Мелодическая формула

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Мелодическая формула (англ. melodic formula, intonation formula, нем. Melodieformel, Intonationsformel) — устойчивый мелодический оборот, переходящий из одного музыкального сочинения в другое. Мелодическая формула — одна из важнейших категорий монодического лада модального типа, характерного для западного григорианского пения, древнерусского знаменного распева, арабского и турецкого макама, индийской раги и т.д. Из отдельных формул по принципу центонизации могут складываться целостные типизированные мелодии, «мелодии-модели» (англ. type-melody, melody type, нем. Typusmelodie).





Мелодическая формула как категория модальности

Значимость мелодической формулы неодинакова в разных монодических традициях разных традиционных культур и географических регионов, в пределах одной культуры — неодинакова в разных музыкальных жанрах (формах). Например, в григорианике значение мелодической формулы велико в псалмодии и близких псалмам формах cantus planusтракте, интроите, коммунио) и гораздо меньше — в других литургических жанрах/формах (в гимнах и секвенциях). Некоторые жанры русского знаменного распева рассматриваются как песнопения, целиком скомпилированные (по принципу центона) из попевок[1], в то время как в других отмечаются только некоторые узнаваемые формулы (центонизации, как композиционного принципа, нет).

Мелодические формулы в разных мировых традициях

Мелодическая формула — типологически обобщённое название категории, для рефлексии которой (теоретиками и практиками) в разных мировых монодических традициях использовались разные термины.

В древнегреческой музыке мелодия-модель (предположительно) называлась словом «ном» (др.-греч. νόμος), в византийском распеве — «эне́хема» (др.-греч. ἐνήχημα)[2], в персидском дестгяхе — «гуше», в знаменном распеве (например, в певческих азбуках) короткая мелодическая формула называлась словом «попевка», а целостная мелодия-модель — «погласица» (букв. перевод др.-греч. ἐνήχημα).

В псалмовых тонах западной латинской монодии (см. Григорианский хорал) — интонация (нем. Intonationsformel, первоначально формула зачина, позже вся мелодия-модель), euouae (формула окончания, она же «дифференция»); устойчивые мелодические обороты в обычных плавных распевах (cantus planus) любого литургического жанра (например, в антифоне, тракте, респонсории) в западной литературе называют чаще всего мелодическими формулами (нем. Melodieformeln, англ. melodic formulas, melodic formulaе) либо «интонационными формулами» (англ. intonation formulas)[3]. В григорианике помимо псалмовых тонов в IX—XII вв. практиковались различные мнемонические (в том числе, для первого тона — с инципитом «Primum quaerite», для второго — «Secundum autem», для третьего — «Tertia dies» и т.д.) мелодии-модели для настройки на церковный тон, своеобразные схемы развёртывания модального лада. Примеры таких «распевочных» мелодий-моделей можно найти непосредственно в старинных нотных рукописях (см. нотный пример) и в трактатах средневековых теоретиков (например, в «Послании о незнакомом распеве» Гвидо Аретинского), где они называются «невмами» (лат. neumae).

Мелодии-модели встречались и в старинной светской музыке. К ним, например, относятся так называемые «тоны» миннезингеров и мейстерзингеров.

Слово «попевка» (особенно в словосочетании «ладовая попевка») широко используется российскими музыковедами по отношению ко всем культурным и историческим традициям без разбора (например, по отношению к григорианскому хоралу), в том числе (в трудах музыковедов-фольклористов) — и для обозначения устойчивых оборотов в русской народной песне. На Западе в качестве обобщающего распространён термин «мелодическая формула», поскольку типовой мелодический оборот необязательно связан с пением, но равным образом встречается и в традиционной инструментальной музыке[4].

Напишите отзыв о статье "Мелодическая формула"

Примечания

  1. Как, например, это делает Ю.Н. Холопов в анализе стихиры «Всяко дыхание»; см. в его кн.: Гармония. Теоретический курс. Изд.2. СПб., М., 2003, с.186-187.
  2. Д.В.Аллеманов (ошибочно) называл «энехемой» вид октавы, лежащий в основе византийского лада (Церковные лады... с.50).
  3. Как в известной монографии Т.Бейли «The intonation formulas of Western chant» (см. библиографическое описание ниже)
  4. В случае чрезмерно широкой экстраполяции музыковеду придётся констатировать попевки, например, в партии тариста, исполняющего мугам, или (в григорианике) органиста, сопровождающего итальянский псалмодический фобурдон, и т.п.

Литература

  • Raasted J. Intonation formulas and modal signatures in Byzantine musical manuscripts. Copenhagen: E. Munksgaard, 1966.
  • Bailey T. The intonation formulas of Western chant. Toronto, 1974.
  • Agustoni L., Göschl J.B. Einführung in die Interpretation des gregorianischen Chorals. Bd.1: Grundlagen. Kassel, 1995, SS. 24-25.

Ссылки

  • [www.pravenc.ru/text/63676.html Азбука певческая // Православная энциклопедия]

Отрывок, характеризующий Мелодическая формула

– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.