Мельников, Алексей Дмитриевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Алексей Дмитриевич Мельников
Дата рождения

30 марта 1914(1914-03-30)

Место рождения

дер. Васильевская, Тобольская губерния, Российская империя (ныне Гаринский городской округ, Свердловская область, Россия)

Дата смерти

20 июля 1997(1997-07-20) (83 года)

Место смерти

Серов, Свердловская область, Российская Федерация

Принадлежность

СССР СССР

Род войск

стрелковые войска

Годы службы

1936—1939, 1942—1944

Звание

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

гвардии старший сержант
Часть

 • 32-я стрелковая дивизия;
 • 73-й укреплённый район;
 • 7-я гвардейская стрелковая бригада;
 • 310-й гвардейский стрелковый полк 110-й гвардейской стрелковой дивизии

Сражения/войны

Бои у озера Хасан,
Великая Отечественная война

Награды и премии
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Мельников.
В Википедии есть статьи о других людях с такими же именем и фамилией: Мельников, Алексей.

Алексей Дмитриевич Мельников (1914, дер. Васильевская — 1997, Серов) — советский военнослужащий, гвардии старший сержант. В Рабоче-крестьянской Красной Армии служил с марта 1936 года по январь 1939 года и с мая 1942 года по июнь 1944 года. В 1938 году в составе 32-й стрелковой дивизии принимал участие в боях у озера Хасан. В годы Великой Отечественной войны воевал на Южном, Закавказском, Северо-Кавказском, Степном и 2-м Украинском фронтах. За время участия в боевых действиях был шесть раз ранен.

Командир пулемётного отделения 310-го гвардейского стрелкового полка 110-й гвардейской стрелковой дивизии гвардии старший сержант А. Д. Мельников особо отличился в конце сентября—начале октября 1943 года при форсировании Днепра и в боях за плацдарм на правом берегу реки в районе села Куцеволовка Онуфриевского района Кировоградской области. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 февраля 1944 года ему присвоено звание Героя Советского Союза с вручением медали «Золотая Звезда» (№ 3661) и ордена Ленина (№ 18536).

В 1944 году комиссован из РККА по ранению. Жил и работал в городе Серове Свердловской области. Почётный гражданин города Серова (1979).





Биография

Детство и юность

Алексей Дмитриевич Мельников родился 30 марта[1][2][3] (17 марта — по старому стилю[4]) 1914 года в деревне Васильевская[1][2][5][6] Гаринской волости Туринского уезда Тобольской губернии (ныне урочище[7] на территории Гаринского городского округа Свердловской области Российской Федерации) в крестьянской семье Дмитрия Геннадьевича и Анастасии Афанасьевны Мельниковых. Русский[1][3].

К моменту рождения Алексея в семье Мельниковых уже было четверо детей — дочери Анастасия, Любовь, Таисия и сын Николай[8]. Чтобы прокормить большую семью, родителям приходилось много работать. Жили Мельниковы небогато, но и не бедствовали: в большом крестьянском хозяйстве были корова, овцы, поросята и домашняя птица, на небольшом земельном наделе выращивали рожь. Большим подспорьем были грибы и ягоды, которые в изобилии росли в окрестных лесах и на болотах, и рыба из протекавшей в непосредственной близости от деревни реки Онеп[8][9][10].

Октябрьскую революцию глава семьи принял с энтузиазмом. Дмитрий Геннадьевич деятельно участвовал в установлении Советской власти в Васильевской, активно помогал работе созданного в деревне комбеда[11]. Новая власть планировала провести более справедливое перераспределение земельных ресурсов, обустроить деревню, построить школу, но летом 1918 года на Урал пришли колчаковцы. Ветеран русско-японской войны Дмитрий Мельников ушёл в партизаны. В одном из боёв с белогвардейцами под городом Верхотурье он был тяжело ранен[11]. Когда зимой 1919 года отряд Сибирской армии покинул Васильевскую, красного партизана принесли домой, но на ноги он уже не встал и к весне скончался, оставив жену одну с пятью детьми на руках и разорённым гражданской войной хозяйством[12].

Единственным кормильцем семьи стал старший сын Николай, но найти постоянную работу ему никак не удавалось: производства в Васильевской не было, а зажиточных крестьян, нанимавших батраков, в округе можно было пересчитать по пальцам. Мельниковы едва не пошли по миру. Спас их от голодной смерти сосед, взявший Анастасию Афанасьевну вместе с детьми в работники. Хозяйство у него было большое и работы хватало всем: мать доила коров, Николай ухаживал за лошадьми, девчонки пасли гусей и работали в огороде, а маленький Алексей мыл в доме полы. Денег за работу хозяин не платил, но в еде никогда не отказывал, а иногда, после удачной продажи мяса или зерна, привозил детям недорогие подарки[13].

Тем временем с фронтов гражданской войны в деревню стали возвращаться солдаты. Среди них был и красноармеец Панов. Он рано овдовел и в одиночку воспитывал дочь Капитолину. Присмотревшись к работящей вдове, он предложил Анастасии Афанасьевне создать семью[14]. Вскоре они перебрались в Сосьву[4].

Отношения между отчимом и пасынком не были тёплыми. В неполные девять лет Алексею пришлось самому зарабатывать на кусок хлеба. Вместо учёбы в школе он нянчил чужих детей, ходил за скотом, батрачил в поле, выполнял различные работы по дому[9]. Когда на свет появилась сводная сестра Мария, его и вовсе отдали в услужение зажиточному лавочнику из Ларищевой[15], имевшему немалую торговлю в Сосьве[16]. Хозяин оказался человеком грубым и несдержанным и, проработав у него менее года, Алексей собрал свои вещи и сбежал в Надеждинск, к старшей сестре Анастасии, работавшей прислугой в доме инженера металлургического завода[10][16]. Однако найти работу в посёлке десятилетнему мальчику не удалось. Жить у сестры тоже не было никакой возможности: она с мужем ютилась в небольшой каморке, где места едва хватало для двоих. В детском приюте, где Алексей мог получить не только крышу над головой, но и образование, свободных мест не оказалось. Пришлось ему снова вернуться в Сосьву. Жил у брата Николая в рабочем бараке[17], до января 1930 года был работником по найму[4]. Затем пятнадцатилетнего подростка приняли на производство древесного угля[2][10][18], дали комнату в общежитии[17]. Работа помощника углежога была тяжёлая и малооплачиваемая, и по совету брата Алексей Дмитриевич устроился в сплавную контору[10][17]. Бригада, в которой он начал работать, вела лесозаготовку на территории Ерёминского сельсовета[4]. Из вытрелеванного на берег Поллуба древесного сырья Мельников формировал плоты, которые затем сплавляли сначала до Пелыма, а затем до Тавды. После работы лесозаготовители часто ездили в соседнюю деревню Полубь[19]. Там Алексей Дмитриевич познакомился со своей будущей женой Натальей Егоровной[20]. В 1933 году, на святки, они сыграли свадьбу. После женитьбы Мельников остался жить в Полуби, вернулся к крестьянскому труду, а вскоре на общем сходе работников недавно созданного в деревне колхоза его выбрали бригадиром[4][20]. В этой должности Алексей Дмитриевич проработал почти три года, до призыва в армию[4].

На срочной службе в РККА

В ряды Рабоче-крестьянской Красной Армии А. Д. Мельников был призван Верхотурским уездным военкоматом Свердловской области в марте 1936 года[18][20][21]. Срочную службу проходил на Дальнем Востоке в составе 32-й стрелковой дивизии Особой Краснознамённой Дальневосточной армии, которая дислоцировалась в районе станции Раздольное Уссурийской железной дороги[22][23]. В учебной команде получил воинскую специальность наводчика станкового пулемёта, после чего был зачислен бойцом в одно из подразделений дивизии. Отличник боевой и политической подготовки красноармеец Мельников был на хорошем счету у командования. Его даже хотели отправить на учёбу в школу младших командиров, но выяснилось, что солдат — неграмотный. Так впервые Алексей Дмитриевич сел за школьную парту. Через несколько месяцев он окончил организованные при части курсы по ликвидации безграмотности, научился читать и писать[22]. Вскоре после этого стал первым номером пулемётного расчёта[4].

2 августа 1938 года подразделения 32-й стрелковой дивизии были подняты по тревоге. Бойцам сообщили, что японские войска перешли советско-китайскую границу и оккупировали территорию СССР западнее озера Хасан. Совершив многокилометровый марш по бездорожью, к 5 августа дивизия полковника Н. Э. Берзарина вышла в район сосредоточения. 6 августа 1938 года на советско-китайской границе севернее озера Хасан красноармеец А. Д. Мельников принял боевое крещение. Его расчёт поддерживал наступление стрелкового полка в направлении сопки Безымянная. Противник оказывал ожесточённое сопротивление. Особенно досаждала тяжёлая артиллерия японцев, расположенная за рекой Тумень-Ула и на острове Песчаный. Постоянно меняя позицию под огнём врага, пулемётчик Мельников всегда оказывался там, где этого требовала боевая обстановка. Огнём своего «Максима» он способствовал продвижению своей пехоты и отражению вражеских атак.

Преодолев открытую заболоченную местность, советские солдаты вышли к подножию Безымянной и Заозёрной и закрепились на их склонах. Теперь им предстояло взять сильно укреплённые высоты, которые японцы успели опоясать траншеями полного профиля и проволочными заграждениями в 3-4 ряда. В некоторых местах были вырыты противотанковые рвы, а над пулемётными и артиллерийскими гнёздами установлены бронеколпаки[24]. Ожесточённые бои за возвышенности шли с переменным успехом трое суток. Алексею Дмитриевичу довелось поучаствовать в штурме обеих сопок. Не раз, когда пехотинцы залегали под шквальным огнём врага, он выдвигался вперёд и меткой стрельбой из пулемёта подавлял узлы сопротивления японцев. К вечеру 9 августа противник был почти полностью отброшен за государственную границу СССР. Характеризуя текущую боевую обстановку, штаб 1-й Приморской армии в докладной записке отмечал: «Расположение наших войск проходит по линии границы, за исключением района высоты Безымянной, где японские войска вклиниваются в нашу территорию метров на двести, а наши войска в свою очередь вклиниваются в японо-маньчжурскую территорию метров на триста»[25]. В тот же день японские дипломаты в Москве инициировали переговоры о перемирии. В связи с ожидаемым отводом частей Квантунской армии от границы активные наступательные действия советских войск были прекращены. Однако перестрелки продолжались по всей линии соприкосновения. Во время одного из таких обстрелов 10 августа красноармеец А. Д. Мельников был ранен разрывной пулей в левую ногу[26]. Из-за непрекращающихся артиллерийских ударов с японской стороны вывезти раненого бойца с передовой сразу не смогли. Только на следующий день, после достижения договорённости о полном прекращении огня, он вместе с другими ранеными был эвакуирован в госпиталь[27]. Вследствие того, что квалифицированная медицинская помощь не была оказана своевременно, Мельников едва не остался инвалидом. Более четырёх месяцев Алексей Дмитриевич находился на излечении. Из госпиталя его выписали незадолго до нового года, а в январе 1939 года он был демобилизован[2][18][21].

За отличие в боях у озера Хасан красноармеец А. Д. Мельников был награждён орденом Красной Звезды[2][9][18], но награда нашла его только через 28 лет[28]. В 1939 году ему был также вручён памятный нагрудный знак «Участнику Хасанских боёв».

Межвоенный период

Отслужив срочную службу, А. Д. Мельников вернулся в Полубь[29], но уже скоро ему пришлось задуматься о переезде в город. Нога по-прежнему сильно болела, и ходил Алексей Дмитриевич с тростью. Лёгкой работы в деревне не было, а быть иждивенцем он не привык. К тому же он всё ещё нуждался в медицинской помощи, а его беременная жена — в наблюдении врача-специалиста. Ещё одной немаловажной причиной уехать из деревни было желание Алексея Дмитриевича учиться, в то время как школы в Полуби не было. И вот, летом 1939 года Мельниковы приехали в Серов. Остановились сначала у сестры Анастасии. Она то и посоветовала брату пойти работать в милицию[29].

На службу в городской отдел милиции парня богатырского телосложения, отслужившего в рядах Красной Армии и участвовавшего в боях с японскими милитаристами, приняли, несмотря на хромоту. Уже на следующий день милиционер А. Д. Мельников заступил на дежурство, а через неделю ему предоставили служебную квартиру на первом этаже двухэтажного деревянного дома. Своими силами Алексей Дмитриевич сделал ремонт, милицейское начальство выделило кровать и стол, соседи подарили на новоселье занавески, а старшая сестра — пару табуретов[30]. Той же осенью в семье Мельниковых родился первенец — сын Анатолий[31]. Уже в первые месяцы на службе Мельников зарекомендовал себя ответственным и добросовестным сотрудником. Во время дежурств ему приходилось унимать дебоширов, ловить карманников на базаре, обеспечивать правопорядок в общественных местах, нести постовую службу во время проведения различных городских мероприятий[32]. Доводилось Алексею Дмитриевичу участвовать и в задержании опасных преступников. Начальник политчасти Серовского ОВД капитан А. Толкачёв так охарактеризовал молодого сотрудника: «Несмотря на ранение… милиционер А. Д. Мельников был на передних рубежах в борьбе с правонарушителями и преступностью, в гуще общественной жизни отдела. И поэтому в 1941 году коммунисты отдела принимают Алексея Дмитриевича кандидатом в члены ВКП(б). Молодому коммунисту поручаются ответственные задания по наведению общественного порядка в городе»[32]. Одним из таких ответственных заданий для Алексея Дмитриевича стала профилактика подростковой преступности[31]. Именно во время службы в милиции, занимаясь детьми из неблагополучных семей и беспризорниками, он приобрёл практические навыки воспитательной работы, которые пригодились ему в будущем.

Напряжённый служебный график и семейные заботы не отбили у Мельникова желания учиться. В 1941 году он окончил сокращённый курс обучения в общеобразовательной школе для взрослых, получив аттестат о начальном образовании[10][31][33]. Осенью планировал продолжить учёбу и окончить семилетку, но началась война. С первых дней он пытался уйти на фронт, но не пропускала медицинская комиссия. Только в мае 1942 года его очередной рапорт был удовлетворён, и он вновь стал бойцом Красной Армии.

На фронтах Великой Отечественной войны

Второй раз в Красную Армию А. Д. Мельников был призван Серовским городским военкоматом Свердловской области 5 мая 1942 года[34] и направлен в Нижние Серги, где началось формирование 73-го укреплённого района. После короткой переподготовки его в звании младшего сержанта зачислили в один из отдельных пулемётно-артиллерийских батальонов[10][35][36]. В июне 73-й УР убыл в действующую армию и 30 числа занял позиции на рубеже Кряковка—Новоахтырка—Чабановка—Федчино в составе Южного фронта. Здесь в середине июля в ходе начавшегося крупномасштабного наступления вермахта под кодовым названием «Блау» младший сержант Мельников принял первый бой с немецко-фашистскими захватчиками. 73-й укреплённый район не смог сдержать вражеское наступление и за короткое время был разгромлен. Его остатки под натиском врага вынуждены были отступать к Дону. Впоследствии Алексей Дмитриевич объяснял причины неудачи тем, что соединение было укомплектовано, в основном, необстрелянными бойцами и недостаточно хорошо вооружено[36]. К тому же личный состав был деморализован большими потерями от непрерывных бомбёжек. Во время отступления младший сержант А. Д. Мельников из неорганизованных солдат сформировал боеспособную группу, которую успешно вывел в район Новочеркасска и затем переправил через Дон[37]. Оттуда, прибившись со своим отрядом к какому-то стрелковому полку, под натиском врага отступал на Северный Кавказ. Под Усть-Лабинской в начале августа 1942 года полк попал в окружение, но дерзкой ночной атакой сумел прорвать кольцо и выйти к своим[35][36]. При выходе из котла Алексей Дмитриевич был ранен в голову и руку и тяжело контужен, но бойцы не бросили своего командира и вынесли его на руках[35][38]. После недолгого пребывания в сочинском госпитале Мельникова направили 7-ю гвардейскую стреловую бригаду 10-го гвардейского стрелкового корпуса Северной группы войск Закавказского фронта[35]. Организаторские способности младшего командира не остались незамеченными. Его повысили в звании до сержанта и назначили командиром отделения.

10 сентября 1942 года 10-й гвардейский стрелковый корпус генерал-майора И. Т. Замерцева из фронтового резерва был переброшен на грозненское направление. На следующий день он перешёл в наступление из района станицы Червлённая и после ожесточённых боёв выбил противника из Мекенской и Алпатово. Мощными танковыми контрударами немцам удалось остановить дальнейшее продвижение частей корпуса, удержать Ищёрскую и сохранить плацдарм на правом берегу Терека, но достигнуто это было ценой огромных потерь. В этих боях противник потерял до 140 танков и более 2100 солдат и офицеров из состава 13-й и 23-й танковых дивизий[39]. К началу октября линия фронта на грозненском направлении стабилизировалась, но время от времени немцы предпринимали попытки расширить Ищёрский плацдарм. 3 октября они крупными силами пехоты при поддержке танков и артиллерии атаковали боевые порядки 7-й гвардейской стрелковой бригады. Один из батальонов, не имея противотанковых средств, дрогнул и стал отходить, но гвардии сержант Мельников с небольшой группой бойцов продолжал удерживать хорошо оборудованную позицию. Враг окружил огневую точку с трёх сторон и, подтянув миномёт, обрушил на неё шквал огня. Все бойцы, кроме Мельникова погибли, а сам Алексей Дмитриевич был ранен осколком мины в голову. Плотнее натянув пилотку, чтобы кровь не заливала глаза, он продолжал разить неприятеля огнём своего «Максима». В конце концов, немцам удалось вывести из строя пулемёт. Мельников был ранен в левое плечо, но продолжал отбиваться от наседающего врага из самозарядной винтовки и гранатами Ф-1. «Одного я боялся, — вспоминал ветеран, — как бы не потерять сознание. Громадным усилием воли заставлял себя не расслабляться и вести прицельный огонь по егерям. А когда они подползали ближе, здоровой рукой брал гранату, зубами вырывал чеку и бросал в атакующих». К моменту, когда подошло подкрепление, гвардеец успел израсходовать семнадцать «лимонок». Ослабевшего от потери крови бойца эвакуировали в госпиталь[21][40].

Накануне нового 1943 года Алексей Дмитриевич настоял на выписке и вернулся в свою часть. 7-я гвардейская стрелковая бригада гвардии полковника М. И. Огородова в это время вела подготовку к крупномасштабному наступлению на Северном Кавказе. В ходе Северо-Кавказской операции командир пулемётного отделения гвардии сержант Мельников в составе своего подразделения участвовал в освобождении Краснодарского края. В боях был снова ранен, но остался в строю[41]. К лету 1943 года Алексей Дмитриевич получил звание гвардии старшего сержанта и был назначен на должность помощника командира взвода пулемётной роты 2-го отдельного стрелкового батальона[42]. Бригада в это время вела тяжёлые бои на линии немецкой обороны «Готенкопф» в районе станицы Крымской, периодически предпринимая попытки штурма вражеских укреплений. Во время одной из таких операций в июне 1943 года пулемётный расчёт гвардии старшего сержанта Мельникова, поддерживая наступление своего батальона, подавил 6 огневых точек противника и уничтожил более 35 солдат и офицеров вермахта. Под непосредственным руководством Алексея Дмитриевича не менее успешно действовали другие расчёты взвода[42]. Хорошая организация боя, а также личные качества помощника командира взвода получили высокую оценку со стороны командира батальона гвардии капитана Н. П. Руденко. За отличие в бою гвардии старший сержант А. Д. Мельников был награждён орденом Красной Звезды[42].

В битве за Днепр

Форсирование Днепра

В июле 1943 года 7-я гвардейская стрелковая бригада была выведена в резерв Ставки Верховного Главнокомандования и в августе обращена на формирование 110-й гвардейской стрелковой дивизии. Новое соединение возглавил бывший командир бригады полковник М. И. Огородов, а гвардии старший сержант А. Д. Мельников стал командиром отделения пулемётной роты 1-го стрелкового батальона 310-го гвардейского стрелкового полка. Вскоре политсовет дивизии утвердил Алексея Дмитриевича, в июне 1943 года ставшего членом ВКП(б), в должности парторга пулемётной роты[2][33]. После доукомплектования в Воронеже в сентябре 1943 года 110-я гвардейская стрелковая дивизия вошла в состав 37-й армии Степного фронта и включилась в битву за Днепр.

Преследуя разбитые на Курской дуге немецкие войска, передовые части 37-й армии к 27 сентября 1943 года вышли к Днепру южнее Кременчуга. В ночь на 28 сентября штурмовые отряды 92-й и 62-й гвардейских стрелковых дивизий форсировали водную преграду и закрепились на небольших плацдармах на правом берегу реки. Противник яростно контратаковал, одновременно стягивая к месту боёв дополнительные силы. Днём 28 сентября разведка доложила, что немцы перебрасывают в район Млынка танковую дивизию «Великая Германия», а юго-восточнее Мишурина Рога сосредоточились подразделения 23-й танковой дивизии. Для решения задачи по удержанию и расширению захваченных плацдармов, а также по объединению их в один армейский плацдарм требовалось перебросить через Днепр дополнительные силы. С этой целью командующий 37-й армией генерал-лейтенант М. Н. Шарохин принял решение о вводе в сражение второго эшелона 57-го стрелкового корпуса, который составляла 110-я гвардейская стрелковая дивизия. Гвардейцам полковника Огородова предстояло «29 сентября переправиться через Днепр на участке отм. 73,8, 57,1 и, нанося главный удар на Куцеволовку, Устимовку, овладеть рубежом выс. 158,4, Ясиноватка и в дальнейшем наступать на Устимовку»[43]. Первыми на правый берег Днепра должны были высадиться пулемётчики. Для этого им были выделены две резиновые десантные лодки[36]. Остальные бойцы переправлялись на подручных средствах, главным образом, на связанных из пучков лозы плотах.

В пять часов вечера 29 сентября два штурмовых батальона 310-го гвардейского стрелкового полка устремились к правому берегу Днепра[44]. В составе 1-го стрелкового батальона освобождённым парторгом шёл в бой гвардии старший сержант А. Д. Мельников. Противник уже ждал десантников, и едва советские солдаты достигли середины реки, на них обрушился шквал артиллерийского и пулемётного огня. Несколько тихоходных плотов было разбито прямыми попаданиями, от близкого разрыва снаряда перевернулась одна из резиновый лодок[36], но гвардейцы продолжали упорно продвигаться вперёд. Достигнув правого берега, пулемётчики быстро поднялись на крутой днепровский берег и заняли позиции на самой его кромке среди прибрежных валунов. Пулемётным огнём они отвлекли внимание противника на себя[2][33]. Немцы тотчас сосредоточили на них всю мощь своей артиллерии и миномётов. Спасало только то, что многие немецкие снаряды оказались пустыми болванками и не взрывались.

Впоследствии было обнаружено, — вспоминал А. Д. Мельников, — что вместо взрывчатки в боеголовках бомб и мин были песок, зола и даже записки такого содержания: «Чем можем, тем поможем». Кто это делал, или советские военнопленные или немецкие коммунисты — неизвестно, но они здорово помогли нам.

— А. Д. Мельников. Во имя жизни на земле[36].

Героические действия бойцов пулемётной роты дали возможность пехоте с малыми потерями высадиться на берег и окопаться в балке Кошикова на северной окраине Мишурина Рога[44]. Тем не менее, положение советских солдат было очень уязвимым: немецкие траншеи располагались выше по склону на расстоянии броска гранаты[45][46]. Все хорошо понимали, что удерживать такую позицию долго будет невозможно. Действовать нужно было быстро и решительно, и парторг Мельников, поднявшись во весь рост, первым устремился на позиции врага, увлекая за собой остальных бойцов[21][45][46]. Гвардейцы ворвались в немецкую траншею и навязали противнику рукопашный бой. В ожесточённой схватке Алексей Дмитриевич лично уничтожил 12 солдат неприятеля и взял в плен немецкого офицера[3][47].

В боях за Куцеволовку и высоту 192,7

Плацдарм был захвачен, и на него сумели переправиться основные силы 313-го гвардейского стрелкового полка. Однако из-за острой нехватки переправочных средств форсирование Днепра основными силами дивизии и армии в целом шло крайне медленно. Положение сильно осложнялось тем, что противник контролировал прибрежные господствующие высоты, с которых простреливал места переправ. Это затрудняло переброску войск, техники и вооружения. Только к утру 1 октября 110-я гвардейская стрелковая дивизия полностью переправилась через Днепр и начала наступление на опорные пункты врага[48]. 310-й гвардейский стрелковый полк гвардии майора И. А. Онкина вёл наступление на Куцеволовку. В ходе боя на северной окраине села из строя выбыл командир одного из отделений пулемётной роты, и гвардии старший сержант А. Д. Мельников в сложной боевой обстановке принял командование бойцами на себя[47]. Когда враг крупными силами при поддержке танков предпринял контратаку, Алексей Дмитриевич грамотно распределил силы и огневые средства отделения и наладил взаимодействие с приданным пехоте артиллерийским расчётом гвардии сержанта Н. А. Лысогора[49]. Демонстрируя образцы стойкости и мужества, гвардейцы, руководимые парторгом, отразили натиск немцев, уничтожив три танка и свыше сорока солдат и офицеров вермахта[46][47][49]. Своими геройскими действиями пулемётчики и артиллеристы дали возможность стрелковым подразделениям полка ворваться в Куцеволовку и выбить оттуда неприятеля[47]. Важный опорный пункт противника был взят, но немцы по-прежнему контролировали расположенные неподалёку господствующие высоты, что сильно затрудняло дальнейшее расширение плацдарма. Особое место в системе немецкой обороны занимала высота 192,7, расположенная примерно в километре от Куцеволовки. С неё противник не только обстреливал позиции 310-го гвардейского стрелкового полка, но и препятствовал продвижению соседствующего справа 282-го гвардейского стрелкового полка 92-й гвардейской стрелковой дивизии, а также корректировал огонь дальнобойной артиллерии и действия авиации, которые наносили удары по переправам у Солошино и Переволочной. К тому же полковые разведчики обнаружили, что за высотой немцы для очередной контратаки концентрируют крупные силы пехоты и, главное, танков, в том числе тяжёлых типа «Тигр», что при нехватке противотанковых средств и боеприпасов делало решение задачи по удержанию завоёванных позиций весьма проблематичным. Нужно было отбить у неприятеля отметку 192,7, что позволило бы сильно поредевшему полку продержаться до подхода подкреплений и танков 43-го танкового полка, которые застряли на днепровских переправах. Резервами полк не располагал, и на штурм возвышенности была брошена неполная рота 1-го стрелкового батальона, всего 58 бойцов, которых в бой повёл парторг Мельников.

Немцы встретили наступающих советских солдат шквальным огнём. До вершины добрались только 15 гвардейцев[21][50][51], но и этих сил хватило, чтобы сбросить неприятеля с высоты. Зная по опыту, что противник скоро предпримет контратаку, они начали спешно укреплять свои позиции. Немцы не заставили себя долго ждать. Уже скоро вражеские солдаты при поддержке трёх «Тигров» пошли в атаку. Пехоту удалось быстро отсечь пулемётным огнём, но хорошо бронированные машины продолжали медленно продвигаться вперёд. Головной немецкий танк с расстояния 20 метров точным броском противотанковой гранаты подбил гвардии старший сержант А. Д. Мельников[1][46][47]. Второй «Тигр» успел прорваться на позиции гвардейцев, но его тут же закидали гранатами. Потеряв две машины, немцы отступили. Ночь прошла относительно спокойно, но утром атаки неприятеля возобновились с новой силой. К полудню гвардейцы отбили ещё три попытки штурма. При этом гвардии старший сержант Мельников огнём из пулемёта лично уничтожил 15 солдат и станковый пулемёт противника[52]. Однако силы защитников высоты постепенно таяли. Когда немцы в четвёртый раз пошли в атаку, в строю оставалось только три бойца — Николай Семёнов, Григорий Сидоренко и их командир — Алексей Мельников[50][53]. У каждого осталось по горсти патронов и по паре гранат. Огонь не открывали, ждали подходящего момента. Немцы же, решив, что русские оставили высоту, шли открыто, по пути собирая оружие убитых[36]. Впереди двигался танк, который скоро вплотную приблизился к окопу, где затаились советские солдаты. Неожиданно вражеская машина остановилась, и из открывшегося люка высунулся немецкий офицер. Он заметил гвардейцев и выхватил пистолет. В ответ Мельников вскинул автомат. Выстрелы раздались почти одновременно. Пуля попала Алексею Дмитриевичу в голову. Теряя сознание, он успел увидеть, как сержант Сидоренко метнул в танк противотанковую гранату. Очнулся Мельников уже в госпитале[50][54][55]. Здесь парторг узнал, что он со своими бойцами сумел на 32 часа связать крупные силы врага[50]. За это время командование успело подтянуть резервы и продолжить наступление. А жизнь последним защитникам отметки 192,7 спас Витя Пугачёв, воспитанник 1-го дивизиона 247-го гвардейского артиллерийского полка. Он сумел пробраться на высоту и, обнаружив там живых, быстро вернулся в свою часть и доложил командиру[21]. Артиллеристы накрыли мощным залпом склон высоты, по которому немцы шли в очередную атаку, а следом туда подошли свежие силы советской пехоты.

По представлению командира 310-го гвардейского стрелкового полка гвардии майора И. А. Онкина от 22 октября 1943 года[47] за образцовое выполнение боевых заданий командования при форсировании реки Днепр, развитие боевых успехов на правом берегу реки и проявленные при этом отвагу и геройство указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 февраля 1944 года гвардии старшему сержанту Мельникову Алексею Дмитриевичу было присвоено звание Героя Советского Союза[56]. За удержание высоты 192,7 приказом войскам 37-й армии от 17 октября 1943 года Алексей Дмитриевич был также награждён орденом Отечественной войны 1-й степени[52]. Из-за неразберихи в штабе полка фамилию Мельникова внесли в список безвозвратных потерь[57], в результате чего он числится среди похороненных в братской могиле советских воинов, погибших в боях за село Куцеволовка[58][59][60].

Завершение службы

После лечения в госпитале гвардии старший сержант А. Д. Мельников догнал свою часть[61][62]. Опытного бойца назначили на офицерскую должность командира пулемётного взвода. В феврале 1944 года 110-я гвардейская стрелковая дивизия под командованием гвардии полковника Д. И. Соболева в составе 49-го стрелкового корпуса 53-й армии участвовала в ликвидации Корсуньского котла. В заключительной фазе Корсунь-Шевченковской операции Алексей Дмитриевич был снова тяжело ранен и контужен взрывом близко разорвавшейся мины[63].

Я был заживо погребён, — вспоминал после войны ветеран. — Когда раненый друг привёл санитаров, я был засыпан землёй от взрывной волны. Откопали. Тяжёлая контузия. Долго не слышал, не видел, не говорил[28].

В бессознательном состоянии гвардеец был доставлен в госпиталь. Врачи спасли ему жизнь, но восстановление израненного солдата шло очень медленно: рана никак не затягивалась, долго восстанавливались слух, зрение и речь. Только к лету медики смогли поставить пациента на ноги, но медицинская комиссия признала его негодным к дальнейшей службе[62][64]. В начале июня 1944 года гвардии старший сержант А. Д. Мельников был выписан из медицинского учреждения и направлен долечиваться по месту жительства.

После войны

После выписки из госпиталя согласно предписанию А. Д. Мельников отправился в Москву, где 9 июня 1944 года ему в торжественной обстановке были вручены высшие государственные награды. В тот же день он получил приказ о демобилизации[64], а в августе вернулся в Серов[62]. Около семи месяцев ушло на восстановление подорванного на фронте здоровья. Только к весне 1945 года Алексей Дмитриевич окончательно встал на ноги и 13 марта[65] по направлению райкома ВКП(б) заступил на должность заместителя директора по политической части школы ФЗО № 48 при Серовском металлургическом заводе[62][66][67]. Занимался воспитательной работой среди учащихся, проводил политинформации, уроки мужества. Отсутствие педагогического образования Алексей Дмитриевич компенсировал практическим опытом, полученным ещё во время службы в милиции. В работе ему много и охотно помогали учителя и мастера профессионально-технического обучения, среди которых он пользовался большим авторитетом и уважением. Именно поддержка коллектива позволила замполиту реализовать идею введения в учебную программу занятий по военной подготовке. При помощи педагогов он подготовил методику обучения, раздобыл в местном филиале ОСОАВИАХИМа несколько винтовок и другое армейское снаряжение и начал преподавать военное дело[68]. К середине осени 1945 года в семье Мельниковых ожидалось пополнение[69], и ещё весной Алексей Дмитриевич задумался об улучшении жилищных условий. Решил строить собственный дом. В горисполкоме выделили землю под строительство, на заводе помогли с материалами. Большую часть строительных работ Мельников делал сам. К осени следующего года дом вместе с хозяйственными постройками был почти готов, но тяжёлые физические нагрузки сказались на здоровье ветерана. Лечение в городской больнице положительных результатов не дало. Пришлось уволиться с работы и лечь в госпиталь в Свердловске[70]. Больше года Алексей Дмитриевич провёл на госпитальной койке. Только в октябре 1948 года он вернулся домой. Устроился на работу в артель «Трудовик»: заведовал кадрами, был заместителем по культурно-массовой работе, вёл бухгалтерию[62][65][71]. Артель, в которой работали, главным образом, инвалиды, занималась пошивом одежды, ремонтом обуви, скупкой у населения грибов, ягод, кедровых орехов и шкур животных. Зарабатывали артельщики неплохо, но и эту работу Мельникову пришлось оставить. В январе 1949 года он снова тяжело заболел и почти год находился на госпитальном излечении[71]. Но, несмотря на плохое здоровье, думать об отдыхе Алексей Дмитриевич позволить себе не мог. В семье подрастали двое детей, ждали третьего[72], из деревни в город перевезли престарелую мать. Будучи единственным кормильцем, ветеран в декабре 1950 года пошёл работать на металлургический завод[65]. Сначала трудился в крупносортном цехе контролёром на адъюстаже, затем был переведён контролёром при внешней приёмке[65]. С марта 1965 года по июнь 1967 года занимал должность контролёра огнеупорного участка распределения по внешней приёмке[65]. На пенсию вышел 1 сентября 1971 года с должности мастера по приёмке огнеупорных изделий[65]. За многолетний добросовестный труд неоднократно поощрялся денежными премиями и почётными грамотами.

После смерти жены, случившейся в 1974 году, Алексей Дмитриевич уехал к сыну в Астрахань. Подумывал там остаться насовсем и даже приобрёл дачу на Малой Царёвке. К зиме он вернулся в Серов, и тут друзья уговорили его поехать в Сосьву. Там его познакомили со вдовой Александрой Ивановной Молвинских, работавшей педагогом в местной школе № 1. Вскоре они поженились, а в феврале 1975 года получили отдельную двухкомнатную квартиру в Серове[73].

После выхода на пенсию А. Д. Мельников ещё много лет продолжал вести активную, насыщенную жизнь. 8 мая 1975 года на церемонии открытия мемориала «Скорбящая мать», посвящённого серовцам, погибшим на фронтах Великой Отечественной войны, Алексею Дмитриевичу было предоставлено право зажечь вечный огонь[74]. Он был частым гостем в молодёжных и трудовых коллективах города, встречался со школьниками, призывниками, выступал перед сельскими жителями в клубах Серовского и Гаринского районов, неоднократно посещал исправительно-трудовые колонии учреждения АБ-239, где вёл воспитательную работу среди заключённых[75]. В 1979 году за проявленные мужество и героизм при исполнении гражданского долга по защите Отечества, большой вклад в военно-патриотическое и нравственное воспитание молодёжи Алексею Дмитриевичу Мельникову было присвоено звание «Почётный гражданин города Серова»[76].

В 1980-е годы ветеран много путешествовал по стране, встречался с однополчанами, проехал по местам своей воинской славы. В 1983 году посетил мемориал в Куцеволовке, где его имя значилось среди погибших в боях за село в сентябре-октябре 1943 года[21][77][78]. Много времени Алексей Дмитриевич уделял работе в ветеранских организациях Серовского отдела внутренних дел и металлургического завода.

Известие о смерти сына Анатолия в 1991 году сильно подорвало здоровье ветерана. Последние годы жизни Алексей Дмитриевич тяжело болел и 20 июля 1997 года скончался[3]. Похоронен на центральной аллее муниципального общественного кладбища города Серова, расположенного в посёлке Металлургов[79].

Награды и звания

Память

  • В честь Героя Советского Союза А. Д. Мельникова установлена памятная стела в парке Победы посёлка Гари Свердловской области[81].
  • Мемориальная доска в честь Героя Советского Союза А. Д. Мельникова установлена на 3-м этаже здания Управления внутренних дел по Серовскому городскому округу (ул. Кузьмина, 10)[82][83].
  • Имя Героя Советского Союза А. Д. Мельникова увековечено на доске почёта Серовского металлургического завода (ул. Агломератчиков, 6)[83] и на мемориальном стенде серовцев — Героев Советского Союза у военного комиссариата (ул. Зелёная, 28).
  • Портрет Героя Советского Союза А. Д. Мельникова размещён в мемориальной галерее ГУВД по Свердловской области (Екатеринбург, пр. Ленина, 17)[84].
  • Имя Героя Советского Союза А. Д. Мельникова присвоено Совету ветеранов Серовского управления внутренних дел[18].

Документы

  • [podvignaroda.mil.ru/ Общедоступный электронный банк документов «Подвиг Народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»].
[www.podvignaroda.ru/?n=150021087 Представление к званию Героя Советского Союза].
[www.podvignaroda.ru/?n=46245545 Указ Президиума Верховного Совета СССР от 22 февраля 1944 года].
[www.podvignaroda.ru/?n=18338834 Орден Отечественной войны 1-й степени (1943)].
[www.podvignaroda.ru/?n=1516642851 Орден Отечественной войны 1-й степени (1985)].
[www.podvignaroda.ru/?n=16747792 Орден Красной Звезды (1943)].
  • [www.obd-memorial.ru/ Обобщенный банк данных «Мемориал»].
[obd-memorial.ru/memorial/imagelink?path=e9708fd1-e98d-4988-afea-5341717824a2 Донесение о безвозвратных потерях 110-й гвардейской стрелковой дивизии от 10 ноября 1943 года].
[obd-memorial.ru/memorial/imagelink?path=ff7dc365-e0f2-45dc-aad2-732e67775d16 Учётная карточка захоронения ЗУ380-12-179].
[obd-memorial.ru/memorial/imagelink?path=ef4d4065-8407-45c2-b537-4c007bf19cb2 Схема захоронения ЗУ380-12-179].
[obd-memorial.ru/memorial/imagelink?path=b038f533-5c91-4c84-8867-f62f359bac58 Информация из списка захоронения ЗУ380-12-179].

Напишите отзыв о статье "Мельников, Алексей Дмитриевич"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 Герои Советского Союза: Краткий биографический словарь, 1988, с. 68.
  2. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Тюрин, 1970, с. 188.
  3. ↑ 1 2 3 4  [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=6070 Мельников, Алексей Дмитриевич]. Сайт «Герои Страны».
  4. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Личное дело А. Д. Мельникова. Архив Серовского Металлургического завода. Дело 358.
  5. ↑ Антонов, 2005, с. 31.
  6. ↑ Анкета Героя Советского Союза А. Д. Мельникова. НСА МБУК «Серовский исторический музей». Дело 100.
  7. ↑ Деревня Васильевская исключена из списка населённых пунктов Гаринского района решением Свердловского облисполкома № 1099 от 30 декабря 1976 года (координаты [wikimapia.org/#lang=ru&lat=59.439577&lon=62.803860&z=14&m=b 59°26’22,5″N 62°48′13,9″E]).
  8. ↑ 1 2 Антонов, 2011, с. 15.
  9. ↑ 1 2 3 Дзюбинский, 2010, с. 55.
  10. ↑ 1 2 3 4 5 6 Бич, 1965.
  11. ↑ 1 2 Антонов, 2011, с. 17.
  12. ↑ Антонов, 2011, с. 19.
  13. ↑ Антонов, 2011, с. 19—20.
  14. ↑ Антонов, 2011, с. 20.
  15. ↑ Ныне урочище к востоку от посёлка Сосьва (координаты [wikimapia.org/#lang=ru&lat=59.156924&lon=61.931562&z=16&m=b 59°09′25″N 61°55′52,5″E]).
  16. ↑ 1 2 Антонов, 2011, с. 21.
  17. ↑ 1 2 3 Антонов, 2011, с. 22.
  18. ↑ 1 2 3 4 5 Глобус, 2010, с. 14.
  19. ↑ Деревня Полубь исключена из списка населённых пунктов Гаринского района решением Свердловского облисполкома № 1099 от 30 декабря 1976 года. Ныне урочище к юго-востоку от деревни Ерёмино (координаты [wikimapia.org/#lang=ru&lat=59.795626&lon=63.350000&z=14&m=b 59°47′44,3″N 63°21’E]).
  20. ↑ 1 2 3 Антонов, 2011, с. 23.
  21. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Шахматов, 1985.
  22. ↑ 1 2 Антонов, 2011, с. 24.
  23. ↑ По другим данным служил в 119-м горно-вьючном полку (источник: Это забыть нельзя // Сталь : газета. — 1965. — № 21 (3533). — С. 2.).
  24. ↑ [encyclopedia.mil.ru/encyclopedia/history/more.htm?id=11800884@cmsArticle Поражение японских войск у озера Хасан в июле-августе 1938 года].
  25. ↑ Мощанский И., Хохлов И. [libatriam.net/read/972483/0/ Бои у озера Хасан 29 июля — 11 августа 1938 года]. — М.: ООО «БТВ–МН», 2002. — 76 с.
  26. ↑ Антонов, 2011, с. 26—27.
  27. ↑ Антонов, 2011, с. 27.
  28. ↑ 1 2 Белоусова, 1976, с. 4.
  29. ↑ 1 2 Антонов, 2011, с. 28.
  30. ↑ Антонов, 2011, с. 29.
  31. ↑ 1 2 3 Антонов, 2011, с. 31.
  32. ↑ 1 2 Антонов, 2011, с. 30.
  33. ↑ 1 2 3 Дзюбинский, 2010, с. 56.
  34. ↑ Книга призыва, д. 4, т. VI, стр. 22, № п/п 1714.
  35. ↑ 1 2 3 4 Долгополов, № 4, 1985, с. 3.
  36. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Мельников, 1971.
  37. ↑ Антонов, 2011, с. 32.
  38. ↑ Антонов, 2011, с. 32—33.
  39. ↑ [checheninfo.ru/14149-groznyy-pole-slavy-kavkaza.html Алексей Сайко. Грозный. Поле Славы Кавказа].
  40. ↑ Антонов, 2011, с. 34—35.
  41. ↑ Антонов, 2011, с. 35.
  42. ↑ 1 2 3 4 ЦАМО, ф. 33, оп. 682526, д. 1058.
  43. ↑ Печененко, 1953, с. 31—32.
  44. ↑ 1 2 Печененко, 1953, с. 34.
  45. ↑ 1 2 Тюрин, 1970, с. 189.
  46. ↑ 1 2 3 4 Дзюбинский, 2010, с. 57.
  47. ↑ 1 2 3 4 5 6 ЦАМО, ф. 33, оп. 793756, д. 31.
  48. ↑ Печененко, 1953, с. 39.
  49. ↑ 1 2 Антонов, 2011, с. 43.
  50. ↑ 1 2 3 4 Тюрин, 1970, с. 190.
  51. ↑ Антонов, 2011, с. 44.
  52. ↑ 1 2 3 ЦАМО, ф. 33, оп. 686044, д. 1142.
  53. ↑ Антонов, 2011, с. 45.
  54. ↑ Антонов, 2011, с. 45—46.
  55. ↑ Долгополов, № 5, 1985, с. 2.
  56. ↑ 1 2 3 Указ Президиума Верховного Совета СССР от 22 февраля 1944 года.
  57. ↑ ЦАМО, ф. 58, оп. 18001, д. 1000.
  58. ↑ Учётная карточка захоронения ЗУ380-12-179.
  59. ↑ Схема захоронения ЗУ380-12-179.
  60. ↑ Информация из списка захоронения ЗУ380-12-179.
  61. ↑ Антонов, 2011, с. 48.
  62. ↑ 1 2 3 4 5 Дзюбинский, 2010, с. 58.
  63. ↑ Антонов, 2011, с. 52.
  64. ↑ 1 2 Антонов, 2011, с. 53.
  65. ↑ 1 2 3 4 5 6 Выписка из трудовой книжки А. Д. Мельникова. НСА МБУК «Серовский исторический музей». Дело 100.
  66. ↑ Антонов, 2011, с. 58.
  67. ↑ Ныне профессиональное училище № 54 имени А. К. Серова.
  68. ↑ Антонов, 2011, с. 59.
  69. ↑ В октябре 1945 года в семье Мельниковых родилась дочь Людмила.
  70. ↑ Антонов, 2011, с. 69.
  71. ↑ 1 2 Антонов, 2011, с. 72.
  72. ↑ В 1950 году в семье Мельниковых родилась дочь Алевтина.
  73. ↑ Антонов, 2011, с. 84—86.
  74. ↑ Антонов, 2011, с. 87.
  75. ↑ Антонов, 2005, с. 36.
  76. ↑ 1 2 [www.adm-serov.ru/index.php?npgrajd=16$go_top&page_link=okrug_pgrajd Администрация Серовского городского округа. Почётные граждане].
  77. ↑ Дзюбинский, 2010, с. 59.
  78. ↑ Антонов, 2011, с. 94.
  79. ↑ Антонов, 2011, с. 105.
  80. ↑ Карточка награждённого к 40-летию Победы.
  81. ↑ Безденежных Н. [vestisevera-gari.ru/article/55493/ Воинов-земляков помнят и чтят в каждом населённом пункте] // Вести Севера : Газета Гаринского городского округа. — 2014. — № 42.
  82. ↑ Антонов, 2011, с. 111.
  83. ↑ 1 2 [66.mvd.ru/news/item/2069823 Сотрудники ММО МВД России «Серовский» приняли участие в митинге, посвященном 100—летию со дня рождения Героя Советского Союза бывшего сотрудника милиции Алексея Дмитриевича Мельникова].
  84. ↑ [newsme.com.ua/society/468884/ Мемориальная галерея ГУВД области пополнилась портретами фронтовиков — Героев Советского Союза].

Литература

  • Герои Советского Союза: Краткий биографический словарь / Пред. ред. коллегии И. Н. Шкадов. — М.: Воениздат, 1988. — Т. 2 /Любов — Ящук/. — 863 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-203-00536-2.
  • Ю. Тюрин. Мельников Алексей Дмитриевич // Золотые Звёзды свердловчан: сборник очерков и воспоминаний о свердловчанах — Героях Советского Союза / сост.: С. Г. Александров, П. В. Яблонских. — 2-е изд., испр. и доп. — Свердловск: Средне-Уральское книжное издательство, 1970. — С. 188—190. — 454 с.
  • Дзюбинский Л. И. Герои города Серова. — Серов, 2010. — С. 55—59. — 414 с.
  • Антонов А. И. Кавалеры золотых звёзд. — Серов, 2005. — С. 30—41. — 159 с.
  • Антонов А. И. На безымянной высоте. — Серов, 2011. — 122 с.
  • Печененко С. Д. Форсирование Днепра 37-й армией в районе Кременчуга в сентябре — октябре 1943 г. // Сборник военно-исторических материалов Великой Отечественной войны. Выпуск 12. — М.: Воениздат, 1953. — С. 5—56. — 128 с.
  • Бич С. Солдат армии российской // Серовский рабочий : газета. — 1965. — № 69.
  • Мельников А. Д. Во имя жизни на земле // Сталь : газета. — 1971. — № 49 (4165).
  • Белоусова И. Герой в гостях у школьников // Советский север : газета. — 1976. — № 24 (4433). — С. 4.
  • Долгополов Д. Т. В боях за Родину // Советский север : газета. — 1985. — № 4 (5808). — С. 2—3.
  • Долгополов Д. Т. В боях за Родину // Советский север : газета. — 1985. — № 5 (5809). — С. 2.
  • Шахматов С. Имя на обелиске // Серовский рабочий : газета. — 1985. — № 79 (14625).
  • Их оставалось только трое из восемнадцати // Глобус : газета. — 2010. — № 18 (599).

Отрывок, характеризующий Мельников, Алексей Дмитриевич

– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?
– О, да!
– Отчего вы никогда не бывали у Annette? – спросила маленькая княгиня у Анатоля. – А я знаю, знаю, – сказала она, подмигнув, – ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. – О! – Она погрозила ему пальчиком. – Еще в Париже ваши проказы знаю!
– А он, Ипполит, тебе не говорил? – сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), – а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait a la porte? [выгнала его из дома?]
– Oh! C'est la perle des femmes, princesse! [Ах! это перл женщин, княжна!] – обратился он к княжне.
С своей стороны m lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее, – очень недурна эта demoiselle de compagn. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – la petite est gentille». [малютка – мила.]
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть», ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, – вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он когда либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу, несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. «И к чему ей выходить замуж? – думал он, – наверно, быть несчастной. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!» Так думал, одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем всё откладываемый вопрос требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует прямого ответа. Имя, положение в свете приличное. «Что ж, я не прочь, – говорил сам себе князь, – но пусть он будет стоить ее. Вот это то мы и посмотрим».
– Это то мы и посмотрим, – проговорил он вслух. – Это то мы и посмотрим.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Bourienne, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля, и одиночество своей княжны в общем разговоре. «Убралась, как дура! – подумал он, злобно взглянув на дочь. – Стыда нет: а он ее и знать не хочет!»
Он подошел к князю Василью.
– Ну, здравствуй, здравствуй; рад видеть.
– Для мила дружка семь верст не околица, – заговорил князь Василий, как всегда, быстро, самоуверенно и фамильярно. – Вот мой второй, прошу любить и жаловать.
Князь Николай Андреевич оглядел Анатоля. – Молодец, молодец! – сказал он, – ну, поди поцелуй, – и он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно спокойно смотрел на него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом чудацкое.
Князь Николай Андреевич сел на свое обычное место в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и стал расспрашивать о политических делах и новостях. Он слушал как будто со вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.
– Так уж из Потсдама пишут? – повторил он последние слова князя Василья и вдруг, встав, подошел к дочери.
– Это ты для гостей так убралась, а? – сказал он. – Хороша, очень хороша. Ты при гостях причесана по новому, а я при гостях тебе говорю, что вперед не смей ты переодеваться без моего спроса.
– Это я, mon pиre, [батюшка,] виновата, – краснея, заступилась маленькая княгиня.
– Вам полная воля с, – сказал князь Николай Андреевич, расшаркиваясь перед невесткой, – а ей уродовать себя нечего – и так дурна.
И он опять сел на место, не обращая более внимания на до слез доведенную дочь.
– Напротив, эта прическа очень идет княжне, – сказал князь Василий.
– Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? – сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолию, – поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
– Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? – спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
– Нет, я перешел в армию, – отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
– Ну, ступай, – сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
– Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? – обратился старый князь к князю Василью.
– Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
– Да, нынче всё другое, всё по новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.
– Пускай выходит, мне всё равно, – закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
– Я вам прямо скажу, – сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. – Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
– Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.


Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Мельников,_Алексей_Дмитриевич&oldid=80356529»