Ментенон, Франсуаза д’Обинье

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Ментенон, Франсуаза д'Обинье»)
Перейти к: навигация, поиск
Франсуаза д’Обинье, маркиза де Ментенон
фр. Françoise d’Aubigné, marquise de Maintenon
Франсуаза д’Обинье, маркиза де Ментенон.
Имя при рождении:

Франсуаза д’Обинье

Род деятельности:

морганатическая жена Людовика XIV

Место рождения:

Ньор (ныне департамент Дё-Севр), Франция

Место смерти:

Сен-Сир-л’Эколь (ныне департамент Ивелин), Франция

Отец:

Констан д’Обинье

Супруг:

1-й: Поль Скаррон
2-й: Людовик XIV

Франсуа́за д’Обинье́, маркиза де Ментено́н (фр. Françoise d’Aubigné Marquise de Maintenon; 27 ноября 1635 — 15 апреля 1719) — воспитательница детей Людовика XIV и мадам де Монтеспан, затем официальная фаворитка короля, с 1683 г. его морганатическая жена. Известна также как основательница первой в Европе женской школы светского характера.





Биография

Внучка предводителя гугенотов Теодора Агриппы д’Обинье, она родилась в крепости Ниор, куда были сосланы её родители по приказу кардинала Ришельё. В 1639 году родителей отправили в ссылку на Мартинику, и они взяли её с собой, из-за чего позже она получила прозвище «Прекрасная индианка». Получила строгое протестантское воспитание, но была крещена по католическому обряду, планировалось, что это обезопасит её от гонений.

После смерти на Мартинике отца Констана д’Обинье (1645) Франсуаза вернулась с матерью во Францию. По причине полной нищеты мать с Франсуазой жили у родственников. Здесь их приютила тётка маркиза де Виллет, строгая кальвинистка; но другая её родственница, католичка Нейан (Neuillant), отдала её в монастырь урсулинок в Париже, где Ментенон после долгого сопротивления обратилась в католичество. По некоторым сведениям, в процесс запутанного религиозного воспитания дочери и внучки известных гугенотов вмешалась лично Анна Австрийская, своим решением определившая окончательно, что Франсуаза будет католичкой.

В 1650 году умерла её мать. Нейан, ставшая опекуншей, два года спустя выдала Франсуазу замуж за знаменитого поэта Скаррона. Скаррон был паралитиком и намного старше своей супруги, но в дальнейшем Франсуаза вспоминала годы брака как «самое лучшее время жизни». Не без её личного участия парижский дом Скаррона почти на целое 10-летие превратился в «модный салон», где собирались поэты, писатели, драматурги и пр. вольнодумцы.

После смерти мужа в 1660 году Франсуаза осталась без средств к существованию и приняла приглашение мадам де Монтеспан (1669) заняться воспитанием детей последней от Людовика XIV. Вдова Скаррон исполняла свои обязанности с большой добросовестностью и тактом. Людовик XIV заметил столь внимательное и любовное отношение к своим детям, выгодно отличавшееся от отношения к ним со стороны родной матери, видевшей в детях прежде всего способ удержать короля и сохранить положение при дворе, и обратил внимание на уже немолодую и неприметную вдову.

В течение следующего десятка лет отношения между Ментенон и королём становились всё более близкими. Они проводили всё больше и больше времени за совместными беседами. Мадам Скаррон была умна, благодаря покойному супругу вращалась в среде интеллектуальной элиты Парижа и, в отличие от большинства других придворных дам, обладала весьма обширным кругозором. В 1675 году король возвёл её в маркизы Ментенон и сделал владелицей имения Ментенон близ Шартра. В 1680 году она была причислена к придворному штату дофины. Монтеспан отступила на задний план, а благодаря все более усиливавшемуся влиянию Ментенон удалось склонить короля к сближению с давно покинутой им супругой Марией-Терезией.

Король вёл с маркизой де Ментенон долгие разговоры о смысле жизни, о религии, об ответственности перед Богом. И постепенно сочетание сурового протестантизма и нетерпимого католицизма, в которых воспитывалась маркиза, дали отсвет и на самого Короля-Солнце. Его двор, некогда бывший самым блистательным из дворов Европы, стал целомудренным и высоконравственным. Версаль превратился в настолько унылое место, что о нём отзывались как о месте, где «даже кальвинисты завыли бы от тоски».

В 1683 году королева умерла, и вся привязанность Людовика обратилась на Ментенон. В том же году [books.google.com/books?id=YDcN7rlpcyQC&pg=PA5&dq=1683+maintenon+married+night&hl=ru&cd=3#v=onepage&q=&f=false октябрьской ночью] маркиза сочеталась тайным браком с королём. При церемонии присутствовал лишь архиепископ де Шанваллон и личный исповедник короля.

Балы и праздники сменились мессами и чтением Библии. В моду вошли скромные чёрно-серые наряды безо всяких излишеств. Единственным развлечением, которое позволял себе король, являлась охота. Сама Ментенон вела уединённый образ жизни, редко покидая Версаль, но много времени проводя с духовенством. Последние пытались через Франсуазу проводить свою политику возвращения Франции в лоно благочестия. И направление второй половины царствования Людовика XIV объясняется в значительной степени её влиянием, король спрашивал её совета в различных затруднительных вопросах. Сложно оценить степень её воздействия на отмену Нантского эдикта, но оно было несомненным, хотя и не исключительно делом её рук.

Многое происшедшее в ту эпоху во Франции несправедливо приписывалось воздействию маркизы Ментенон. В частности, именно её поддержке приписывалось влияние на короля нелюбимого в народе министра Шамильяра. У неё имелось множество противников и не было друзей. Из всех фавориток короля маркиза была самой нелюбимой при дворе. Её прозвали «чёрной королевой» за строгий характер, мрачный нрав и нетерпимость к светским развлечениям. После смерти Людовика XIV Ментенон удалилась в Сен-Сир, где и умерла через три года.

Сен-Сирский приют

Обладая замечательными педагогическими способностями и любовью к детям, Ментенон проявила себя в полном блеске в деле управления школой Сен-Сир, основанной ею в 1686 году для 250 воспитанниц — дочерей бедных дворян. Наставницы этого заведения составляли «институт дам св. Людовика», давали обеты бедности, целомудрия, послушания и обязывались посвятить себя воспитанию девиц. Во время пребывания в Сен-Сире маркизу де Ментенон посетил Пётр I (1717).

В письмах, программах и наставлениях Ментенон отражаются мысли и воззрения Фенелона: она рекомендует наставницам уделять больше внимания воспитанию, а не обучению, советует приучать воспитанниц к труду, живыми беседами развивать и обогащать их ум. Ментенон способствовала возникновению многих других учебных заведений, устроенных по типу Сен-Сирского. Это же заведение послужило отчасти образцом для Екатерины II при основании ею Смольного института.

По некоторым сведениям, Людовик XIV, умирая, сказал Франсуазе: «При предстоящей нашей разлуке меня утешает мысль, что она не будет продолжительна и мы скоро свидимся», на что она ответила: «Очень любезное утешение! Эгоистом жил, эгоистом и умирает».

В современной культуре

В художественной литературе

В кино

Напишите отзыв о статье "Ментенон, Франсуаза д’Обинье"

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Ментенон, Франсуаза д’Обинье

Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.