Менно Симонс

Менно Симонс
Менно Симонс (1554)
Имя при рождении:	Менно Симонс
Род деятельности:	священник, богослов, религиозный лидер
Место рождения:	Витмарсум
Национальность:	фриз
Традиция/школа:	католическая, анабаптистская, меннонитская
Место смерти:	Бад-Ольдесло
Супруга:	Геертруда
Дети:	сын Ян, две дочери
Значительные идеи:	пацифизм, свобода совести
Значительные работы:	«Фундамент христианского учения», «Духовное воскресение»
Оказавшие влияние:	Обби Филипс, Мельхиор Хоффман, Ганс Денк
Последователи:	меннониты

Менно Симонс (ок. 1496—31 января 1561) — выдающийся лидер анабаптистского движения в Нидерландах в XVI веке. Его последователи впоследствии стали известны под именем меннонитов. Симонс противостоял радикальным хилиастическим взглядам мельхиоритов, совершивших мюнстерскую революцию. Благодаря влиянию Симонса голландские анабаптисты заняли позиции пацифизма и смогли сохраниться как религиозное движение.

Биография

Ранние годы и служение в Католической церкви

Менно Симонс был рождён предположительно в 1496 году в небольшой голландской деревушке Витмарзум в Фрисландии. Практически ничего не известно о его семье: его родители, жившие в Витмарсуме, были скорее всего фермерами. Отца Менно звали Симон, отсюда его имя Менно Симонс (Симонзоон). В 1524 году в возрасте 28 лет Менно становится католическим священником, пройдя обучение в одном из фрисландских монастырей. После рукоположения в Утрехте, Менно был направлен служить в Пингъюм, вблизи Витмарсума, где оставался священником на протяжении семи лет.

Поначалу Менно не проявил себя как особо посвящённый служитель церкви, пьянствуя и играя в азартные игры с другими священниками. Но уже через год после принятия сана, можно обнаружить, что Менно подвергся определённому влиянию со стороны сакраменталистов — широко распространённому в то время в Нидерландах движению сторонников Радикальной Реформации. Прежде всего это проявилось в выражаемых им сомнениях по поводу пресуществления хлеба и вина во время Причастия. Менно воспринял сомнения как нашёптывания сатаны. Но после того, как ни молитвы, ни посты, ни исповеди не смогли удалить сомнения, он обратился непосредственно к Библии, чтобы разобраться в сути вопроса. Читая Писание, Менно пришел к выводу, что взгляды сакраментистов являются библейскими. Стоя перед выбором на чей авторитет положиться, авторитет Церкви или Писания, Менно, читая труды Лютера, остановился на авторитете Писания. Вскорости он стал известен как «евангелический проповедник» в католическом приходе. Также значительное влияние на Симонса оказали труды Эразма.

В 1530 году Менно узнал о том, что в Леевардене, ученик Мельхиора Хоффмана Ян Фолькерц Трипмакер преподаёт крещение взрослым. Для Менно это событие стало очередным богословским потрясением, и он снова начал исследовать Библию, обнаружив, что в ней не содержится прямых указаний на возможность крещения младенцев. Большим потрясением для Менно было, что Лютер и другие лидеры Реформации поддерживали крещение младенцев, «обосновывая его своим собственным разумом», а не Библией. Таким образом, Менно признал, что взгляды анабаптистов на крещение более соответствуют Библии, нежели взгляды католиков или других реформаторов. Тем не менее, он не собирался порывать с Католической церковью, даже наоборот в 1531, принял, предложенный ему, приход в Витмарсуме, в котором он нёс священническое служение вплоть до 1536 года.

Переходу Менно в анабаптизм предшествовал ряд событий, который и стал ключевым для его решения. Гонения на анабаптистов заставили Хоффмана на время прекратить крещения (либо же делать их подпольно) в 1532-33 годах. Усиление гонений и его особый акцент на Втором пришествии Христа, привели к тому, что Хоффман провозгласил скорое возвращение Христа и устроение Им «Нового Иерусалима» в Страсбурге в 1533 году. Отправившись в Страсбург, Хоффман был арестован, а его последователи, мельхиориты, подпали под влияние радикальных хилиастов Яна Матиса и Яна Лейденского. Будучи сильными лидерами, Матис и Лейденский смогли прийти к власти в Мюнстере, где организовали религиозно-коммунистическое сообщество, известное под названием Мюнстерская коммуна.

Милитаристский характер коммуны, по убеждению Менно, противоречил истинному библейскому христианству, которое должно нести мир, а не войну. Поэтому, хотя и убеждённый в необходимости реформирования Католической церкви, Менно считает, что мельхиориты больше нуждаются в возвращении на христианский путь. Он совершает поездку в Мюнстер, где находится, присоединившийся к анабаптистам двумя годами ранее его брат Питер. Попытки переубедить лидеров коммуны не увенчались успехом, и Менно возвращается в Витмарсум ни с чем. 7 апреля 1535 года при обороне Ольде-Клоостер возле Больсварда погибает Петер Симонс, брат Менно.

Это событие становится поворотным в жизни Менно. В мае 1535 года Менно пишет брошюру, направленную против Яна Лейденского и называющую его антихристом. В ней же он излагает и свои первые пацифистские идеи. Однако, падение Мюнстера через месяц, сделало публикацию брошюры не актуальным и она не получила широкого распространения.

Анабаптизм

В 1536 году Менно переходит в анабаптизм. Когда именно Менно принял крещение от анабаптистов, неизвестно. Об этом не говорит ни он сам, ни сторонние свидетели. Существует предположение, что крещение Симонсу преподал его давний друг и анабаптистский пресвитер Оббе Филипс. Если это так, то у Менно были все основания скрывать своё крещение, чтобы избежать невольной ассоциации с Яном Лейденским, так как именно посланники Яна Матиса преподали крещение Оббе и Дирку Филипсам.

С этого момента жизнь Менно превратилась в череду переездов. По его письменному признанию (1544), «ни в одной стране не мог найти избу или хижину, в которой моя бедная жена и мои маленькие дети могли бы оставаться в безопасности в течение года или хотя бы полугода». Это был его рок с 1536 по 1554 год. Первые годы Менно провёл очевидно в Голландской провинции Гронинген, но нигде не мог остановиться надолго. Так, Тьярд Рениккс из Кимсверда был казнён в 1539 году в Леевардене за то, что укрывал Симонса. Официальные документы Леевардена утверждают, что Симонс появлялся в Фрисландии как минимум дважды в год, приобретая всё новых сторонников. 7 декабря 1542 года власти Леевардена объявили вознаграждение в сотню гульденов за информацию о месте нахождения Симонса, который периодически появлялся, проповедуя и крестя новых последователей.

В 1537 году Оббе Филипс со своей общиной обратился к Менно Симонсу с просьбой принять руководство над общиной. Менно возражал, приводя контрдоводы относительно слабости своего здоровья, нерешительного характера и недостатка образования, но в конце концов согласился. Братья Филипсы рукоположили его на пресвитерское служение. Сразу после этого Менно опубликовал трактат «О духовном воскресении», в котором говорилось, что человек, возрождённый духовно (духовно воскресший), стремится к святой жизни и послушанию Христу. В следующем году Симонс опубликовал сочинение «О новом творении», в котором выявил причины своего ухода из католичества. Согласно Менно, Церковь подменила собою Христа, оттеснила Его на задний план и скрыла за пышным церемониалом. Но в Царствие Божие могут войти лишь те, кто верен Христу, кто является новым творением. В 1539 Симонс опубликовал еще два произведения. Ставшие популярными «Размышления над 24-м псалмом», которые по стилю изложения нередко сравнивают с «Исповедью» Августина, а также «Объяснения христианского крещения», где изложено богословие и практика крещения ранних анабаптистов. Наконец в 1540 году Менно издал свой главный труд «Основания христианской веры», где систематически изложил вероучение анабаптистов. При жизни Менно вышло еще два издания «Оснований веры».

Имеющаяся информация указывает на то, что после своего отхода от католичества Менно укрылся в Восточной Фрисландии. Правитель этих земель, Ульрих фон Дорнум из Олдерсума, давно отличался приверженностью Реформации и симпатиями к анабаптистам. Сам он дружил с Андреасом Карлштадтом и Себастьяном Франком, почитал Ганса Денка. Две его дочери вышли замуж за анабаптистов; одна из них за Кристофера ван Евсума, укрывавшего Менно в Гронингене, и которого герцог Альба называл «главным меннонитом». Эта провинция, в которой Мельхиор Хоффман крестил 300 человек в городе Эмден, была укрытием для многих нидерландских сакраменталистов. Тем не менее, Менно навряд ли имел возможность личной встречи с Ульрихом фон Дорнумом, который умер ранней весной 1536 года. Во время его пребывания в Восточной Фрисландии, делами церкви заведовал суперинтендант Иоанн а Ласко, находившийся под властью графини Анны Ольденбургской.

Хотя Анна была толерантной правительницей, император повелел ей что-то сделать с множеством религиозных групп, находящихся в её владениях. Посему Анна согласилась изгнать всех тех, кого Ласко сочтёт еретиками. В первую очередь это касалось тех, кто был наиболее близок Менно по религиозным взглядам. В январе 1544 у Менно состоялся богословский диспут с Ласко, целью которого было обратить Симонса и его последователей в реформатство. Дискуссия касалась вопросов воплощения, крещения, первородного греха, оправдания, и призвания к служению. Хотя дискутирующие стороны не пришли к полному согласию по данным вопросам, Менно был отпущен в миролюбивой манере, и ему было позволено изложить свои взгляды на бумаге, что он и сделал в трактате под названием «Краткое и ясное исповедание и духовная декларация относительно Воплощения…» В конце того же года Ласко в тайне от Симонса напечатал этот трактат, и начал использовать его против самого Менно. В начале 1545 графиня Анна издала декрет, которым предписывала последователям Давида Йориса и Батенбурга покинуть подвластные ей земли под страхом повешения. Согласно этому декрету, Менно и его последователи должны быть испытаны Ласко, и лишь после этого будет принято решение относительно их дальнейшей судьбы. В этом декрете впервые упомянуто название меннониты, что указывает на признание роли Менно как одного из важнейших лидеров анабаптистского движения.

Однако Менно покинул Восточную Фрисландию до провозглашения этого декрета, направившись в район Нижнего Рейна, в окрестности Кёльна и Бонна, где также обращал многих. Деятельность Симонса в этом регионе совпала с последними годами епископства архиепископа Германа фон Вида, изгнанного с кёльнской кафедры за реформаторскую деятельность в 1546 году. Здесь Симонс пользуется покровительством архиепископа, хотя Гарденберг, активист реформаторского движения в этом регионе, находясь под влиянием Ласко, противодействовал ему. После изгнания фон Вида и ужесточения политики католической церкви в епархии, Менно переезжает в провинцию Шлёзвиг-Гольштейн.

Осенью 1546 в окрестностях Любека Менно принимает участие в дебатах с последователями Давида Йориса, руководимыми зятем последнего Николаасом Мейндерцем ван Блесдийком (нидерл. Nicolaas Meyndertsz van Blesdijk). Сам Йорис в это время находился в Базеле. Менно и его сторонники осудили революционный радикализм и крайний спиритуализм группы Йориса, которые ставили личное «откровение» выше Писания, утверждали что крещение является необязательным, и что нет нужды принадлежать к организованной церкви. Йорис и его последователи были отлучены Менно Симонсом. Его в этом решении поддержал ряд других анабаптистских лидеров, присутствовавших на дебатах: Дирк Филипс, Леенарт Боувенс, Гиллис ван Ахен и Адам Пастор.

После 1546 года постоянные переезды Симонса продолжаются. Известно, что он некоторое время жил в Любеке, Эмдене, Нижнем Рейне, Леевардене, Мекленбурге, Висмаре, Данциге. Сотрудник Симонса Дирк Филипс стал первым пастором Меннонитской церкви Данцига. Преследования продолжались. Например, в апреле 1549 Симонс провёл одну ночь в доме Клааса Янса, который был за это казнён в Леевардене 1 июня того же года.

Известно, что зиму 1553/1554 года Менно провёл в ганзейском городе Висмар. Той зимой из Лондона прибыла группа беженцев, принадлежавших к церкви Ласко. Поскольку Висмар был лютеранским городом, этой реформатской группе отказали в праве причалить в городском порту. Тогда Менно со своими последователями, пройдя по льду, принесли беженцам всё необходимое. В результате этих контактов возникла необходимость нового религиозного диспута, состоявшегося 6 февраля 1554 года, в центре которого вновь стоял вопрос о воплощении Христа. Реформаты выставили своим представителем Мартина Микрона. Дебаты приняли жесткий оборот и закончились тем, что реформаты донесли городским властям Висмара о том, что в городе скрывается Симонс. В результате Менно с последователи был изгнан из города, а 11 ноября 1554 вышел декрет, запрещавший анабаптистам пребывание в Висмаре.

После изгнания из Висмара Менно с последователями переселился в город Бад-Ольдесло в Гольштейне. Здесь меннониты и сам Менно наконец нашли пристанище под защитой владетеля местных земель Бартоломеуса фон Алефельдта, предоставившего им одно из своих крупнейших имений — Вюстенфелде. Здесь Менно смог редактировать свои сочинения, писать и издавать новые книги. В конце своей жизни Менно уже с трудом передвигался. Один из наиболее ранних его портретов написан в конце его жизни. Менно изображён на этом портрете с костылями. Здесь же, в Вюстенфелде, 31 января 1561 года Менно Симонс окончил свой земной путь.

Учение

Основу учения Менно Симонса составлял строгий библицизм. Его обращение к Священному Писанию было очень широким. Каждое его сочинение, каждый памфлет был испещрён ссылками на Библию. Также в каждом его издании на титульной странице был напечатан девиз: «Ибо никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос» (1 Кор. 3:11). Этот девиз стал основой всего учения Менно, которое было строго христоцентрично. Всё учение и практика Менно и его последователей строились на учении Библии, и прославлении Христа как главной цели существования религиозной общины.

Поскольку христоцентричность в понимании Менно заключалась в том, чтобы быть истинными учениками Христа, он ставил строгий акцент на ученичестве и дисциплине. Поэтому в меннонитском учении важное место занимает понятие членства в церкви. Согласно учению, лишь тот, кто возрождён духовно и согласен нести крест Христов, может быть членом истинной Христовой Церкви. Менно соглашался с Лютером в том, что спасение человек приобретает только через веру. Но истинная вера должна выражаться в реальных делах, в ученичестве, в следовании за Христом, в готовности пострадать за Его Имя.

Таким образом, Менно согласно с Лютером отверг католическое учение, заменившее спасительную веру, на спасение по делам. В то же время Менно не мог согласиться и с Лютером, который уклонился в крайность, провозглашая необходимость одной только веры. Дела для Божьей славы важны не менее чем вера. Но дела эти должны быть делами благими. Здесь Менно разошёлся во взглядах с крайними анабаптистами: мы не можем силой привести Божье Царство на землю, мы можем лишь жить, как представители этого Царства, согласно законам Царства. Под законами Царства Менно понимал прежде всего учение Иисуса — нагорную проповедь. Основываясь на ней, Менно пришёл к мнению, что истинные последователи Христа должны быть пацифистами.

Влияние

Менно Симонс, его жизнь и учение, оказали значительное влияние на религиозную жизнь Европы и мира в целом. Прежде всего благодаря его влиянию и деятельности, северное крыло анабаптистского движения смогло сохраниться, перестроившись и консолидировавшись не вокруг отдельных лидеров, но вокруг вероучения. Хотя Менно не был столь выдающимся богословом, как другие протестантские лидеры, его жажда жить согласно Писанию и искреннее следование за Христом, стали примером для многих его последователей.

Во-вторых, меннонитские общины и их вероучение принесли в мир понятия, ныне кажущиеся само собой разумеющимися, но были революционны в XVI веке. Отделение церкви от государства, свобода совести, добровольное членство в церкви, демократическое церковное управление, святая жизнь, христианское миротворчество были инновационными и даже радикальными в мировоззрении людей того времени. Но зародились они именно в учении Менно Симонса.

В-третьих, Менно и его учение оказали влияние на возникновение и формирование в христианстве евангелического движения, пионерами которого стали баптисты. Хотя они не являются прямыми наследниками меннонитов, основные идеи, провозглашенные Менно Симонсом, легли в основу всех последующих деноминаций евангелического направления, и даже оказали влияние на более древние деноминации.

Труды

• Dat Fundament des Christelycken leers (1539-40; «Фундамент христианского учения»)
• Van de Geestlijke Verrijsenisse (ca. 1536; «Духовное воскресение»)
• De nieuwe Creatuere (ca. 1537; «Новое рождение»)
• Christelycke leringhen op den 25. Psalm (ca. 1538; «Размышление над 24-м Псалмом»)

Переводы на русский язык

• «Моё обращение», пер. С. Томаш, стр. 193—201 в «Менно Симонс и анабаптисты»
• «Фундамент христианского учения», пер. Н. Сериковой, стр. 203—333 в «Менно Симонс и анабаптисты»
• «Размышление над 24-м Псалмом», пер. В. Герасимчука и Х. Нейманн, стр. 335—387 в «Менно Симонс и анабаптисты»
• «Ответ Гелиусу Фаберу», пер. К. Одрин и В. Хубирьянц, стр. 389—413 в «Менно Симонс и анабаптисты»
• «Любвеобильное увещевание», пер. И. Маттис, стр. 415—425 в «Менно Симонс и анабаптисты»
• «Письмо к жене Леонарда Боуэнса», пер. Е. Иванов, стр. 427—431 в «Менно Симонс и анабаптисты»

Ссылки

• [www.gameo.org/encyclopedia/contents/M4636ME.html Menno Simons. Меннонитская энциклопедия (англ.)]. [www.webcitation.org/67aoF4lqa Архивировано из первоисточника 12 мая 2012].

Литература

• Брандсма, Ян Ауке, «Менно Симонс из Витмарзума: учитель, защитник и собиратель братских общин крещенцев XVI века», Караганда: Христианская типография «Источник», 1997, стр. 90.
• «Менно Симонс и анабаптисты», ред. и сост. С. В. Санников, Штайнхаген: Заменкорн, 2012, стр. 450. - ISBN 9783862030699
• Dutch Anabaptism: Origin, Spread, Life and Thought (1450—1600), by Cornelius Krahn
• The Anabaptist Story: An Introduction to Sixteenth-Century Anabaptism, by William Roscoe Estep ISBN 0-8028-0886-7
• The Complete Writings of Menno Simons…, translated by Leonard Verduin and edited by John C. Wenger, with a biography by Harold S. Bender ISBN 0-8361-1353-5

См. также

• Меннонитство
• Анабаптизм

Отрывок, характеризующий Менно Симонс

Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку, француз дернул за руку Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в розовом платьице.
– Voila votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, – сказал француз. – Au revoir, mon gros. Faut etre humain. Nous sommes tous mortels, voyez vous, [Вот ваш ребенок. А, девочка, тем лучше. До свидания, толстяк. Что ж, надо по человечеству. Все люди,] – и француз с пятном на щеке побежал назад к своим товарищам.
Пьер, задыхаясь от радости, подбежал к девочке и хотел взять ее на руки. Но, увидав чужого человека, золотушно болезненная, похожая на мать, неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако, схватил ее и поднял на руки; она завизжала отчаянно злобным голосом и своими маленькими ручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом кусать их. Пьера охватило чувство ужаса и гадливости, подобное тому, которое он испытывал при прикосновении к какому нибудь маленькому животному. Но он сделал усилие над собою, чтобы не бросить ребенка, и побежал с ним назад к большому дому. Но пройти уже нельзя было назад той же дорогой; девки Аниски уже не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.


Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своей ношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал того места, с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом и вытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром, спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в различных одеяниях. Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти семейство чиновника, с тем чтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще кого то. Пьеру казалось, что ему что то еще многое и поскорее нужно сделать. Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежал спасать ребенка. Девочка затихла теперь и, держась ручонками за кафтан Пьера, сидела на его руке и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг себя. Пьер изредка поглядывал на нее и слегка улыбался. Ему казалось, что он видел что то трогательно невинное и ангельское в этом испуганном и болезненном личике.
На прежнем месте ни чиновника, ни его жены уже не было. Пьер быстрыми шагами ходил между народом, оглядывая разные лица, попадавшиеся ему. Невольно он заметил грузинское или армянское семейство, состоявшее из красивого, с восточным типом лица, очень старого человека, одетого в новый крытый тулуп и новые сапоги, старухи такого же типа и молодой женщины. Очень молодая женщина эта показалась Пьеру совершенством восточной красоты, с ее резкими, дугами очерченными черными бровями и длинным, необыкновенно нежно румяным и красивым лицом без всякого выражения. Среди раскиданных пожитков, в толпе на площади, она, в своем богатом атласном салопе и ярко лиловом платке, накрывавшем ее голову, напоминала нежное тепличное растение, выброшенное на снег. Она сидела на узлах несколько позади старухи и неподвижно большими черными продолговатыми, с длинными ресницами, глазами смотрела в землю. Видимо, она знала свою красоту и боялась за нее. Лицо это поразило Пьера, и он, в своей поспешности, проходя вдоль забора, несколько раз оглянулся на нее. Дойдя до забора и все таки не найдя тех, кого ему было нужно, Пьер остановился, оглядываясь.
Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще более замечательна, чем прежде, и около него собралось несколько человек русских мужчин и женщин.
– Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных, что ли? Чей ребенок то? – спрашивали у него.
Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черном салопе, которая сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ее и куда она перешла.
– Ведь это Анферовы должны быть, – сказал старый дьякон, обращаясь к рябой бабе. – Господи помилуй, господи помилуй, – прибавил он привычным басом.
– Где Анферовы! – сказала баба. – Анферовы еще с утра уехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом.
– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.