Потёмкиным в Екатеринославскую армию, и по его плану велись осада и штурм Очакова. Награждён за взятие этой крепости орденами Святого Андрея Первозванного и Святого Георгия 2 класса (16 (27) декабря 1788).

В кампанию 1790 года он был поставлен во главе отдельного корпуса, назначенного для взятия крепости Килии, при штурме которой Иван Иванович Меллер-Закомельский был смертельно ранен и через 4 дня умер.

Пожалование титула

Именным Высочайшим указом, от 30 июня (11 июля) 1789, артиллерии генерал-аншеф Иван Иванович Меллер возведён, с нисходящим его потомством, в баронское достоинство Российской империи, с наименованием Меллер-Закомельский. Указом 16 (27) мая 1790 16 мая 1790 пожалован «во всемилостивейшем уважении на ревностную службу и труды» двумя частями (Бармутинской и Череухинской) Закомельской волости Усвятского староства Полоцкой губернии. Из рапорта Полоцкого наместнического правления следует, что:

«… по сообщению казённой палаты оказалось всего крестьянских мужеска пола 1776, а женска 1670, да сверх того в оных частях земян, Бармутинской, мужеска 3, женска 2, Череухинской мужеска 111 женска 96 итого мужеска 114, да женска 98 душ».

Этим же днём пожалован дипломом на баронское достоинство, в коем указано, чтобы барон Иван Иванович Меллер в дальнейшем потомственно именовался Меллером-Закомельским.

Ссылки

• Меллер-Закомельские // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>
• [www.nobility.by/families/titled/barons/miellier-zakamielski.shtml Бароны Меллер-Закомельские герба собственного (по-белорусски)]

Отрывок, характеризующий Меллер-Закомельский, Иван Иванович

– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.