Гермес

Гермес, Эрмий
Гермес Бог торговли, вестник богов
Мифология:	Древнегреческая
В иных культурах:	Меркурий
Отец:	Зевс
Мать:	Майя
Дети:	Пан, Гермафродит, Автолик, Миртил, Кефал

ГермесГермес

Герме́с (др.-греч. Ἑρμῆς, микен. e-ma-a2) — в древнегреческой мифологии бог торговли, прибыли, разумности, ловкости и красноречия, дающий богатство и доход в торговле, бог атлетов. Покровитель глашатаев, послов, пастухов, путников; покровитель магии, алхимии и астрологии. Посланник богов и проводник душ умерших (отсюда прозвище Психопомп — проводник душ) в подземное царство Аида, изобрёл меры, числа, азбуку и обучил людей.

Предание

Никто не мог превзойти Гермеса в ловкости, хитрости, воровстве и лукавстве. Сын Зевса и плеяды Майи (по версии, сын Персефоны), Гермес родился в гроте горы Киллены (Аркадия) в четвёртый день месяца. По другой версии, родился на горе Керикион (Беотия).

Остатки дикого земляничного дерева, под которым он был воспитан, хранились в Танагре. Горные нимфы купали новорожденного Гермеса в источниках Трикрены в Аркадии.

Первое воровство совершил ещё будучи в пелёнках — покинув свою колыбель, он отправился в Пиерию и угнал пятьдесят коров, которых пас Аполлон. Чтобы их не нашли по следам, он привязал к их ногам ветки (вариант — приспособил сандалии) и пригнал в Пилос, где укрыл в пещере. А сам тем временем из панциря большой черепахи и из тонких кишок двух убитых коров сделал лиру на горе Хелидорея (Аркадия), на лире было 7 струн.

Аполлон же в поисках коров прибыл в Пилос и, расспросив местных жителей, узнал, что коров угнал мальчик, но следов найти никто не смог. Догадавшись, кто это сделал, Аполлон пришёл к Майе и обвинил Гермеса в краже. Мать показала ему ребёнка, лежащего в пелёнках. Тогда Аполлон отнёс его к Зевсу, и Гермес после расспросов отца показал Аполлону, где находятся коровы, а сам сел неподалёку и стал играть на лире. Аполлону игра на лире очень понравилась, и он предложил Гермесу обменять коров на лиру. Гермес стал пасти коров, играя на свирели. Аполлону захотелось иметь и этот инструмент, и он предложил свой жезл в обмен на неё.

Ещё младенцем Гермес в шутку украл скипетр у Зевса, трезубец у Посейдона, у Гефеста щипцы, у Афродиты пояс, золотые стрелы и лук у Аполлона и меч у Ареса.

Предание

Гермес изобрел письмена в Египте. Он изобрёл первые 7 букв, смотря на полет журавлей, он же научил смертных занятиям в палестре. Установил порядок созвездий и поместил в небесах букву дельту (первую в имени Дий) — Дельтовидное созвездие.

Первоначально Гермес — фаллическое божество, изображавшееся гермами. Согласно Геродоту, афиняне первыми из эллинов стали делать его изображение с напряженным членом, научившись этому у пеласгов, у которых было священное сказание. Герма представляла собой каменную колонну с вырезанной головой Гермеса и подчёркнутыми половыми органами. Устанавливались гермы на перекрёстках дорог и, наряду с сакральной функцией, служили дорожными указателями. В 415 до н. э. гермы были уничтожены. Во времена Рима они потеряли связь с фаллическим культом Гермеса и стали изготавливаться в виде прямоугольной колонны, на которую водружался бюст человека или божества.

Гермес часто исполняет поручения Зевса. Так, по его поручению Гермес украл у Геры корову, в которую превратилась возлюбленная Зевса Ио. Гермес известен тем, что продал Геракла в рабство царице Омфале. В таинствах Матери богов передают рассказ о Гермесе и баране (Павсаний умолчал, в чём его смысл).

Гигин приводит миф о том, как Гермес влюбился в Афродиту, но был отвергнут. Когда Афродита купалась в реке Ахелой, Зевс послал орла, чтобы тот отнёс её сандалию в египетскую Амитаонию и вручил Гермесу. Афродита стала её искать и пришла к Гермесу, тот насладился с ней любовью. Гермес в благодарность сделал орла созвездием.

Легенды гласят: чтобы сделать бессмертным своего сына Эфалида, Гермес одарил его безграничной памятью. Как писал Аполлоний Родосский: «Даже когда он пересекал Ахеронт, реку в царстве мёртвых, забвение не поглотило его души; и хотя он живёт то в обители теней, то в земном мире, залитом солнечным светом, он всегда сохраняет воспоминание о том, что видел».

В поздние времена Гермеса стали называть Трисмегистом («трижды величайший») в связи с тем, что он вхож как в этот мир, так и в потусторонний.

Когда боги бежали в Египет, он превратился в ибиса. Его имя носят одни ворота Фив и планета.

Согласно греческим филологам, чьё мнение приводится в речи Котты, было пять Гермесов:

1. Сын Урана и Гемеры, возбудился при виде Персефоны
2. Сын Валента (лат.) и Корониды, живёт под землёй, зовется Трофоний
3. Сын Зевса третьего и Майи, отец Пана от Пенелопы
4. Сын Нила, египетское божество
5. Убил Аргуса и бежал в Египет, сообщив египтянам законы и письменность, его называют Тотом. Ему поклоняются Фенеты в Аркадии.

Атрибуты Гермеса

У Гермеса, получившего его от Аполлона, появился традиционный крылатый жезл вестника — керикион или кадуце́й, способный мирить врагов. Кадуцей имел на себе две змеи (в другом варианте — две ленты), которые обвили посох в тот момент, когда Гермес решил испытать его, поместив между двумя борющимися змеями. Гермес использовал свой жезл, чтобы усыплять или будить людей — для того, чтобы передать послание от богов кому-нибудь из смертных, и чаще всего это делается во сне.

Другими атрибутами Гермеса служат широкополая шляпа петас и крылатые сандалии таларии. Как покровитель стад изображался с ягнёнком на плечах («Криофор»).

Стилбон — название звезды Гермеса (планеты Меркурий). Звезда Гермеса. Ибо Гермес первым ввёл месяцы и исследовал ход небесных светил. Согласно Евгемеру, расположила светила Афродита и научила Гермеса.

Окружение Гермеса

Возлюбленные Гермеса

• Апемосина
• Бримо
• Дафнис (версия)
• Соса Нимфа, возлюбленная Гермеса, мать Агрея.
• Ферс (неясно)
• Хрис
• Персей(?).

Потомство Гермеса

• Абдер
• Автолик. От Филониды или Стилбы.
• Агрей. От Сосы
• Араб. От Фронии
• Атлантий (Гермафродит). От Афродиты
• Бун. От Алкидамии.
• Гарпалик
• Гигант. От Гиереи
• Гермафродит. От Афродиты
• Дафнис. От нимфы
• Долоп
• Евандр. От нимфы Феспиоды-Карменты
• Евдор. От Полимелы
• Евномия (Эвномия), Пейфо, Родос, Тихе. От Афродиты
• Еврест. От Апталы
• Еврит и Эхион. От Антианиры
• Ио (версия)
• Керик. От Пандросы
• Кефал. От Герсы или Креусы
• Кидон. От Акакаллиды (версия)
• Лары. От нимфы Лалы
• Ливий. От Ливии
• Лин. От Урании (версия)
• Миртил. От Феобулы или Клеобулы
• Норак. От Эрифии
• Палефат. От дельфийской жрицы
• Пан. От Дриопы, или Орсинои, или Пенелопы
• Полиб (царь Сикиона или Коринфа). От Хтонофилы
• Приап (версия)
• Прилид. От Иссы
• Проном и Фереспонд (сатиры). От Ифтимы
• Саон. От Рены
• Силен (версия)
• Фарис. От Филодамии
• Эрот. От Афродиты или Артемиды (версия)
• Эфалид. От Евполемии.

А также:

• Кефаллены. От Калипсо
• Три дочери. От Гекаты
• Диагор. Олимпийский победитель

И т. д., всего ок. 40 имен

Он является прадедом Одиссея.

Убитые Гермесом

• Аргос Панопт.
• Аск (великан).
• Батт. Пастух, превращен в камень.
• Ипполит (гигант).

Эпитеты Гермеса

• Агорей (Ἀγοραῖος, «рыночный»). Эпитет Гермеса.
• Акакет (Ἀκάκητα, также Акакесий (Ἀκακήσιος); возможные значения: «помощник», «милостивый», «неуязвимый», либо от города Акакесий в Аркадии). Эпитет Гермеса. См. Мифы Аркадии.
• Аргоубийца (Ἀργειφόντης). Эпитет Гермеса.
• Долий (Δόλιος, «хитрец»). Эпитет Гермеса.
• Кадмил (Καδμῖλος). Имя Гермеса, связанное с культом Кабиров. Либо Кадм, принимаемый за Гермеса.

• Киллений (Κυλλήνιος). От горы Киллены.
• Корикиец (Κωρυκιώτης). Эпитет Гермеса по названию корикийской пещеры в Киликии. См. Малая Азия в древнегреческой мифологии.
• Криофор (Κριοφόρος, «несущий барана»). Эпитет Гермеса, храм в Танагре.
• Ктарос (Κτάρος, «прибыльный»). Эпитет Гермеса.
• Лафрий (Λάφριος). Эпитет Гермеса в Эфиопии, где показывали след его стопы.
• Параммон (Παράμμων). См. Африка в древнегреческой мифологии.
• Промах (Πρόμαχος, «сражающийся впереди», «защитник»). Эпитет Гермеса в Танагре.
• Психопомп (Ψυχοπομπός), душеводитель, одно из культовых имен Гермеса, обязанностью которого было сопровождение теней умерших в царство Аида. См.
• Тихон (Τυχών, «попадающий в цель»). Эпитет Гермеса, приносящего удачу.
• Трикефал (Τρικέφαλος, «трёхглавый»). Эпитет Гермеса, бога перекрёстков.
• Харидот. (Χαριδότης, «податель радости»). Эпитет Гермеса на Самосе. Тот же эпитет у Диониса и Зевса.
• Хтоний (Χθόνιος, «подземный»). Эпитет Гермеса, именовавшегося сыном Диониса и Афродиты.
• Эпафродит (Ἐπαφρόδιτος, «прелестный»). Эпитет Гермеса.
• Эриуний (Ἐριούνιος, «благодетельный»). Эпитет Гермеса.

Отождествляется с ним: Кадмил-Касмил, Кандавл у меонийцев.

В литературе и искусстве

Ему посвящены III и XVIII гимны Гомера, XXVIII орфический гимн. Действующее лицо трагедий Эсхила «Эвмениды» и «Прикованный Прометей», трагедий Еврипида «Антиопа» и «Ион», комедий Аристофана «Мир» и «Плутос», пьесы Астидаманта Младшего «Гермес». Многочисленны античные статуи Гермеса — «Привязывающий сандалию», «Гермес Бельведерский», «Гермес Олимпийский» и другие.

Литература

• Гермес // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [www.theoi.com/Cult/HermesTitles.html Hermes Titles] (Эпитеты Гермеса)  (англ.)

Отрывок, характеризующий Гермес

С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.