Меровинги

О киногерое см. Меровинг (Матрица)

Мерови́нги (фр. Mérovingiens, нем. Merowinger и Merovinger) — первая династия франкских королей в истории Франции. Её короли правили с конца V до середины VIII века на территории современных Франции и Бельгии. Они происходили от салических франков, которые в V столетии обосновались в Камбре (Хлодион Длинноволосый) и Турне (Хильдерик I).

Мифические и легендарные предки

Долгое время считалось, что первым вождём франков из династии Меровингов был Фарамонд, сын Маркомира. Эта версия была распространена в средние века, но позже историки пришли к выводу, что такого франкского правителя всё-таки не было. Кроме того, средневековые хронисты писали о том, что Фарамонд и последующие короли франков вели свой род от троянцев, которые прибыли в незапамятные времена на территорию Галлии. Здесь существуют многочисленные расхождения — чаще всего предками Меровингов назывались царь Приам или герой троянской войны Эней.

Происхождение имени

По легенде, одним из предков королей династии Меровингов был вождь салических франков Меровей, правивший приблизительно с 448 по 457 год. Именно ему Меровинги обязаны именем своей династии. Факт его существования не очевиден, но Меровинги были убеждены, что он когда-то был, и гордились своим происхождением от него. По легенде, Меровей был рождён женой Хлодиона от морского чудовища.

Длинноволосые короли

Короли Франкии, царствовавшие в этих землях и принадлежавшие к династии Меровингов, носили очень длинные волосы, считавшиеся свидетельством их избранности, божьей к ним милости. Франки верили, что Меровинги обладают магической силой, заключавшейся в чрезвычайно длинных волосах их владельцев и выражавшейся в «королевском счастье», олицетворявшем в себе благополучие франкского народа. Современники называли их «длинноволосыми королями» (лат. rēges crīnīti). Так, согласно Григорию Турскому, придя из Паннонии, франки «прежде всего заселили берега Рейна. Затем… перешли Рейн, прошли Торингию и там по округам и областям избрали себе длинноволосых королей из своих первых, так сказать, более знатных родов». (Но,«видимо, этот народ всегда был привержен язычеству; они совершенно не признавали бога», — пишет он далее). «Правителей с длинными золотистыми волосами» с правого берега Рейна и их союзные тогда отношения с римлянами в контексте повествования о франках упоминает до этого и Клавдий Клавдиан. По свидетельству Агафия Миринейского, у правителей франков были «длинные развевающиеся волосы, простирающиеся до спины», им было запрещено «когда-либо стричься, и они остаются с детства нестриженными… волосы их сзади красиво падают на плечи, и спереди посредине разделены пробором… Это считается как бы некоторым знаком и величайшей прерогативой чести королевского рода. Подданные же стригутся в кружок, и иметь им длинные волосы отнюдь не разрешается». Те из них, которые относились к франкам, стриглись до плеч. Короткие волосы были не в обычаях германцев, к которым они принадлежали. Такие причёски были свойственны римлянам. (И получили у них распространение с III века до н.э.). Что же до галлов, то из-за их обыкновения не обрезать свои волосы большая часть этой страны ещё в I веке называлась римлянами «Косматой Галлией». Хотя прерогатива носить чрезвычайно длинные волосы принадлежала меровингским верхам, изначально небелгским и некельтским, традицией она становится, кажется, на территориях прежней Галлии, где к приходу римлян тоже предпочитали неукороченные причёски. Отсечение волос считалось тяжелейшим оскорблением для представителя династии Меровингов и на практике означало потерю его прав на обладание властью (примером тому может служить сын Хлодомира Хлодоальд, известный впоследствии как святой Клод).

Очень длинные волосы можно рассматривать как символ, означающий божественную избранность тех, кто носил их, «очень» же в реалии «очень длинные волосы» объяснять как отражение той разницы, которой стало отличаться положение франкских королей на римских некогда территориях по сравнению с их прежними, рейнско-правобережными позициями.

Краткий исторический обзор

Более подробную историческую справку можно получить из статей о каждом из королей династии Меровингов (см. список королей Франции)

Первым историческим вождём салических франков большинство историков признают Хильдерика (около 457 — около 481), сына легендарного Меровея. Именно при нём будущая территория франкского королевства начала расширяться. Он сражался под предводительством римского полководца Эгидия с вестготами и оказал поддержку полководцу Павлу в борьбе с саксами.

Но истинным основателем королевства франков является сын Хильдерика Хлодвиг (около 481—511), внук Меровея. Он вёл активную завоевательную политику и значительно расширил владения франков, став основателем Франкского королевства (лат. Regnum Francorum). Хлодвиг присоединил к своим землям север Галлии, одержав в 486 году победу над Сиагрием, объявившим себя «царём римлян» на землях между Луарой и Сеной. Затем расширил границы своего королевства вплоть до верховий Рейна, разгромив аламаннов в битве при Толбиаке в 496 году. Около 498 года Хлодвиг принял крещение и благодаря этому получил поддержку галло-римской знати и духовенства. На протяжении всего своего правления Хлодвиг совершал многочисленные набеги на земли вестготов, окончательно разгромив их в 507 году в битве при Вуйе. Кроме того, в период его правления была издана «Салическая правда», а столицей стал Париж. С Хлодвига начинается так называемый «меровингский период» в истории Франции, который продлился с конца V века до конца VII века.

По германской традиции после смерти Хлодвига королевство было поделено между его четырьмя сыновьями: Теодорих стал королём Реймса, Хлодомир — Орлеана, Хильдеберт — Парижа и Хлотарь — королём Суассона. Раздробленность королевства не помешала франкам объединить свои усилия для совместных действий против бургундов, государство которых было покорено после затяжной войны в 520—530 годах. Ко времени сыновей Хлодвига относится и присоединение области будущего Прованса, оказавшееся бескровным. Меровингам удалось добиться передачи этих земель от остготов, втянутых в длительную войну против Византии.

В 558 году вся Галлия объединилась под властью Хлотаря I, владевшего ею до своей смерти в 561 году. Но и у него было четыре наследника, что привело к новому дроблению государства на три части — Бургундию (на востоке Франкского королевства, на территории бывшего государства бургундов), Австразию (на северо-востоке Галлии, в том числе исконные земли франков по берегам Рейна и Мааса) и Нейстрию (на северо-западе с центром в Париже). На юге-западе располагалась Аквитания, которая считалась общей территорией всех трёх франкских королей.

Традиция наследственного деления имущества была у всех германских народов: после смерти короля все его дети мужского пола должны были получить свою долю, так как королевство считалось личным имуществом предыдущего правителя. Следовательно, королевство постоянно дробилось, а желание собрать под своей властью как можно большую территорию приводило к братоубийственным заговорам и войнам. Например, после смерти Хлодомира Хильдеберт и Хлотарь объединились и убили малолетних наследников своего брата, а его королевство поделили между собой. Кроме того, в раннем средневековье ещё была широко распространена кровная месть, поэтому одно убийство влекло за собой целую серию новых конфликтов, сражений и тайных заговоров.

Примером тому может послужить сорокалетняя война (575—613) между двумя франкскими королевами — Фредегондой, женой короля Нейстрии, и Брунгильдой, женой короля Австразии. В конце концов сыну Фредегонды Хлотарю II (613—628) удалось объединить под своей властью три королевства франков, свергнув и жестоко казнив Брунгильду. Он сумел этого добиться благодаря поддержке местной знати и духовенства, так как он обязался не вмешиваться в их дела, что значительно усилило землевладельцев-магнатов, графов и епископов.

После смерти Хлотаря II ему наследовали два его сына — Дагоберт и Хариберт. Правление Дагоберта (629—639) было особенно успешным, так как ему удалось ненадолго укрепить престиж королевской власти и проводить успешную завоевательную политику. Он сумел присоединить к своему королевству земли алеманнов, совершил несколько походов в Италию, Испанию и славянские земли Центральной Европы и даже ненадолго захватил Бретань. Но для поддержки знати и духовенства Дагоберту приходилось раздавать земли, что исчерпало запасы государственного земельного фонда (фиска). Дагоберт умер в 639 году и был похоронен в базилике аббатства Сен-Дени, которая с этого момента стала главной усыпальницей французских королей.

Несмотря на недолгое усиление королевской власти при Дагоберте, все больше власти получали майордомы (лат. major domus — управляющий дворцовым хозяйством) во всех трех королевствах. Они заведовали доходами и расходами королевского двора, командовали стражей, выступали в качестве представителей королей перед знатью. Период бездействия королей и фактического правления майордомов принято называть периодом «ленивых королей».

Но всё-таки имя и сакральный статус Меровингов позволили наследникам Дагоберта оставаться у власти ещё некоторое время. К примеру, Сигеберт III, сын Дагоберта, почитался франками как святой. Поэтому попытка майордома Гримоальда Старшего отстранить Дагоберта II, сына Сигеберта, от власти закончилась казнью Гримоальда. История Дагоберта II, отстранённого от власти майордомом (его отослали в Ирландию, но он вернулся), стала отправным пунктом исторической фантазии М. Байджента, Р. Лея и Г. Линкольна о спасении Меровингов.

Падение Меровингов затянулось на столетие. После неудачи Гримоальда майордомы стремились использовать сакральный статус королей в политической борьбе: после поражения Австразии в войне против Нейстрии безвластный австразийский король был увезен в Париж, что означало потерю Австразией самостоятельности. Во второй половине VII века франкское государство вновь распалось, но в первой трети VIII века его объединил Карл Мартелл, могущественный победитель в битве при Пуатье. Несмотря на успехи, Карл не решился занять трон. Долгое время майордом, принявший вместо престола титул вице-короля, избирал другую тактику. Престол оставался вакантным, пока сыновья Карла Мартелла не возвели на него Хильдерика III, до того времени заключенного в монастырь.

Майордом Пипин Короткий, сын Карла Мартелла, подавил внешних и внутренних врагов, а затем решил уничтожить и фиктивную королевскую власть Меровингов. После переговоров с папой Захарием Пипин был помазан и провозглашён королём Франкского королевства. Последнего Меровинга, Хильдерика III, Пипин остриг и заключил в монастырь в ноябре 751 года.

Государство Меровингов ещё в значительной мере было языческим. Не менее важно и то, что христианизация не имела в нём статуса государственной политики: католическую веру распространяли добровольцы-миссионеры, зачастую прибывшие из соседних регионов. Такие проповедники в V—VII веках обращали язычников, живших во внутренних районах государства франков — в окрестностях Парижа, Орлеана и т. д. Влияние папы в государстве франков было практически незаметно. Показательно то, что для низвержения Меровингов (с учётом прошлых неудачных попыток) потребовалась также санкция папы.

Хронология и территории

Период	Суассон	Париж	Орлеан	Мец
481—511	Хлодвиг I
511—524	Хлотарь I	Хильдеберт I	Хлодомир	Теодорих I
524—534
534—548				Теодеберт I
548—555				Теодебальд
555—558
558—561
Период	Нейстрия	Париж	Бургундия	Австразия
561—567	Хильперик I	Хариберт I	Гунтрамн	Сигиберт I
567—575
575—584				Хильдеберт II
584—592	Хлотарь II
592—595
595—612			Теодорих II	Теодеберт II
612—613			Сигиберт II
613—629
Период	Нейстрия + Бургундия + Австразия			Аквитания
629—632	Дагоберт I			Хариберт II
632—639
Период	Нейстрия + Бургундия		Австразия
639—656	Хлодвиг II		Сигиберт III
656—657
657—673	Хлотарь III		Хильдерик II
673—675
675—675	Теодорих III		Хлодвиг III
676—679			Дагоберт II
679—691			(Майордом Пипин Геристальский)
691—695	Хлодвиг IV
695—711	Хильдеберт III
711—715	Дагоберт III
715—717	Хильперик II
717—719			Хлотарь IV (Майордом Карл Мартелл)
719—721
721—737	Теодорих IV (Майордом Карл Мартелл)
737—741	Карл Мартелл
Период	Нейстрия + Бургундия + Прованс		Австразия + Аламания + Тюрингия
741—743	Майордом Пипин Короткий		Майордом Карломан
743—747		Хильдерик III
747—751
751—768	Пипин Короткий стал королём. Конец династии Меровингов.

Меровинги в современной культуре

• В книге «Код да Винчи» Д. Брауна Меровинги фигурируют как потомки Иисуса Христа, что позаимствовано Брауном (вместе со всей псевдо-исторической частью «Кода») из книги Байджента, Лея и Линкольна «Священная загадка».
• В фильме «Матрица» одного из героев зовут Меровингеном.
• В книгах А. Мартьянова «Фафнир» и «Мировой кризис» потомки Меровингов образуют секретное общество, которое стремится к возвращению власти. В цикле «Вестники времен» Меровинги выступают как потомки Иисуса и родоначальники династии графов Тулузских, что и является причиной их вражды с французскими королями.

См. также

• Мартовские поля

Библиография

Источники

• Большие хроники Франции = Grandes Chroniques de France.

• Григорий Турский. История франков = Historia Francorum. — М.: Наука, 1987.

• Из грамоты короля Дагоберта относительно рынка в районе Парижа (629 г.).

• Из грамоты короля Дагоберта ресбахскому монастырю (635 г.).

• Маркульф. Формуляры актов.

• Продолжатели Фредегара. Хроника = Chronica.

• Салическая правда = Lex Salica. — М.: Образц. тип. им. Жданова, 1950.

• Сборник капитуляриев. (Капитулярии, формулы, декреты, постановления, акты и другие законодательные памятники Меровингов, примыкающие к Салической правде)

• Фредегар. [www.thedarkages.ru/index.php?option=com_remository&Itemid=85&func=fileinfo&id=76 Хроника] = Fredegarii Chronica.

• Эйнхард. Жизнь Карла Великого = Vita Caroli. (Немного информации о Меровингах с точки зрения приверженца династии Каролингов).

Литература

• Арзаканян М. Ц., Ревякин А. В., Уваров П. Ю. История Франции. — 1-е изд. — М.: Дрофа, 2005. — С. 474. — ISBN 5-7107-6229-6.

• История средних веков. — 4-е изд. — М.: Издательство Московского университета "Высшая школа", 2003. — С. 640. — ISBN 5-211-04818-0.

• История Франции. — М., 1972-1973. (Под ред. А. З. Манфреда)

• Ле Гофф Ж. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Goff/index.php Цивилизация средневекового Запада]. — Екатеринбург: У-Фактория, 2005. — С. 560. — ISBN 5-94799-388-0.

• Лебек С. [www.krotov.info/history/06/3/lebek.html Происхождение франков. V-IX века]. — М.: Скарабей, 1993. — ISBN 5-86507-001-0.

• Тьерри О. [data.esmene.ru/thierry/ Рассказы о временах Меровингов]. — СПб.: Издание О. И. Бакста, 1864.

• Солодовников В. Соборы Галльской Церкви эпохи Меровингов.

• Bainville J. [classiques.uqac.ca/classiques/bainville_jacques/Histoire_de_france/Histoire_france.html Histoire de France]. — Paris: Librairie Arthème Fayard, 1924. — С. 497.

• Chédeville А. La France au Moyen Age.

• Lot F. [classiques.uqac.ca/classiques/lot_ferdinand/la_gaule/la_gaule.html La Gaule. Les fondements ethniques, sociaux et politiques de la nation française]. — Paris: Librairie Arthème Fayard, 1947. — С. 592.

• Lot F. [classiques.uqac.ca/classiques/lot_ferdinand/la_france_origines/la_france.html La France. Dès origines à la guerre de cent ans]. — Paris: Librairie Gallimard, 1941. — С. 278.

• Lot F. [classiques.uqac.ca/classiques/lot_ferdinand/Naissance_de_la_france/Naissance_france.html Naissance de la France]. — Paris: Librairie Arthème Fayard, 1948. — С. 864.

Ссылки

• [nobles.narod.ru/merov00.htm Меровинги (В. Н. Малов)]
• [jeanjacques.villemag.free.fr/ Генеалогия Меровингов]  (фр.)
• [www.safety.spbstu.ru/book/hrono/hrono/geneal/geanl_fr_01.html Генеалогическое древо Меровингов на «Хроносе»]
• [bibliotekar.ru/Iskuss1/26.htm Франкское искусство в период меровингов]
• [lauhic.club.fr/index.html Подробная хронология истории Франции]  (фр.)

Отрывок, характеризующий Меровинги

– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.