Менделеев, Иван Павлович

Иван Павлович Менделеев
Имя при рождении:	Иван Павлович Соколов
Дата рождения:	18 февраля 1783(1783-02-18)
Место рождения:	село Тихомандрицы, Вышневолоцкий уезд, Тверская губерния
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	13 октября 1847(1847-10-13) (64 года)
Место смерти:	Тобольск
Отец:	Павел Максимович Соколов
Супруга:	Мария Дмитриевна Корнильева

Иван Павлович Менделеев (18 февраля 1783 — 13 октября 1847) — педагог, директор Тобольской гимназии и училищ Тобольского округа, надворный советник, в доме которого в Тобольске в 1840 годы собирались ссыльные декабристы. Отец знаменитого русского учёного Д. И. Менделеева

Биография

Родился в 18 февраля 1783 года в семье священника в селе Тихомандрицы Вышневолоцкого уезда, Тверской губернии Павла Максимовича Соколова.

В 1795—1803 гг. учился в Тверской духовной семинарии под фамилией Менделеев. В семинарии обучался «латинскому и немецкому языкам, арифметике, географии, всемирной истории, поэзии, риторике, философии и начальным основам медицины».

Окончив семинарию, И. П. Менделеев в 1804 году поступил в Главный педагогический институт в Петербург, на филологическом отделении которого обучался «благочинию, науке о законодательстве, сельскому домоводству, политической экономии, науке о финансах, философии и правам: естественному, частному и всеобщему, гражданскому, минералогии, всеобщей грамматике, российской и латинской словесности при изрядном поведении с весьма хорошими успехами, на что имеется и аттестат».

В 1807 году Менделеева назначили старшим учителем в Тобольское главное народное училище, которое в 1810 году было преобразовано в гимназию. Преподавал не только русскую словесность, философию, логику, начала политической экономии, немецкий язык, но и Закон Божий.

В 1809 году женился на Марии Дмитриевне Корнильевой.

За усердие и успехи в 1818 году титулярный советник И. П. Менделеев был переведён в Тамбов директором училищ Тамбовской губернии. Преподавал там латинский язык.

В 1820 году избран членом — корреспондентом в Санкт-Петербургское Вольное общество любителей российской словесности.

Получив очередное повышение по службе, в 1823 году был назначен директором Саратовской гимназии.

В 1825 году И. П. Менделеев, за короткое время многое сделавший для гимназии, попал в немилость к попечителю Казанского учебного округа М. Л. Магницкому и, несмотря на то, что современники характеризовали «его как человека деятельного и активного, радеющего за судьбы своих воспитанников, необычайно честного и религиозного», под надуманными, но не подтверждёнными предлогами был отстранён от должности в Саратове и вернулся в Тобольск.

С 1828 года И. П. Менделеев — директор Тобольской классической гимназии. Его ум, образованность и культура выделяли его из окружения. В доме Менделеевых часто проводили вечера коллеги, в том числе, его бывший ученик — учитель и инспектор гимназии П. П. Ершов и жившие на поселении ссыльные декабристы.

В 1834 году в семье родился младший и последний ребёнок — будущий знаменитый учёный — Дмитрий, о чём в метрической книге духовной консистории по тобольской Богоявленской церкви сделана запись: «27 января Тобольской гимназии директора — надворного советника Ивана Павловича Менделеева от законной его жены Марии Дмитриевны родился сын Дмитрий».

В этот же год Иван Павлович ослеп и вынужден был оставить службу. Несмотря на удачную операцию, проведенную в Москве известным офтальмологом П. Ф. Броссе и возвратившую И. П. Менделееву зрение, вернуться к прежней деятельности он не смог и вышел на пенсию.

Из-за стеснённых денежных обстоятельств семья переехала в село Аремзянское, так как М. Д. Менделеева по доверенности брата Василия Дмитриевича взялась за управление, принадлежавшей семье Корнильевых с 1751 года, местной стекольной фабрикой. Вернуться в Тобольск пришлось в 1841 году, к моменту поступления Дмитрия в Тобольскую гимназию.

В 1844 году в селе Аремзянское была открыта деревянная церковь Николая Чудотворца, деньги на постройку которой выделяли Менделеевы (утрачена в 80-х гг. XX в.).

Умер И. П. Менделеев от туберкулёза в Тобольске 13 октября 1847 г.

Семья И. П. Менделеева и декабристы

В. Д. Юшковский отмечал роль преподавателя Тобольского училища И. П. Менделеева, «одного из первых сибирских интеллигентов» в формировании нравственных ценностей будущего декабриста Г. С. Батенькова.

Профессионализм и прогрессивные гражданские взгляды И. И. Менделеева привлекали к нему немногочисленное культурное общество Тобольска и обречённых на строгую изоляцию ссыльных декабристов.

Д. И. Менделеев в своих воспоминаниях писал о Тобольске: «Тут жили почтенные и всеми уважаемые декабристы Фонвизин, Анненков, тут Муравьев, близкие к нашей семье особенно после того, как один из декабристов, Н. В. Басаргин, женился на моей сестре, вдове Ольге Ивановне».

Революционер и учёный Н. А. Морозов писал о влиянии декабристов на стремление Д. И. Менделеева к изучению природы, что «корни этих стремлений заходят еще в гимназический период его жизни, когда его семью нередко посещали поселенные в Тобольске декабристы, а между ними особенно близок был Якушкин».  

Дочь И. П. Менделеева Ольга была замужем за ялуторовским купцом-предпринимателем И. П. Медведевым, который был знаком с декабристом И. В. Якушкиными, материально помогал ему в устройстве в Ялуторовске школы для мальчиков из народа и перевёз для школьного здания строение со своей фабрики. После смерти мужа Ольга Ивановна вышла замуж за декабриста Н. В. Басаргина.

После смерти И. П. Менделеева Н. В. Басаргин и И. И. Пущин материально помогали его вдове и детям и интересовались успехами младшего сына Дмитрия. И. И. Пущин 7 февраля 1856 года сообщал брату из Ялуторовска про Д. И. Менделеева, который из-за наследственной болезни лёгких учительствовал в Крыму: «Менделеев уже в Симферополе на службе...»]].

В семье Басаргиных воспитывалась дочь декабриста Н. О. Мозгалевского — Пелагея, которая позднее вышла замуж за брата Д. И. Менделеева — Павла Ивановича. П. И. Менделеев сохранил для потомков рукопись «Записок» Н. В. Басаргина, по которой они были изданы в 1917 году П. Е. Щеголевым.

Дочь Д. И. Менделеева — Любовь Дмитриевна Блок, актриса, выступала на театральной сцене под псевдонимом Басаргина.

Брат жены И. П. Менделеева, Василий Дмитриевич Корнильев был женат на двоюродной сестре (по материнской линии) декабриста П. И. Пестеля — Надежде Иосифовне Биллингс.

И. П. Менделеев похоронен в Тобольске на Завальном кладбище рядом с кладбищенской церковью. Неподалёку находятся могилы декабристов — А. П. Барятинского, Ф. М. Башмакова, Ф. Б. Вольфа, С. Г. Краснокутского, В. К. Кюхельбекера, А. М. Муравьева, С. М. Семенова.

Примечания

Комментарии

Ссылки

• Горюшкин Л. М., Лозовский И. Т. Д. И. Менделеев и декабристы — //в сб. "Социокультурное развитие Сибири, XVII—XX века : Бахрушинские чтения 1996 г. — Новосибирск: 1998, 178 с., — сс. 39-52
• Крюкова Н. С. Декабристы в жизни Менделеевых — //в журнале «Химия» — М.: Изд. Дом «Первое сентября», 2006, № 10

Отрывок, характеризующий Менделеев, Иван Павлович

– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.