Мельников, Павел Петрович

Павел Петрович Мельников<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет министра путей сообщения Павла Петровича Мельникова (С. К. Зарянко, 1869)</td></tr>
Министр путей сообщения Российской империи
1865 — 1869
Глава правительства:	Павел Павлович Гагарин
Монарх:	Александр II
Предшественник:	должность учреждена; он сам как Главноуправляющий путей сообщения и публичных зданий
Преемник:	Владимир Алексеевич Бобринский
Главноуправляющий путей сообщения и публичных зданий
1862 — 1865
Глава правительства:	Дмитрий Николаевич Блудов; Павел Павлович Гагарин
Монарх:	Александр II
Предшественник:	Константин Владимирович Чевкин
Преемник:	должность упразднена; он сам как Министр путей сообщения
Рождение:	22 июля (3 августа) 1804(1804-08-03) Москва, Российская империя
Смерть:	22 июля (3 августа) 1880(1880-08-03) (76 лет) Любань, (Новгородская губерния
Место погребения:	храм святых апостолов Петра и Павла, Любань
Образование:	Институт корпуса инженеров путей сообщения
Профессия:	инженер
Военная служба
Годы службы:	1822—1880
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Звание:	генерал-лейтенант

Павел Петрович Мельников (22 июля [3 августа] 1804, Москва — 22 июля [3 августа] 1880, Любань) — российский учёный-механик и инженер, один из авторов проекта железной дороги Санкт-Петербург — Москва, первый министр путей сообщения Российской империи (1865—1869).

Биография

Из дворян, сын коллежского асессора. Барон А. И. Дельвиг (позже — сослуживец Мельникова) в своих мемуарах сообщил, что Павел Петрович и его младший брат Алексей Петрович были побочным детьми обер-шталмейстера Петра Никифоровича Беклемишева (1770—1852), который затем выдал их мать замуж за чиновника Петра Петровича Мельникова (ум.1820).

Учился в Благородном пансионе В. Кряжева в Москве (1818—1820; окончил «с отл. старанием»). Затем окончил Военно-строительную школу путей сообщения (28 октября (10 ноября) 1822 года; 1-м по успеваемости), выпущен прапорщиком в Строительный отряд. Был принят на 3-й курс Института корпуса инженеров путей сообщения. 15 (27) июня 1823 года был переведён в Корпус инженеров путей сообщения, с 15 (27) июля 1824 года — подпоручик. Выпущен из института 14 (26) июля 1825 года поручиком («за успехи в науках»: также был 1-м по успеваемости).

3 (15) августа того же года назначен в институт репетитором по курсу прикладной механики. 27 марта (8 апреля) 1826 года был командирован для занятий по проекту улучшения Волховских порогов (за что 21 апреля (3 мая) был удостоен Монаршего благоволения).

6 (18) декабря 1829 года произведён в капитаны.

25 апреля (7 мая) 1832 года пожалован майором.

С 6 (18) декабря 1837 года — подполковник.

6 (18) декабря 1841 года произведён в полковники.

4 (16) марта 1847 года пожалован в генерал-майоры.

С 6 (18) января 1859 года — генерал-лейтенант.

20 апреля (2 мая) 1869 года произведён в инженер-генералы и уволен от должности министра (с оставлением членом Государственного совета и Комитета железных дорог).

Работал над следующими задачами:

• С 1833 года: Утверждён профессором курса прикладной механики, заведующим кафедрой в Институте Корпуса инженеров путей сообщения.
• 1833—1841 годы: Как автор проекта 6-километровой предохранительной дамбы в Динабурге (ныне Даугавпилс) на правом берегу реки Западная Двина для защиты города от наводнений во время весенних паводков.
• 1835 год: Выпустил книгу «О железных дорогах» — первое в России учебное пособие по железнодорожному транспорту.
• 1842—1851 годы: Как автор проекта железной дороги Санкт-Петербург — Москва входил в специальный Комитет, учреждённый для строительства Николаевской железной дороги вместе с другими техническими руководителями и создателями проекта.
• 1857—1858 годы: Работал над перестройкой шпиля на соборе Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге — деревянные конструкции были заменены металлическими.

Проект выполнялся совместно с архитектором К. А. Тоном, инженерами Д. И. Журавским, А. С. Рехневским.

Мельников, как один из авторов проекта железной дороги Петербург — Москва, лично убедил императора Николая Первого начать её строительство. За время его управления Ведомством путей сообщения (переименовано из Главного управления путей сообщения в 1865 г.) сеть российских железных дорог увеличилась на 7,062 тыс. км. Автор первой русской книги о железных дорогах и первых технических условий проектирования станций.

Мельников, кроме разработки планов и строительства первых магистральных железных дорог, на глубоком научном уровне занимался вопросами вагоностроения:

• сопротивление движению рельсовых экипажей с выводом формул для расчета этого сопротивления;
• разработка конструкции кузовов и рам вагонов;
• рекомендации по конструкции, размерам и материалам колес и осей колесных пар для вагонов, обращающихся с обычными и повышенными скоростями;
• устройство подшипников, применяемые для их изготовления материалы и технология механической обработки трущихся поверхностей;
• конструкция смазочных устройств в буксах, включая вид смазки и способы подачи её к трущимся частям;
• устройство ручного тормоза;
• обоснование и ограничение собственной массы вагона.

Ездил в служебную командировку по вопросам проектирования железных дорог и вагоностроения в Америку, после которой посвятил ряд научных трудов американскому вагоностроению.

Похоронен в Любани Новгородского уезда, в храме свв. Петра и Павла, построенном в 1867 году по его инициативе по проекту архитекторов К. А. Тона и Ф. Н. Соболевского. По этой причине он неофициально считается одним из главных «железнодорожных» храмов.

В 1954 году его прах перенесли в сквер у здания вокзала, где 9 августа 1955 году был открыт бронзовый памятник — бюст П. П. Мельникова работы скульптора Д. М. Епифанова. В 2000 году прах возвратили в прежний склеп под храмом, в котором с 1989 года возобновилось богослужение.

Памятники

• Бюст на станции Любань. Установлен в 1954 году.
• В день открытия памятника (2 августа 2003 года), намечалось переименовать Комсомольскую площадь в Площадь Трёх Вокзалов, однако официальное переименование, вопреки расхожему мнению, так и не состоялось, хотя указатели остались.
• 1 августа 2003 года в Москве был открыт памятник «Создателям российских железных дорог» у Казанского вокзала со статуей Мельникова среди фигур знаменитых деятелей железнодорожной отрасли России XIX века.
• Памятник-бюст в Шумилино. Установлен 20 ноября 2014 года.
• В городе Даугавпилс Латвия планируется на речном променаде установить памятник П.П.Мельникову в память создания им городской дамбы Динабурга.

Литература

• Мельников, Павел Петрович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Мельников, Павел Петрович // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• Мельников Павел Петрович / Шилов Д. Н. Государственные деятели Российской империи. 1802—1917. Биобиблиографический справочник. — СПб.: Дмитрий Буланин, 2001. — С. 405—407. — ISBN 5-86007-227-9.
• Воронин М. И., Воронина М. М. Павел Петрович Мельников, 1804—1880. — Л.: Наука, 1977.
• [encspb.ru/object/2804008745 Melnikov P.P. (1804—1880), engineer]  (англ.)
• John Decker. [rlhs.org/melkraft.htm Russia and our early railroads]  (англ.)

Ссылки

• [www.vagoni-jd.ru/razdel_02.2%20zaslugi%20izobretatilei.php Заслуги изобретателей, инженеров и учёных в создании вагонных конструкций и науки о вагонах]

Отрывок, характеризующий Мельников, Павел Петрович

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?