Мендельсон, Мозес

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Мозес Мендельсон

Мозес Мендельсон
Дата рождения:

6 сентября 1729(1729-09-06)

Место рождения:

Дессау, курфюршество Ангальт, Священная Римская империя

Дата смерти:

4 января 1786(1786-01-04) (56 лет)

Место смерти:

Берлин, Пруссия, Священная Римская империя

Школа/традиция:

рационализм, просвещение, гуманизм

Направление:

европейская философия

Период:

философия XVIII века

Значительные идеи:

Просвещение, хаскала, эмансипация

Оказавшие влияние:

Лейбниц, Локк, Гоббс

Мозес Мендельсон (в русских изданиях традиционно: Моисей Мендельсон; нем. Moses Mendelssohn; 6 сентября 1729 — 4 января 1786) — еврейско-немецкий философ, экзегет и переводчик библейских текстов, критик, основоположник и духовный вождь движения хаскала («еврейского просвещения»). Получил прозвище «немецкий Сократ». Идеи Мендельсона оказали огромное влияние на развитие идей немецкого просвещения и реформизма в иудаизме в XIX веке.





Биография

Родился в Дессау (курфюршество Ангальт, адрес: Шпиталь Гассе, 10) 6 сентября 1729 года в бедной еврейской семье. Имена родителей: Менахем-Мендл и Бейла-Рахель-Сарра[1]. Получил традиционное еврейское образование под руководством отца, переписчика священных книг Менахема Мендла (работал также меламедомом и габбаем) и раввина Давида Гиршеля Френкеля (1707-62), благодаря которому он начал заниматься изучением философии и раввина Давида Гиршеля Френкеля (1707-62), благодаря которому он начал заниматься изучением философии Маймонида. В 1742 году последовал за раввином Френкелем в Берлин. В 1750 году получил место учителя в доме фабриканта-еврея — владельца фирмы по пошиву изделий из шёлка, через некоторое время стал бухгалтером, а затем и совладельцем его предприятия.

С юности Мендельсон стремился углубить свои знания: изучал немецкую литературу, латынь, приобрёл глубокие познания в области естественных наук и философии, в частности учения Лейбница, Вольфа, Локка, Гоббса, Спинозы и Руссо. К этому периоду относятся поэтические опыты Мендельсона на иврите и попытка издания первой газеты на этом языке — «Кохелет мусар» (вышло всего два номера). В дальнейшем Мендельсон писал преимущественно на немецком языке.[2]

Знакомство в 1754 году с Лессингом, начавшееся с общего увлечения шахматами, сыграло решающую роль в судьбе Мендельсона (их дружеское общение за шахматной доской изображено на картине «Визит Лессинга и Лафатера к Мозесу Мендельсону» Морица Даниэля Оппенгейма). Поскольку оба мыслителя были страстно преданы идеалам Просвещения, эта встреча положила начало их продолжительному творческому сотрудничеству. Следует отметить, однако, существование между ними значительных расхождений в понимании идеалов Просвещения. В отличие от Лессинга, полагавшего, что евреи должны культурно ассимилироваться, Мендельсон не был готов отказаться от своего еврейства, веря, что сумеет доказать собственным примером возможность участия еврея в общечеловеческой культуре без утраты им своей национально-религиозной индивидуальности.[2]

Вместе с Лессингом Мендельсон издавал ряд журналов. С самого начала своей литературной деятельности Мендельсон писал статьи на морально-философские и этические темы, а также литературно-критические заметки.

В 1761 году женился на дочери гамбургского торговца Абрахама Гугенхайма — Фромет Гугенхайм. Брак был заключен по любви, что тогда было нечасто.[3] Фромет рожала десять раз, четверо детей умерли в детстве или младенчестве.[4]

Вместе с Лессингом Мендельсон принял участие в сборнике «Письма о новейшей литературе», где довольно резко раскритиковал позицию самого короля Фридриха II Великого в вопросе о немецкой литературе по сравнению с французской. Ирония ситуации заключалась в том, что еврей Мендельсон защищал немецкую литературу от нападок немецкого короля. Прусский король не забыл эту критику, впоследствии он использовал своё право верховной инстанции, утверждающей приём новых членов в Прусскую академию, и дважды вычёркивал имя Мендельсона, которого Академия была бы рада видеть в числе своих членов, из списка, первый раз это произошло в 1771 году.[2]

В XVIII веке Мендельсон был одним из немногих евреев, которому удалось снискать уважение и признание в учёном мире. Он дружил с философами Гердером и Кантом, писателем Виландом, естествоиспытателем и путешественником Александром Гумбольдтом и его братом Вильгельмом — филологом, философом и языковедом.[5] Он стал примером для многих своих братьев по вере, и берлинская еврейская община гордилась им. Из уважения к Мендельсону община предоставила ему полное освобождение от налогов в 1763 году. Также успешно Мендельсон занимался и коммерцией. Тем не менее, несмотря на его известность в Европе, в Пруссии Мендельсона только терпели, и в Берлине он мог находиться лишь потому, что за него поручился один из так называемых Schutzjude (еврей, пользующийся покровительством местного властителя). Только в 1763 году Мендельсон и сам получил статус Schutzjude.[5] В этом же году работа Мендельсона, поданная на конкурс Прусской Академии Наук, получила первый приз, причём вторым призёром был сам Кант. Заданной темой работы было сравнение надёжности доказательств в философии и математике[6]. Когда в 1769 году швейцарский христианский теолог Лафатер в открытом письме бросил вызов Мендельсону, предложив опровергнуть доказательства догматов христианства или же — в случае, если он не сможет это сделать — оставить иудаизм и принять христианство, Мендельсон оказался в трудном положении. С одной стороны, в Германии того времени было опасно опровергать официальную религию, с другой, Мендельсон не собирался отказываться от религии предков. Ему удалось выйти из положения, отправив Лафатеру вежливые, хотя и полные иронии письма, в которых он, не сдавая своих позиций верующего еврея, мягко обошёл острые углы проблемы, продемонстрировав таким путём свою мудрость и терпимость. По утверждению Мендельсона, его философские взгляды только укрепляли его религиозные представления, и он продолжал оставаться на позициях иудаизма. Полемика Мендельсона с Лафатером вызвала живой интерес современников и сочувствие к Мендельсону со стороны многих представителей протестантских кругов, под давлением которых Лафатер был вынужден принести Мендельсону публичное извинение.

Диспут с Лафатером дал Мендельсону понять, что, как признанный в Европе человек, он имеет моральную обязанность посвятить себя проблемам европейского еврейства. В письме другу Мендельсон пишет:

После длительных размышлений, я пришел к выводу, что должен посвятить весь остаток моих сил детям и, может быть, значительной части моего народа, дав им в руки лучший перевод и объяснения священных книг, чем они до сих пор имели. Это первый шаг к культуре, от которой мой народ — к сожалению — был так отдалён, что возникло сомнение, а может ли вообще произойти в этом деле какое-либо улучшение.[5]

Используя свои связи, он всячески помогал немецким и иностранным евреям в разрешении различных вопросов, в том числе и тех, которые касались эмансипации гонимого народа. Кроме того, он всеми доступными ему средствами стремился приобщить евреев к немецкой культуре. При этом, однако, он сам стремился восполнить свои пробелы в знании Библии и древнееврейского языка.

Мендельсон считается инициатором движения «еврейского просвещения» — Хаскала. Его выступление «Что такое просвещение?» (Was ist Aufklärung?) в 1784 инициировало дискуссию о просвещении в конце XVIII века в Германии. Он был тем, кто взломал лёд предубеждений против евреев и проложил им путь из отчуждённого мира гетто к общемировым ценностям. Когда Лессинг написал свою пьесу «Натан мудрый», ставшую горячей проповедью веротерпимости и человечности, нетрудно было догадаться, что прототипом для Натана служил Мозес Мендельсон. Мендельсон никогда не призывал евреев к религиозной ассимиляции. Сам он всегда оставался верующим евреем, открытым, вместе с тем, веяниям современного мира и достижениям цивилизации.

Ученики Мендельсона пошли гораздо дальше него в своей готовности отказаться от еврейских традиции. К концу XVIII века деятели берлинской Хаскалы провозгласили, что соблюдение религиозных предписаний утратило смысл и человечество может объединиться на основе деизма или «естественной религии». Этим была подготовлена почва для массового отхода от иудаизма представителей высших слоев еврейства Западной и Центральной Европы.[2]

Под конец жизни Мендельсон был втянут в полемику о взглядах покойного Лессинга. Согласно сообщению Якоби, Лессинг признался ему в своём тайном спинозизме. Взгляды Спинозы считались в то время опасным для общества атеизмом, и Мендельсон спешно написал статью «Друзьям Лессинга» и побежал с ней к издателю в исход субботы 31 декабря 1785 года, чтобы как можно раньше сдать её в печать. По свидетельству жены Фромет он так спешил, что не оделся достаточно тепло для берлинской зимы, после чего заболел. Сначала болезнь казалась не опасной, но состояние пятидесятишестилетнего Мендельсона быстро ухудшалось, и он скончался в среду 4 января 1786 Берлине. Врач и личный друг Мендельсона Маркус Герц оставил патетическое описание смерти Мендельсона с улыбкой на устах. Современники рассматривали смерть как жертву собой во имя дружбы[7].

Потомки Мендельсона

Мендельсон выдал двух дочерей замуж с помощью традиционного еврейского сватовства, в его письмах встречается описание семейной идиллии, разве что сын Иосиф бросил изучать иврит, к чему отец относился с присущей ему терпимостью[8]. Но уже после смерти Мозеса четверо из его шести детей крестились.[3] Наиболее известна из них: старшая дочь Брендель, известная более как Доротея Шлегель. Другая дочь — Генриетта, напоминавшая внешностью отца, держала известный литературный салон. Сын Авраам был безразличен к религии, стал воспитывать детей в духе религии окружения и крестился сам, после того как это сделала его дочь Фанни, известная оперная певица. Сын Авраама Феликс был крещен отцом, после чего стал называться Феликс Мендельсон-Бартольди. Знаменитый композитор много занимался христианской музыкой, тем не менее, когда восстановил «Страсти по Иоанну» Баха, он воскликнул: «Для такой работы потребовался еврей!»[3]. К середине XIX века из 56 потомков Мозеса Мендельсона только четверо оставались иудеями, остальные не только ассимилировались, но и были крещены[9]. Впрочем, даже внук Феликса Мендельсона, праправнук Мозеса, не смог стать офицером как лицо еврейского происхождения.[10]

Философия

Мендельсон принадлежал к числу наиболее значительных популяризаторов рационалистической школы Лейбница-Вольфа. Он выступал против критики Вольтером лейбницевской «Теодицеи» — труда, в котором великий немецкий философ оправдывает Бога за существующее в мире зло и рассматривает вопросы свободы и необходимости.

Книга «Об ощущениях» (1755) явилась важным вкладом Мендельсона в философскую эстетику. В отличие от создателя термина «эстетика» Александра Баумгартена, Мендельсон рассматривал эстетику в качестве самостоятельной активности духа, сфера которой лежит между туманной областью чувств и ясной — разума. По его мнению чувственность в сфере эстетического имеет большее значение.

В книге «Философские сочинения» (тт. 1-2, 1761) Мендельсон развивает свою эстетическую теорию, обосновывая автономию эстетических суждений, подчёркивая их независимость от логических критериев или этических целей.

Книга Мендельсона «Утренние часы» вызвала в немецком обществе «спор о спинозизме Лессинга», ставший одним из важнейших событий интеллектуальной жизни эпохи. Главным оппонентом Мендельсона был немецкий философ-иррационалист Ф. Г. Якоби. Этот открытый спор, в котором приняли участие многие немецкие философы, послужил поводом к дискуссии о пантеизме (религиозно-философском учении, отождествляющем Бога с природой) Спинозы. Дискуссия способствовала росту авторитета Спинозы среди европейских философов.

Мендельсон рассматривал себя в качестве немецкого философа, а к религии относился, как к частному делу, хотя сам был ортодоксальным евреем, регулярно посещавшим синагогу. Он требовал веротерпимости и свободного выбора религиозных убеждений, предлагая разграничить сферы влияния государства и религии. В «Письме диакону Лафатеру» Мендельсон подчеркивал терпимость иудаизма, который, в отличие от христианства не занимается миссионерской деятельностью и не требует он неевреев соблюдения заповедей иудаизма, ограничиваясь только семью заповедями потомков Ноя, доступных каждому человеку в рамках естественной религии[11]. Свои истинные взгляды о неприемлемости христианства Мендельсон согласился высказать только в ответном письме князю Брауншвейгскому, причём под условием, что письмо не будет опубликовано. В христианстве Мендельсона отталкивали главным образом догматы о Божественной природе Иисуса, представление, что не-христиане не имеют надежды на спасение, а также вера в вечные адские мучения, дьявола и духов. Отказ от всего этого, по Мендельсону, мог бы привести к созданию общей религии христиан и евреев[12].

Мендельсон оказал большое влияние на развитие философской мысли и гуманистических традиций XVIII века. Его эстетическая теория повлияла на формирование взглядов Гёте, Шиллера и Канта. «Лаокоон» Лессинга (1766) также многим обязан влиянию Мендельсона.

Сочинения

В 1755 году Лессинг издал первую значительную работу Мендельсона на немецком языке «Философские разговоры» (Philosophische Gespräche), сразу же составившую ему репутацию философа. В книге утверждалось, что учение Лейбница о «предустановленной гармонии», в сущности, принадлежит Спинозе.

В том же году появилась книга по эстетике «Письма об ощущениях» (Briefe über die Empfindungen).

В статье «Поп-метафизик» (Pope ein Metaphysiker, 1755), написанной вместе с Лессингом и изданной сначала анонимно в 1755 году, оба философа защищали теодицею (стремление согласовать наличие мирового зла с идеей благого и разумного Бога) великого немецкого философа Лейбница от нападок английского поэта Александра Поупа.

В 1763 году Мендельсон был награждён Прусской академией искусств за лучшую разработку философской темы в эссе «Об очевидности в метафизических науках» (Abhandlung über die Evidenz in der metaphysischen Wissenschaften, опубликовано в 1764), представленном на конкурс, в котором участвовали многие известные философы той поры, в том числе и Кант.

В 1767 году Мендельсон опубликовал свою наиболее известную работу — «Федон, или О бессмертии души» (Phädon, oder über die Unsterblichkeit der Seele, 1767), в которой рассуждал о человеке в его соотношении с Богом и предложил доказательство бессмертия человеческой души. Со всех сторон он получал восторженные отклики, его хвалили за прозрачность и ясность мысли, формы и стиля. Первое издание целиком разошлось за четыре месяца, и переиздавалось при жизни Мендельсона ещё десять раз. Книга была переведена на голландский, английский, французский, датский, русский и иврит[13].

В 1778-79 гг. Мендельсон перевёл на немецкий язык (еврейскими буквами) Пятикнижие Моисея и издал их со своими комментариями на иврите под названием «Нетивот ха-шалом» («Тропы мира», 1780-83). Мендельсон также отредактировал и снабдил примечаниями комментарии к другим книгам Библии. Напечатанные еврейским шрифтом, эти переводы были доступны и для тех евреев, которые не умели читать по-немецки. Переводы Мендельсона заложили фундамент просвещения среди евреев Германии. Евреи Восточной Европы, читавшие только на идише, получили через религиозные тексты доступ к немецкому литературному языку. С целью изучения немецкого языка перевод Мендельсона был переиздан в 1836-38 гг. в Варшаве и в 1848-53 гг. в Вильне. С другой стороны, переводы Мендельсона послужили делу обновления древнееврейского языка, дали новый толчок к развитию письменной традиции евреев и имели большое значение для развития литературы на иврите и культурного возрождения евреев Европы. Мендельсон перевёл на немецкий язык также Псалтирь, Песнь Песней и одну из «Синоид» Иехуды Галеви. Переводы Библии вызвали сильное недовольство ортодоксальных раввинов. Пятикнижие, изданное Мендельсоном, публично сжигали евреи в Позене и Лиссе[14]. Мендельсону лишь с трудом удалось избежать херема, помогла и помощь властей[3]. В то же время, главный раввин Берлина Цви Хирш Левин (1721—1800) попросил Мендельсона перевести на немецкий язык некоторые разделы еврейского религиозного законодательства («Ритуальные законы евреев», 1778).

В 1783 году Н. Г. Вессели издал труд, призывающий к реформе еврейского образования. Вессели оказался под атакой со стороны раввинистического истеблишмента, что поставило в трудное положение Мендельсона, выступавшего за свободу личности от принуждения. Сам Мендельсон тоже был на подозрении у раввинов, подозрения усилились, когда Мендельсон встал на защиту Вессели. Мендельсон также подвергся критике некоторых христианских писателей, которые усмотрели в терпимости Мендельсона отход от традиционного иудаизма. В результате Мендельсон изложил свои взгляды в капитальном труд «Иерусалим, или О религиозной власти и иудаизме» (Jerusalem, oder über religiöse Macht und Judentum, 1783), в котором он излагал свои взгляды на государство и религию, христианство и иудаизм. По его убеждению, девизом государства должна быть веротерпимость, свобода совести и мысли, а различие веры не должно служить препятствием к использованию гражданских прав. Церковь же не должна пользоваться иной властью, кроме убеждения.

Мендельсон утверждает, что христианство — религия веры, в то время как иудаизм — религия дела. Христианство, в отличие от иудаизма, придаёт догмату исключительное, абсолютное значение. Тора не приказывает верить в те или иные догмы, а приказывает исполнять законы, цель которых упорядочить и облагородить жизнь. Будучи одновременно убеждённым рационалистом и глубоко верующим человеком, Мендельсон доказывал, что в еврейской религии нет противоречия между разумом и верой. В то же время он отстаивал необходимость сохранения обрядового культа. Своим современникам, выбирающим между религией и общественной жизнью, он советовал: «Носите на себе, насколько можете, бремя обеих обязанностей — таков суровый приговор истории».

В книге также отрицалось религиозное принуждение и внутри иудаизма, причём Мендельсону пришлось объяснить, что наказания, предписанные Торой, не должны применяться после разрушения Храма[15].

Появление книги Мендельсона приветствовали наиболее выдающиеся умы того времени. Мирабо признал, что она «достойна быть переведённой на все языки», а Кант писал Мендельсону, что считает его книгу «провозвестницей великих реформ не только для еврейской нации, но и для других народов».[16]

Среди других работ философа — «О принципах изящных искусств и наук» (Betrachtungen über die Quellen und die Verbindungen der schönen Künste und Wissenschaften, 1757); «О возвышенном и наивном в изящных науках» (Über das Erhabene und Naive in den schönen Wissenschaften, 1758).

В 1783 году появилась статья Мендельсона «Что такое Просвещение?», причём позже в том же году появилась работа Канта с таким же названием[6].

В 1785 году Мендельсон опубликовал книгу, «Утренние часы, или лекции о существовании Бога» (Morgenstunden, oder Vorlesungen über das Dasein Gottes, 1785), посвящённую морально-теологическому доказательству бытия Бога и ставшую его философским завещанием. В ней он развивает идеи Спинозы, однако в противоположность ему, Мендельсон утверждает, что наряду с имманентным существованием мира в Боге, необходимо признать и существование мира вне Бога, хотя и в зависимости от Него. Тем самым и пантеист должен будет признать акт творения. Такова была, согласно Мендельсону, позиция Лессинга.

Галаха

Мендельсон относительно мало писал о Галахе (еврейском законодательстве). В 1761 году Мендельсон, которому было тогда 32 года, пытался получить рукоположение в раввины (ивр.סמיכה‏‎) у раввина Йонатана Эйбешюца, но тот ограничился рекомендательным письмом, написанным в восторженном стиле. Причиной отказа явилось, видимо, то, что Мендельсон писал философские сочинения на немецком языке, что было необычно[17].

Хатам Софер цитирует Мендельсона под аббревиатурой РАМАД в связи с решением герцога Мекленбургского в 1772 году вести обязательную отсрочку похорон до третьего дня после смерти. Мендельсон одобрил эту меру против похорон живого человека. Хатам Софер высказался за традиционно быстрые похороны.[18][19][20]

Библиография

На русском языке

  • Моисей Мендельсон. Рассуждение о духовном свойстве души человеческой. СПб., 1806.
  • Моисей Мендельсон. Федон, или о бессмертии души в трёх разговорах. СПб., 1811. Ч. 1—2.
  • Моисей Мендельсон. О вопросе «Что значит просвещать?» (Перевод и вступительная статья М. Р. Демина)// «Философский век». Альманах. Вып. 27. «Энциклопедия как форма универсального знания: от эпохи Просвещения к эпохе Интернета»/ Отв. редакторы Т. В. Артемьева, М. И. Микешин. — СПб.: Санкт-Петербургский Центр истории идей, 2004.(ideashistory.org.ru/a27.html)

Напишите отзыв о статье "Мендельсон, Мозес"

Примечания

  1. Feiner, 2005, p. 22.
  2. 1 2 3 4 [www.eleven.co.il/article/12712 Мендельсон Моше] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
  3. 1 2 3 4 «A pity of it all. A portrait of German-Jewish Epoch, 1743—1933», Amos Elon, Picador, NY, 2002, pp.33-55, 87-88, 207—208,229,244
  4. Feiner, 2005, p. 62-63.
  5. 1 2 3 [www.sem40.ru/famous2/e988.shtml Биография Моисея Мендельсона] на сайте Sem40
  6. 1 2 Feiner, 2005, pp. 169-171.
  7. Feiner, 2005, pp. 159-160.
  8. Feiner, 2005, pp. 155-156.
  9. стр. 207—298
  10. стр. 244
  11. Feiner, 2005, pp. 74-76.
  12. Feiner, 2005, pp. 79-80.
  13. Feiner, 2005, pp. 66-67.
  14. стр. 54
  15. Feiner, 2005, pp. 122-146.
  16. [www.sem40.ru/famous2/m1913.shtml «От Моисея до Моисея не было равного Моисею»], статья Евгения Берковича
  17. Feiner, 2005, p. 21.
  18. Хатам Софер к Шулхан арух, Йоре Деа, 338
  19. [www.medethics.org.il/siteEng/Books.asp#44 Квиат Рега мавет (ивр.: Определение момента смерти)], под ред. р. М. Халперина. Исторический обзор
  20. [www.amazon.com/Encyclopedia-Jewish-Medical-Avraham-Steinberg/dp/1583305920 Encyclopedia of Jewish Medical Ethics], об определении смерти

Источники

  • Краткая еврейская энциклопедия, Изд. О-ва по исследованию еврейских общин. Иерусалим: 1976—2005.
  • [www.sem40.ru/famous2/e988.shtml Биография Моисея Мендельсона] на сайте Sem40
  • [berkovich-zametki.com/Mendessohn.htm «От Моисея до Моисея не было равного Моисею»], статья Евгения Берковича

Ссылки

Литература

  • Ионкис Г. [webcache.googleusercontent.com/search?q=cache:ARt_xTKRNiwJ:www.partner-inform.de/public_druck.php%3Fids%3D3884+&cd=9&hl=ru&ct=clnk&gl=ru Лессинг и Мендельсон: история одной дружбы] / Партнер, № 10, 2009.
  • Shmuel Feiner. Moshe Mendelssohn. — Gdolei ha-Ruah ve-ha-Yetzira be-am ha-Yehudi. — Jerusalem: Merkaz Zalman Shazar letoldot Israel, 2005. — 176 p. —  (иврит) Шмуэль Файнер. «Биография Мозеса Мендельсона.» : ивр.משה מנדלסון, ירושלים: תשס״ו‏‎

Отрывок, характеризующий Мендельсон, Мозес

В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.
«Князь Михаил Иларионович! – писал государь от 2 го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. – С 2 го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20 го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000 й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25 е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».
Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.


На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.
Граф Орлов Денисов с казаками (самый незначительный отряд из всех других) один попал на свое место и в свое время. Отряд этот остановился у крайней опушки леса, на тропинке из деревни Стромиловой в Дмитровское.
Перед зарею задремавшего графа Орлова разбудили. Привели перебежчика из французского лагеря. Это был польский унтер офицер корпуса Понятовского. Унтер офицер этот по польски объяснил, что он перебежал потому, что его обидели по службе, что ему давно бы пора быть офицером, что он храбрее всех и потому бросил их и хочет их наказать. Он говорил, что Мюрат ночует в версте от них и что, ежели ему дадут сто человек конвою, он живьем возьмет его. Граф Орлов Денисов посоветовался с своими товарищами. Предложение было слишком лестно, чтобы отказаться. Все вызывались ехать, все советовали попытаться. После многих споров и соображений генерал майор Греков с двумя казачьими полками решился ехать с унтер офицером.
– Ну помни же, – сказал граф Орлов Денисов унтер офицеру, отпуская его, – в случае ты соврал, я тебя велю повесить, как собаку, а правда – сто червонцев.
Унтер офицер с решительным видом не отвечал на эти слова, сел верхом и поехал с быстро собравшимся Грековым. Они скрылись в лесу. Граф Орлов, пожимаясь от свежести начинавшего брезжить утра, взволнованный тем, что им затеяно на свою ответственность, проводив Грекова, вышел из леса и стал оглядывать неприятельский лагерь, видневшийся теперь обманчиво в свете начинавшегося утра и догоравших костров. Справа от графа Орлова Денисова, по открытому склону, должны были показаться наши колонны. Граф Орлов глядел туда; но несмотря на то, что издалека они были бы заметны, колонн этих не было видно. Во французском лагере, как показалось графу Орлову Денисову, и в особенности по словам его очень зоркого адъютанта, начинали шевелиться.
– Ах, право, поздно, – сказал граф Орлов, поглядев на лагерь. Ему вдруг, как это часто бывает, после того как человека, которому мы поверим, нет больше перед глазами, ему вдруг совершенно ясно и очевидно стало, что унтер офицер этот обманщик, что он наврал и только испортит все дело атаки отсутствием этих двух полков, которых он заведет бог знает куда. Можно ли из такой массы войск выхватить главнокомандующего?
– Право, он врет, этот шельма, – сказал граф.
– Можно воротить, – сказал один из свиты, который почувствовал так же, как и граф Орлов Денисов, недоверие к предприятию, когда посмотрел на лагерь.
– А? Право?.. как вы думаете, или оставить? Или нет?
– Прикажете воротить?
– Воротить, воротить! – вдруг решительно сказал граф Орлов, глядя на часы, – поздно будет, совсем светло.
И адъютант поскакал лесом за Грековым. Когда Греков вернулся, граф Орлов Денисов, взволнованный и этой отмененной попыткой, и тщетным ожиданием пехотных колонн, которые все не показывались, и близостью неприятеля (все люди его отряда испытывали то же), решил наступать.
Шепотом прокомандовал он: «Садись!» Распределились, перекрестились…
– С богом!
«Урааааа!» – зашумело по лесу, и, одна сотня за другой, как из мешка высыпаясь, полетели весело казаки с своими дротиками наперевес, через ручей к лагерю.
Один отчаянный, испуганный крик первого увидавшего казаков француза – и все, что было в лагере, неодетое, спросонков бросило пушки, ружья, лошадей и побежало куда попало.
Ежели бы казаки преследовали французов, не обращая внимания на то, что было позади и вокруг них, они взяли бы и Мюрата, и все, что тут было. Начальники и хотели этого. Но нельзя было сдвинуть с места казаков, когда они добрались до добычи и пленных. Команды никто не слушал. Взято было тут же тысяча пятьсот человек пленных, тридцать восемь орудий, знамена и, что важнее всего для казаков, лошади, седла, одеяла и различные предметы. Со всем этим надо было обойтись, прибрать к рукам пленных, пушки, поделить добычу, покричать, даже подраться между собой: всем этим занялись казаки.
Французы, не преследуемые более, стали понемногу опоминаться, собрались командами и принялись стрелять. Орлов Денисов ожидал все колонны и не наступал дальше.
Между тем по диспозиции: «die erste Colonne marschiert» [первая колонна идет (нем.) ] и т. д., пехотные войска опоздавших колонн, которыми командовал Бенигсен и управлял Толь, выступили как следует и, как всегда бывает, пришли куда то, но только не туда, куда им было назначено. Как и всегда бывает, люди, вышедшие весело, стали останавливаться; послышалось неудовольствие, сознание путаницы, двинулись куда то назад. Проскакавшие адъютанты и генералы кричали, сердились, ссорились, говорили, что совсем не туда и опоздали, кого то бранили и т. д., и наконец, все махнули рукой и пошли только с тем, чтобы идти куда нибудь. «Куда нибудь да придем!» И действительно, пришли, но не туда, а некоторые туда, но опоздали так, что пришли без всякой пользы, только для того, чтобы в них стреляли. Толь, который в этом сражении играл роль Вейротера в Аустерлицком, старательно скакал из места в место и везде находил все навыворот. Так он наскакал на корпус Багговута в лесу, когда уже было совсем светло, а корпус этот давно уже должен был быть там, с Орловым Денисовым. Взволнованный, огорченный неудачей и полагая, что кто нибудь виноват в этом, Толь подскакал к корпусному командиру и строго стал упрекать его, говоря, что за это расстрелять следует. Багговут, старый, боевой, спокойный генерал, тоже измученный всеми остановками, путаницами, противоречиями, к удивлению всех, совершенно противно своему характеру, пришел в бешенство и наговорил неприятных вещей Толю.
– Я уроков принимать ни от кого не хочу, а умирать с своими солдатами умею не хуже другого, – сказал он и с одной дивизией пошел вперед.
Выйдя на поле под французские выстрелы, взволнованный и храбрый Багговут, не соображая того, полезно или бесполезно его вступление в дело теперь, и с одной дивизией, пошел прямо и повел свои войска под выстрелы. Опасность, ядра, пули были то самое, что нужно ему было в его гневном настроении. Одна из первых пуль убила его, следующие пули убили многих солдат. И дивизия его постояла несколько времени без пользы под огнем.


Между тем с фронта другая колонна должна была напасть на французов, но при этой колонне был Кутузов. Он знал хорошо, что ничего, кроме путаницы, не выйдет из этого против его воли начатого сражения, и, насколько то было в его власти, удерживал войска. Он не двигался.
Кутузов молча ехал на своей серенькой лошадке, лениво отвечая на предложения атаковать.
– У вас все на языке атаковать, а не видите, что мы не умеем делать сложных маневров, – сказал он Милорадовичу, просившемуся вперед.
– Не умели утром взять живьем Мюрата и прийти вовремя на место: теперь нечего делать! – отвечал он другому.
Когда Кутузову доложили, что в тылу французов, где, по донесениям казаков, прежде никого не было, теперь было два батальона поляков, он покосился назад на Ермолова (он с ним не говорил еще со вчерашнего дня).
– Вот просят наступления, предлагают разные проекты, а чуть приступишь к делу, ничего не готово, и предупрежденный неприятель берет свои меры.
Ермолов прищурил глаза и слегка улыбнулся, услыхав эти слова. Он понял, что для него гроза прошла и что Кутузов ограничится этим намеком.
– Это он на мой счет забавляется, – тихо сказал Ермолов, толкнув коленкой Раевского, стоявшего подле него.
Вскоре после этого Ермолов выдвинулся вперед к Кутузову и почтительно доложил:
– Время не упущено, ваша светлость, неприятель не ушел. Если прикажете наступать? А то гвардия и дыма не увидит.
Кутузов ничего не сказал, но когда ему донесли, что войска Мюрата отступают, он приказал наступленье; но через каждые сто шагов останавливался на три четверти часа.
Все сраженье состояло только в том, что сделали казаки Орлова Денисова; остальные войска лишь напрасно потеряли несколько сот людей.
Вследствие этого сражения Кутузов получил алмазный знак, Бенигсен тоже алмазы и сто тысяч рублей, другие, по чинам соответственно, получили тоже много приятного, и после этого сражения сделаны еще новые перемещения в штабе.
«Вот как у нас всегда делается, все навыворот!» – говорили после Тарутинского сражения русские офицеры и генералы, – точно так же, как и говорят теперь, давая чувствовать, что кто то там глупый делает так, навыворот, а мы бы не так сделали. Но люди, говорящие так, или не знают дела, про которое говорят, или умышленно обманывают себя. Всякое сражение – Тарутинское, Бородинское, Аустерлицкое – всякое совершается не так, как предполагали его распорядители. Это есть существенное условие.
Бесчисленное количество свободных сил (ибо нигде человек не бывает свободнее, как во время сражения, где дело идет о жизни и смерти) влияет на направление сражения, и это направление никогда не может быть известно вперед и никогда не совпадает с направлением какой нибудь одной силы.
Ежели многие, одновременно и разнообразно направленные силы действуют на какое нибудь тело, то направление движения этого тела не может совпадать ни с одной из сил; а будет всегда среднее, кратчайшее направление, то, что в механике выражается диагональю параллелограмма сил.
Ежели в описаниях историков, в особенности французских, мы находим, что у них войны и сражения исполняются по вперед определенному плану, то единственный вывод, который мы можем сделать из этого, состоит в том, что описания эти не верны.
Тарутинское сражение, очевидно, не достигло той цели, которую имел в виду Толь: по порядку ввести по диспозиции в дело войска, и той, которую мог иметь граф Орлов; взять в плен Мюрата, или цели истребления мгновенно всего корпуса, которую могли иметь Бенигсен и другие лица, или цели офицера, желавшего попасть в дело и отличиться, или казака, который хотел приобрести больше добычи, чем он приобрел, и т. д. Но, если целью было то, что действительно совершилось, и то, что для всех русских людей тогда было общим желанием (изгнание французов из России и истребление их армии), то будет совершенно ясно, что Тарутинское сражение, именно вследствие его несообразностей, было то самое, что было нужно в тот период кампании. Трудно и невозможно придумать какой нибудь исход этого сражения, более целесообразный, чем тот, который оно имело. При самом малом напряжении, при величайшей путанице и при самой ничтожной потере были приобретены самые большие результаты во всю кампанию, был сделан переход от отступления к наступлению, была обличена слабость французов и был дан тот толчок, которого только и ожидало наполеоновское войско для начатия бегства.


Наполеон вступает в Москву после блестящей победы de la Moskowa; сомнения в победе не может быть, так как поле сражения остается за французами. Русские отступают и отдают столицу. Москва, наполненная провиантом, оружием, снарядами и несметными богатствами, – в руках Наполеона. Русское войско, вдвое слабейшее французского, в продолжение месяца не делает ни одной попытки нападения. Положение Наполеона самое блестящее. Для того, чтобы двойными силами навалиться на остатки русской армии и истребить ее, для того, чтобы выговорить выгодный мир или, в случае отказа, сделать угрожающее движение на Петербург, для того, чтобы даже, в случае неудачи, вернуться в Смоленск или в Вильну, или остаться в Москве, – для того, одним словом, чтобы удержать то блестящее положение, в котором находилось в то время французское войско, казалось бы, не нужно особенной гениальности. Для этого нужно было сделать самое простое и легкое: не допустить войска до грабежа, заготовить зимние одежды, которых достало бы в Москве на всю армию, и правильно собрать находившийся в Москве более чем на полгода (по показанию французских историков) провиант всему войску. Наполеон, этот гениальнейший из гениев и имевший власть управлять армиею, как утверждают историки, ничего не сделал этого.