Мен де Биран, Франсуа Пьер Гонтье

Мен де Биран
Maine de Biran
Дата рождения:	29 ноября 1766(1766-11-29)
Место рождения:	Бержерак
Дата смерти:	20 июля 1824(1824-07-20) (57 лет)
Место смерти:	Париж
Направление:	Спиритуализм
Оказавшие влияние:	Р. Декарт, Э. Б. Кондильяк, А. Дестют де Траси, И. Кант, И. Г. Фихте
Испытавшие влияние:	В. Кузен, Т. С. Жуффруа, Ф. Равессон, Ж. Лашелье, Э. Бутру, А. Бергсон, П. Е. Астафьев, Л. М. Лопатин
Награды:

Мен де Бира́н (фр. Maine de Biran), полное имя Мари́ Франсуа́ Пьер Гонтье́ де Биран́ (фр. Marie François Pierre Gonthier de Biran) (29 ноября 1766, Бержерак — 20 июля 1824, Париж) — французский философ и политический деятель, крупнейший после Декарта и Мальбранша метафизик Франции. Родоначальник французского спиритуализма, критик сенсуализма, один из основателей метода самонаблюдения в психологии. Создал оригинальное учение о волевом усилии, в котором нам непосредственно открывается деятельность нашего внутреннего «я». В 1820-х гг. развивал идеи христианской метафизики. Идеи Мен де Бирана оказали влияние на развитие философии во Франции (В. Кузен, Т. С. Жуффруа) и в России (П. Е. Астафьев, Л. М. Лопатин).

Биография

Мари Франсуа Пьер Гонтье де Биран родился в 1766 году в городе Бержераке в дворянской семье. Начальное образование получил дома, затем окончил католическую школу, где проявил способности к математике. В 19-летнем возрасте по настоянию родственников поступил на службу в королевскую гвардию. В 1789 году, в начале Великой французской революции, участвовал в обороне Версаля от революционных войск, получил лёгкое ранение в руку. После расформирования королевской гвардии поселился в своём родовом имении — замке Гратлу в окрестностях Бержерака, где сосредоточился на занятиях философией.

Термидорианский переворот 1794 года открыл дорогу для политической карьеры Бирана. В мае 1795 он был назначен на должность администратора департамента Дордонь, а в 1797 году избран в Совет пятисот — нижнюю палату Законодательного собрания. Однако результаты выборов были аннулированы правительством Директории, и философ-роялист снова вернулся в свой замок. К этому периоду относится выход первой печатной работы Бирана — «Влияние привычки на способность мыслить», победившей на конкурсе, объявленном парижским Национальным институтом. В последующие годы ещё несколько работ философа удостаивались первых премий на различных конкурсах. В частности, очередной премии Национального института удостоилась его работа «Об анализе мышления», работа «О непосредственной апперцепции» получила награду берлинской, а «Об отношении физической и моральной природы человека» — копенгагенской Академии наук.

Приход к власти Наполеона в 1799 году вновь возвратил Бирана к политической деятельности. В январе 1806 императорским указом он был назначен на должность супрефекта города Бержерака, на которой оставался до 1812 года. Во время пребывания на этой должности философ учредил «Медицинское общество г. Бержерака», имевшее целью всестороннее изучение человека, и открыл бесплатную школу, организованную на принципах учения И. Г. Песталоцци. В 1810 году за заслуги в области административной деятельности Биран был награждён крестом Почётного легиона.

В 1809 Биран был избран депутатом Законодательного корпуса, а в 1812 окончательно перебрался в Париж. После падения Наполеона, в 1814 году, он получил место в палате депутатов, а в 1816 стал членом Государственного совета. Сотрудничал в комитете по народному образованию. В последние годы жизни философ был занят разработкой своей системы религиозной философии, не закончив которую, скончался 20 июля 1824 года в Париже.

По некоторым данным, Мен де Биран состоял в масонских организациях и в 1820 году был великим мастером Великого востока Франции.

Публикация сочинений

При жизни Мен де Биран был совершенно неизвестным мыслителем, так как писал свои сочинения «в стол» и не заботился об их публикации. Своим современникам он был известен в основном как политический деятель, а о его философских взглядах знали лишь несколько человек из его окружения, такие, как А. Дестют де Траси, П. П. Руайе-Коллар, А. М. Ампер, В. Кузен и некоторые другие. Из всех сочинений философа при его жизни были опубликованы лишь три незначительных работы: «Влияние привычки на способность мыслить», «Анализ лекций по философии г. Ларомигьера» и «Изложение философского учения Лейбница», причём первые две вышли в свет анонимно. Вдобавок мыслитель не вёл преподавательской деятельности и не имел формальных учеников. Ввиду этих обстоятельств неудивительно, что публикация его сочинений задержалась на несколько десятилетий. В своём завещании Мен де Биран назначил своим душеприказчиком некоего Жозефа Ленэ, который при жизни считался его другом. Однако Ленэ воздержался от публикации его сочинений, решив, что такая публикация не покроет финансовых затрат. Его поддержали родственники Бирана, считавшие, что философская ценность его сочинений невелика и их публикация только «скомпрометирует репутацию покойного». Попытки В. Кузена и других почитателей философского таланта Бирана получить доступ к его рукописям остались безрезультатными. Рукописи философа долгие годы пылились в сундуках, а часть из них даже была отдана бакалейщику, который использовал их как обёртку при выдаче товаров.

Тем временем Виктор Кузен, бывший горячим последователем Бирана, принялся за самостоятельное издание его сочинений. Он рылся в архивах парижского Национального института, связывался с берлинской и копенгагенской Академиями наук и добывал фрагменты рукописей философа у его знакомых. Итогом этой работы стали четыре тома «Философских произведений» Бирана, вышедшие в 1834—1841 годах. В течение долгого времени это, далеко не полное, собрание было единственным источником сведений о его философских взглядах.

Дальнейшая публикация сочинений Бирана связана с именем швейцарского пастора Франсуа Навилля, знавшего философа в последние годы жизни. После выхода кузеновского собрания сочинений Бирана он взялся за систематическое изучение его взглядов и написал на эту тему целую книгу. Когда книга была готова, Навилль обратился к родственникам Бирана с просьбой уточнить некоторые биографические данные и выслать какие-нибудь неопубликованные фрагменты рукописей. В ответ на свою просьбу он получил по почте целых два ящика, доверху набитых рукописями; это были те самые рукописи, которыми безуспешно пытался завладеть Кузен. Навилль забросил свою книгу и посвятил остаток жизни подготовке к публикации бирановских рукописей. Эту работу он завещал своему сыну Эрнесту Навиллю, которому в 1847 году удалось получить от правительства обещание в содействии публикации. Однако разразившаяся в 1848 году революция во Франции привела к власти новое правительство, которое отказало проекту в поддержке, ссылаясь на недостаток средств. Только спустя 11 лет, в 1857 году, Эрнесту Навиллю удалось опубликовать трёхтомное собрание «Неизданных сочинений Мен де Бирана», в которое вошли основные его труды.

Учение

Первый период

В творчестве Мен де Бирана традиционно выделяют три этапа: сенсуалистический, метафизический и религиозный. На первом этапе он выступил в качестве последователя французских «идеологов» — П. Кабаниса и А. Дестюта де Траси, развивавших сенсуалистические идеи Э. Б. Кондильяка. В этот период Биран был уверен, что все наши знания происходят из ощущений, а метафизика есть тёмная наука, сгущающая тучи там, где истинные науки распространяют свет. Подлинная философия должна заниматься не поиском первопричин, а анализом отношений и последовательности феноменов и исследованием происхождения наших идей. В написанном в этот период сочинении «Влияние привычки на способность мыслить» философ проводил различие между пассивными и активными впечатлениями, разные комбинации которых, по его мнению, составляют весь наш опыт.

Однако уже в следующей своей работе «Об анализе мышления» Биран отошёл от сенсуализма и выдвинул идею, которая в дальнейшем легла в основу его взглядов. Согласно этой идее, явления воли не могут быть выведены из внешних ощущений. Особенностью воли является её активный характер, тогда как все внешние ощущения пассивны; но из чисто пассивных ощущений не могло бы возникнуть никакого представления об активности. В явлениях воли, полагал Биран, мы непосредственно познаём активность нашего собственного «я». Поэтому наряду с внешним, чувственным опытом мы должны признать другой, независимый источник познания — внутренний опыт, открывающий нам наше собственное индивидуальное существование. Всякое познание предполагает наличие двух сторон: познаваемого объекта и познающего субъекта; существо, лишённое самосознания, не могло бы приобрести и никакого знания о внешнем мире. Следовательно, существование нашего «я» лежит в основе всякого опыта и делает возможным самый опыт.

Второй период

Основным сочинением второго этапа творчества Бирана стала незавершённая работа «Опыт об основаниях психологии». В этой работе философ предпринял попытку построить систематическое учение о человеческом духе, основанное на данных внутреннего опыта. Подобно Декарту, Биран полагал, что всякая философия должна исходить из некоторых первоначальных фактов, достоверность которых не подлежит сомнению. По мнению Бирана, таким первоначальным фактом является наше собственное индивидуальное существование, которое мы обнаруживаем в волевом усилии. Совершая какое-либо действие, мы непосредственно сознаём себя как его причину, как производящую его действующую силу. Эту действующую причину мы называем своей волей, поэтому чувство индивидуального существования неотделимо от чувства волевого усилия. Исходя из этих соображений, Биран противопоставил тезису Декарта Cogito ergo sum («Мыслю, следовательно, существую») свой тезис Volo ergo sum, что можно перевести как «Желаю, следовательно, существую».

Однако человеческая воля не тождественна пассивным желаниям. По мнению Бирана, характерной особенностью волевого усилия является его свободный характер. Свобода воли познаётся человеком непосредственно, при помощи внутреннего чувства; она проявляется в способности произвольно приводить в движение своё тело и сопротивляться действию самых сильных аффектов. «Ни остриё боли, ни соблазны удовольствия не смогли бы увлечь её за собой непреодолимым образом».

Первоначальный факт сознания лежит и в основе нашего представления о физическом мире. В факте волевого усилия уже заложен факт сопротивления этому усилию, ибо понятие усилия логически предполагает понятие сопротивления. Поэтому одновременно с познанием своего «я» мы познаём и противостоящее ему «не-я» в виде тела и телесного мира. Наше представление о своём теле возникает у нас из опыта сопротивлений, которое оно оказывает попыткам привести его в движение. Таким образом, знание о теле происходит не из внешнего, а из внутреннего опыта и дано нам одновременно с познанием нашего «я». В усилии — основа существа психического, в сопротивлении — основа существа физического. Из первоначального факта сознания Биран выводил и все философские категории, такие как сила, причина, субстанция, единство, тождество, свобода и необходимость. Подобно Канту, он полагал, что категории не могут быть выведены из ощущений, но отвергал и кантовское учение об априорных понятиях рассудка. По мнению французского философа, подлинным источником всех категорий является внутренний опыт. Так, понятие силы могло возникнуть только из нашего опыта волевого усилия, преодолевающего внешнее сопротивление; совершая какое-либо действие, мы непосредственно сознаём себя как его причину, отсюда берёт начало понятие причинности. Понятие единства происходит из того факта, что в один момент времени мы можем совершить только одно сознаваемое действие. Но сколько бы действий мы не совершали, мы знаем, что само наше «я» во всех своих действиях остаётся тем же самым; таково происхождение понятий тождества и субстанции. Наконец, внутренний опыт даёт нам и понятие о свободе и необходимости, источник которых мы находим в своих действиях и оказываемом им сопротивлении.

Но если источником всех категорий является внутренний опыт, почему мы переносим их на вещи, данные в ощущениях? Ответ на этот вопрос философ попытался дать в работе «Отношение естественных наук к психологии», в которой провёл различие между знаниями и верованиями. Будучи сторонником эмпиризма, Биран полагал, что мы можем познавать только явления, но не можем познавать внешних вещей. Из этого следовал вывод, что наши представления о внешнем мире суть только верования, в силу которых мы мыслим объекты необходимых понятий как существующие независимо от нас. Находя во внутреннем опыте понятия силы, причины, субстанции, мы инстинктивно переносим их на внешний мир, не замечая, что опыт не даёт для этого достаточных оснований. Однако образование таких верований не является произвольным, оно совершается по необходимости, обусловленной внутренней природой нашего ума. Между верованиями и тем, что существует реально, имеется своего рода «предустановленная гармония», позволяющая нам координировать движения и достигать практических целей.

Третий период

Третий этап творчества Бирана ознаменован переходом к религиозной метафизике. Основными работами этого периода стали «Фрагменты, относящиеся к основаниям морали и религии» и оставшиеся незаконченными «Новые опыты антропологии». Воззрения мыслителя в этот период отмечены сильным влиянием христианской и масонской мистики. В частности, в сочинении «Защита философии» Биран развивал идею о двух Откровениях — внешнем, представленном Священным писанием и внутреннем, открывающемся в сознании человека. Все истинные философы, полагал Биран, следовали внутреннему Откровению, чем объясняется сходство их учений. В «Новых опытах антропологии» философ выдвинул учение о трёх природах человека: животной, человеческой и духовной. На уровне животной жизни человек находится во власти слепых аффектов и управляется ощущениями удовольствия и боли. Человек в этом состоянии — раб своего тела и страстей, он лишён самосознания, не имеет личности и чувства «я». Изучением этой природы человека занимается физиология. На уровне человеческой, или сознательной, жизни человек руководствуется волей и мышлением, которые и отличают его от животных. Изучением этой природы человека занимается психология, в основе которой должно лежать разработанное Бираном учение о волевом усилии. Третья, духовная природа человека никогда не была предметом изучения философов, но её высшее познание достигнуто христианством. Субъектом этой духовной жизни является не внешний, а «внутренний человек», учение о котором развивали апостол Павел, Августин, Янсений и Паскаль.

По учению Бирана, важнейшей характеристикой духовной жизни является любовь, суть которой состоит в самопожертвовании ради любимого объекта; этим любимым объектом является Бог. Любовь есть особый способ познания и путь к единению с Богом, она способствует возникновению морали и лежит в основе религии. Конечная цель духовной жизни — слияние с Богом, которое достигается долгой духовной практикой и приводит в состояние мистического экстаза. В этом состоянии человек испытывает подлинное счастье, сопровождающееся отдыхом души и спокойствием чувств. Такое слияние внутреннего человека с Богом является прообразом более прочного соединения и указывает на счастливую судьбу, ожидающую блаженные души в загробном мире.

Сочинения

• Влияние привычки на способность мыслить (1803)
• Об анализе мышления (1806)
• О непосредственной апперцепции (1807)
• Опыт об основаниях психологии и о её отношении к изучению природы (1812)
• Новые рассуждения об отношениях физической и моральной природы человека (1813)
• Фрагменты, относящиеся к основаниям морали и религии (1818)
• Защита философии (1818)
• Новые опыты антропологии (1823—24)

Литература

• Вл. Соловьёв. Мэн де Биран // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Кудрявцев Н. Философия Мен де Бирана в начальной стадии её развития // Вопросы философии и психологии. Кн.: 107. С.156-186.
• Кудрявцев Н. Философия Мен де Бирана в начальной стадии её развития. М., 1911.
• Кротов А. А. Мен де Биран как родоначальник французского спиритуализма XIX века // Вестник Московского университета. Серия 7. Философия. № 5. С.31-43.
• Кротов А. А. Мен де Биран об основах метафизики //Вопросы философии. М., 2001. № 9. С.73-92.
• Fessard G., La méthode de réflexion chez Maine de Biran, P., 1938
• Funke G. von, Maine de Biran, Bonn, 1947
• Gresson A., Maine de Biran, sa vie, son oeuvre, P., 1950
• HaIlie Ph. P., Maine de Biran. Reformer of empiricism, Camb. (Mass.), 1959
• Lacroze R., Maine de Biran, P., 1970.
• Terzi C.Maine de Biran nel pensiero moderno e contemporaneo. Padova,1974

Ссылки

• Статья [iph.ras.ru/elib/1849.html о Мен де Биране] из Новой философской энциклопедии на сайте ИФ РАН

Отрывок, характеризующий Мен де Биран, Франсуа Пьер Гонтье

Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.
– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом , то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского.
– Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков.
– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.
– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.


Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!
– Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки.
– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.
– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
– Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
– Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей.
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».