Мензуральная нотация

Мензура́льная нота́ция — нотация западноевропейской (первоначально только вокальной) музыки XIII — начала XVII веков с точной фиксацией ритма.

Введение

Слово «мензуральный» (лат. mensurabilis, mensuratus букв. «размеренный»; также figuratus «нотированный») в документах эпохи всегда применялось не к нотации, а к самой музыке (например, в сочетаниях cantus mensurabilis, musica mensurata, cantus figuratus и т.п.). Техника ритмической композиции и адекватная ей система письменной фиксации ритма составляли единый научно-теоретический и дидактический комплекс. Под «мензуральной» подразумевалась многоголосная музыка с нотированным ритмом, в противовес одноголосию григорианского хорала, «плавной», или «ровной» музыке (лат. musica plana, cantus planus), где ритм определялся просодией, смыслом и формой богослужебного текста, и не нотировался.

Многоголосный склад (особенно по мере усложнения техники полифонической композиции, начиная со свободного и мелизматического органумов с регламентированным употреблением в них консонансов и диссонансов) потребовал обновлённой, «истинной» синхронизации вертикали, в отличие от той, что существовала в гетерофонной музыке (например, в параллельном органуме, состоявшем преимущественно из консонансов — квинты, кварты, октавы).

Краткая характеристика

В основу графики мензуральной нотации были положены графемы римской квадратной нотации, для которых характерна квадратно-ромбовидная форма. Различались простые «фигуры» (figurae), то есть одиночные ноты — максима, лонга, бревис, семибревис, позднее минима и семиминима, фуза и семифуза, которым соответствовали паузы соответствующей длительности, и лигатуры (ligaturae). Для ритмической расшифровки лигатур были установлены разветвлённые, весьма громоздкие правила.

В отличие от классической (круглой тактовой пятилинейной) нотации, где отношение между длительностями соседниих ритмических уровней твёрдо установлено как бинарное (2:1), в мензуральной нотации это отношение может быть 3:1 (такое деление называлось «перфектным», или совершенным) или 2:1 («имперфектное», или несовершенное, деление).

В конкретном музыкальном сочинении бинарное и/или тернарное соотношение длительностей задавалось, как правило, сразу на двух уровнях: как (1) соотношение бревиса и семибревиса (такое соотношение называлось словом темпус — лат. tempus) и (2) семибревиса и минимы (т. наз. пролация - лат. prolatio). Графически темпус и пролация отображались особыми знаками, которые выставлялись в начале первого нотоносца (круг, полукруг, с точкой внутри или без этой точки) — эти знаки в науке традиционно рассматриваются как предшественники позднейших обозначений тактового размера. Комбинация темпуса и пролации, таким образом, определяли «мензуру» — фактическую протяженность каждой ноты и паузы в целом, выводимую из частного соотношения каждой пары соседних ритмических уровней.

Исторический очерк

Основоположником мензуральной нотации считается выдающийся учёный музыкант XIII века Франко Кёльнский. Его система зафиксировала происходивший в музыке процесс постепенного освобождения от модальных («стопных») формул в направлении усложнения и разнообразия ритмических структур (рисунков), которые вплоть до XIV века проявляли себя в рамках преимущественно трёхдольной («перфектной», тернарной) мензуры.

На стадии Арс нова во Франции мензуральная нотация вступила в новую фазу своего развития. Филиппа де Витри традиционно считают теоретиком, который узаконил «имперфектное» (двухдольное, бинарное) деление нот, ввёл новые мелкие длительности — минимы и семиминимы, а комбинацию темпуса и пролации (т.наз. «четыре пролации» Витри) обозначил в начале нотоносцев особыми символами, прообразами тактовых размеров. Математическое (квадривиальное) обоснование мензуральной нотации дал Иоанн де Мурис в трактате «Познание музыкального искусства» (1321). Классическим учебником мензуральной нотации в эпоху раннего Возрождения стала приписываемая ему «Книжечка о мензуральном пении» (ок. 1340).

В Италии сложилась собственная теория ритмики/нотации, впервые изложенная в трактате «Pomerium» (ок. 1319) Маркетто Падуанского, а в XV веке обобщённая в трудах Просдочимо де Бельдоманди. По сравнению с французской итальянская ритмическая теория имела ряд особенностей. Вместо того чтобы различать уровень деления темпуса и уровень деления пролации Маркетто предложил более простой «сплошной» критерий ритмического деления бревиса (лат. divisiones) на два или на три. Всего таких уровней ритмического деления Маркетто установил три: divisio prima, divisio secunda и divisio tertia, в результате чего образовались 6 способов деления бревиса на более мелкие длительности (то есть 6 подуровней его ритмического деления):

• quaternaria (примерно соответствует современному размеру 2/4 с минимальной длительностью восьмушкой),
• senaria perfecta (6/8 с квантом-восьмушкой),
• senaria imperfecta (3/4 с квантом-восьмушкой),
• novenaria (9/8 с квантом-восьмушкой),
• octonaria (2/4 с минимальной длительностью шестнадцатой),
• duodenaria (3/4 с квантом-шестнадцатой).

Первые четыре подуровня ритмического деления в итальянской системе аналогичны четырем комбинациям темпуса и пролации, установленным Витри (см. иллюстрацию). Два последних подуровня (octonaria и duodenaria) не имеют французских прототипов, они оригинальны.

В мензуральной нотации рубежа XIV-XV веков (главным образом, на юге Франции) проявились черты маньеризма (Ars subtilior), которые реализовались в причудливых графических формах. Усложнилась и сама ритмика, получила распространение (например, в музыке Солажа) полиметрия — сочетание бинарной и тернарной мензур в одновременности («конфликтная» ритмика по В. Апелю) и прочие ритмические изыски. Ритмическим ухищрениям сопутствовали нотационные новшества, которые носили локальный характер. К концу XV века национальные различия двух типов нотации нивелировались. Выделяют черную (ок. 1250 — ок. 1450) и белую мензуральную нотацию (ок. 1450 — ок. 1630), переход на которую осуществился без изменения её внутренней структуры.

Начиная с XV века в связи с общим усложнением ритмики и усилением её формообразующего значения (у Окегема, Обрехта и других композиторов, в теории — у Гафури и Тинкториса) получила развитие техника мензуральных пропорций. Пропорции, с одной стороны, были призваны нотировать явления полиритмии и полиметрии; с другой, они обозначали увеличение или (чаще) уменьшение всех длительностей суммарно, в рамках целых разделов сочинений. Для обозначения пропорций использовались цифровые обозначения (дробями или целыми числами), иногда словесные (лат. dupla, sesquialtera «двойная», «полуторная» и т.д.).

В конце XVI — начале XVII веков мензуральная нотация постепенно переродилась в тактовую партитурную нотацию классического типа, в том числе под влиянием особых инструментальных нотаций (табулатур), использовавшихся для записи светской, особенно песенно-танцевальной, музыки. Ноты приобрели овальные (округлые) формы, в качестве нормативного установилось бинарное деление длительностей на всех без исключения ритмических уровнях. Нормой стала запись тернарных длительностей как альтераций бинарных (например, длительность, равная трём четвертям, стандартно записывается как половинная с «удлиняющей» точкой). Это представление о бинарии как эталоне меры ритмического деления сохранилось в (традиционной) нотации до наших дней.

Мензуральная нотация в других регионах мира

В XV веке в Корее появилась первая в Азии мензуральная нотация — Чонганбу (кор. 정간보^?, 井間譜^?</span>).

Литература

• Parrish C. The notation of medieval music. New York, 1957;
• Apel W. The notation of polyphonic music, 900-1600. Cambridge, 1942 (нем., исправл. изд. Leipzig, 1962);
• Сапонов М.А. Мензуральная ритмика и её апогей в творчестве Гильома де Машо // Проблемы музыкального ритма. Сборник статей. Сост. В.Н.Холопова. Москва, 1978;
• Besseler H., Gülke P. Schriftbild der mehrstimmigen Musik // Musikgeschichte in Bildern. Bd. III, Lfg. 5. Leipzig, 1981;
• Gallo F. A. Die Notationslehre im 14. und 15. Jahrhundert // Geschichte der Musiktheorie. Hrsg. von F. Zaminer. Bd. 5. Darmstadt, 1984;
• Поспелова Р.Л. Западная нотация XI–XIV веков. Основные реформы (на материале трактатов). Москва, 2003.

Отрывок, характеризующий Мензуральная нотация

– Время не упущено, ваша светлость, неприятель не ушел. Если прикажете наступать? А то гвардия и дыма не увидит.
Кутузов ничего не сказал, но когда ему донесли, что войска Мюрата отступают, он приказал наступленье; но через каждые сто шагов останавливался на три четверти часа.
Все сраженье состояло только в том, что сделали казаки Орлова Денисова; остальные войска лишь напрасно потеряли несколько сот людей.
Вследствие этого сражения Кутузов получил алмазный знак, Бенигсен тоже алмазы и сто тысяч рублей, другие, по чинам соответственно, получили тоже много приятного, и после этого сражения сделаны еще новые перемещения в штабе.
«Вот как у нас всегда делается, все навыворот!» – говорили после Тарутинского сражения русские офицеры и генералы, – точно так же, как и говорят теперь, давая чувствовать, что кто то там глупый делает так, навыворот, а мы бы не так сделали. Но люди, говорящие так, или не знают дела, про которое говорят, или умышленно обманывают себя. Всякое сражение – Тарутинское, Бородинское, Аустерлицкое – всякое совершается не так, как предполагали его распорядители. Это есть существенное условие.
Бесчисленное количество свободных сил (ибо нигде человек не бывает свободнее, как во время сражения, где дело идет о жизни и смерти) влияет на направление сражения, и это направление никогда не может быть известно вперед и никогда не совпадает с направлением какой нибудь одной силы.
Ежели многие, одновременно и разнообразно направленные силы действуют на какое нибудь тело, то направление движения этого тела не может совпадать ни с одной из сил; а будет всегда среднее, кратчайшее направление, то, что в механике выражается диагональю параллелограмма сил.
Ежели в описаниях историков, в особенности французских, мы находим, что у них войны и сражения исполняются по вперед определенному плану, то единственный вывод, который мы можем сделать из этого, состоит в том, что описания эти не верны.
Тарутинское сражение, очевидно, не достигло той цели, которую имел в виду Толь: по порядку ввести по диспозиции в дело войска, и той, которую мог иметь граф Орлов; взять в плен Мюрата, или цели истребления мгновенно всего корпуса, которую могли иметь Бенигсен и другие лица, или цели офицера, желавшего попасть в дело и отличиться, или казака, который хотел приобрести больше добычи, чем он приобрел, и т. д. Но, если целью было то, что действительно совершилось, и то, что для всех русских людей тогда было общим желанием (изгнание французов из России и истребление их армии), то будет совершенно ясно, что Тарутинское сражение, именно вследствие его несообразностей, было то самое, что было нужно в тот период кампании. Трудно и невозможно придумать какой нибудь исход этого сражения, более целесообразный, чем тот, который оно имело. При самом малом напряжении, при величайшей путанице и при самой ничтожной потере были приобретены самые большие результаты во всю кампанию, был сделан переход от отступления к наступлению, была обличена слабость французов и был дан тот толчок, которого только и ожидало наполеоновское войско для начатия бегства.


Наполеон вступает в Москву после блестящей победы de la Moskowa; сомнения в победе не может быть, так как поле сражения остается за французами. Русские отступают и отдают столицу. Москва, наполненная провиантом, оружием, снарядами и несметными богатствами, – в руках Наполеона. Русское войско, вдвое слабейшее французского, в продолжение месяца не делает ни одной попытки нападения. Положение Наполеона самое блестящее. Для того, чтобы двойными силами навалиться на остатки русской армии и истребить ее, для того, чтобы выговорить выгодный мир или, в случае отказа, сделать угрожающее движение на Петербург, для того, чтобы даже, в случае неудачи, вернуться в Смоленск или в Вильну, или остаться в Москве, – для того, одним словом, чтобы удержать то блестящее положение, в котором находилось в то время французское войско, казалось бы, не нужно особенной гениальности. Для этого нужно было сделать самое простое и легкое: не допустить войска до грабежа, заготовить зимние одежды, которых достало бы в Москве на всю армию, и правильно собрать находившийся в Москве более чем на полгода (по показанию французских историков) провиант всему войску. Наполеон, этот гениальнейший из гениев и имевший власть управлять армиею, как утверждают историки, ничего не сделал этого.
Он не только не сделал ничего этого, но, напротив, употребил свою власть на то, чтобы из всех представлявшихся ему путей деятельности выбрать то, что было глупее и пагубнее всего. Из всего, что мог сделать Наполеон: зимовать в Москве, идти на Петербург, идти на Нижний Новгород, идти назад, севернее или южнее, тем путем, которым пошел потом Кутузов, – ну что бы ни придумать, глупее и пагубнее того, что сделал Наполеон, то есть оставаться до октября в Москве, предоставляя войскам грабить город, потом, колеблясь, оставить или не оставить гарнизон, выйти из Москвы, подойти к Кутузову, не начать сражения, пойти вправо, дойти до Малого Ярославца, опять не испытав случайности пробиться, пойти не по той дороге, по которой пошел Кутузов, а пойти назад на Можайск и по разоренной Смоленской дороге, – глупее этого, пагубнее для войска ничего нельзя было придумать, как то и показали последствия. Пускай самые искусные стратегики придумают, представив себе, что цель Наполеона состояла в том, чтобы погубить свою армию, придумают другой ряд действий, который бы с такой же несомненностью и независимостью от всего того, что бы ни предприняли русские войска, погубил бы так совершенно всю французскую армию, как то, что сделал Наполеон.
Гениальный Наполеон сделал это. Но сказать, что Наполеон погубил свою армию потому, что он хотел этого, или потому, что он был очень глуп, было бы точно так же несправедливо, как сказать, что Наполеон довел свои войска до Москвы потому, что он хотел этого, и потому, что он был очень умен и гениален.
В том и другом случае личная деятельность его, не имевшая больше силы, чем личная деятельность каждого солдата, только совпадала с теми законами, по которым совершалось явление.
Совершенно ложно (только потому, что последствия не оправдали деятельности Наполеона) представляют нам историки силы Наполеона ослабевшими в Москве. Он, точно так же, как и прежде, как и после, в 13 м году, употреблял все свое уменье и силы на то, чтобы сделать наилучшее для себя и своей армии. Деятельность Наполеона за это время не менее изумительна, чем в Египте, в Италии, в Австрии и в Пруссии. Мы не знаем верно о том, в какой степени была действительна гениальность Наполеона в Египте, где сорок веков смотрели на его величие, потому что эти все великие подвиги описаны нам только французами. Мы не можем верно судить о его гениальности в Австрии и Пруссии, так как сведения о его деятельности там должны черпать из французских и немецких источников; а непостижимая сдача в плен корпусов без сражений и крепостей без осады должна склонять немцев к признанию гениальности как к единственному объяснению той войны, которая велась в Германии. Но нам признавать его гениальность, чтобы скрыть свой стыд, слава богу, нет причины. Мы заплатили за то, чтоб иметь право просто и прямо смотреть на дело, и мы не уступим этого права.
Деятельность его в Москве так же изумительна и гениальна, как и везде. Приказания за приказаниями и планы за планами исходят из него со времени его вступления в Москву и до выхода из нее. Отсутствие жителей и депутации и самый пожар Москвы не смущают его. Он не упускает из виду ни блага своей армии, ни действий неприятеля, ни блага народов России, ни управления долами Парижа, ни дипломатических соображений о предстоящих условиях мира.


В военном отношении, тотчас по вступлении в Москву, Наполеон строго приказывает генералу Себастиани следить за движениями русской армии, рассылает корпуса по разным дорогам и Мюрату приказывает найти Кутузова. Потом он старательно распоряжается об укреплении Кремля; потом делает гениальный план будущей кампании по всей карте России. В отношении дипломатическом, Наполеон призывает к себе ограбленного и оборванного капитана Яковлева, не знающего, как выбраться из Москвы, подробно излагает ему всю свою политику и свое великодушие и, написав письмо к императору Александру, в котором он считает своим долгом сообщить своему другу и брату, что Растопчин дурно распорядился в Москве, он отправляет Яковлева в Петербург. Изложив так же подробно свои виды и великодушие перед Тутолминым, он и этого старичка отправляет в Петербург для переговоров.
В отношении юридическом, тотчас же после пожаров, велено найти виновных и казнить их. И злодей Растопчин наказан тем, что велено сжечь его дома.
В отношении административном, Москве дарована конституция, учрежден муниципалитет и обнародовано следующее:
«Жители Москвы!
Несчастия ваши жестоки, но его величество император и король хочет прекратить течение оных. Страшные примеры вас научили, каким образом он наказывает непослушание и преступление. Строгие меры взяты, чтобы прекратить беспорядок и возвратить общую безопасность. Отеческая администрация, избранная из самих вас, составлять будет ваш муниципалитет или градское правление. Оное будет пещись об вас, об ваших нуждах, об вашей пользе. Члены оного отличаются красною лентою, которую будут носить через плечо, а градской голова будет иметь сверх оного белый пояс. Но, исключая время должности их, они будут иметь только красную ленту вокруг левой руки.