Меру

Статья по тематике Индуизм
История · Пантеон
Направления Вайшнавизм  · Шиваизм  · Шактизм  · Смартизм
Верования и практики Дхарма · Артха · Кама Мокша · Карма · Сансара Йога · Бхакти · Майя Пуджа · Мандир · Киртан
Священные писания Веды · Упанишады Рамаяна · Махабхарата Бхагавадгита · Пураны другие
Родственные темы Индуизм по странам · Календарь · Праздники · Креационизм · Монотеизм · Атеизм · Обращение в индуизм · Аюрведа · Джьотиша
Портал «Индуизм»

Ме́ру (санскр. मेरु), или Сумеру «благая Меру» — священная гора в космологии индуизма и буддизма, где она рассматривается как центр всех материальных и духовных вселенных. Считается обителью Брахмы и других дэвов. В Пуранах описывается, что её высота составляет 80 000 йоджан (1 106 000 км, что близко по размеру к диаметру Солнца 1 392 000 км, и что примерно в три раза превосходит среднее расстояние от Земли до Луны) и что она располагается на Джамбудвипе — одном из континентов на Земле. Индуистские храмы, в том числе и Ангкор-Ват в Камбодже, построены как символическая репрезентация горы Меру, Кайласа или Мандара.

Меру в индуистской космологии

В традиции индуизма мироздание часто изображается в форме лотоса, из центра которого возвышается Меру — гора, на вершине которой располагается рай главного из всех дэвов Индры. В космологии индуизма священная гора Меру находится в центре вселенной. Некоторые помещают её в самый центр северного полюса Земли. Согласно Пуранам, на вершине горы Меру пребывают ведийские дэвы.

В некоторых индуистских источниках, Меру упоминается как одна из 16 гималайских вершин, уцелевших во время потопа, и возвышающихся над водой. Среди современных названий гималайских вершин есть также вершина Меру, но в представлении индусов наиболее священной считается гора Кайлаш, которая почитается вечной обителью Шивы. Практически во всех первоисточниках гора Меру помещается на далёком севере.

В античной традиции было широко распространено представление, что земля повышается к северу. Древние индийцы, иранцы и скифы полагали, что все великие реки текли со священных северных гор. Представление о высоких северных горах, протянувшихся с запада на восток по берегу северного океана также отражены на карте к «Географии» Птоломея, которая была издана в Риме в 1490 году. Это мнение было распространено вплоть до XVI века.

В своём труде «Исследования по Индии» известный средневековый персидский энциклопедист Аль-Бируни указывает на гору Меру как на «центр двип и морей и также центр одной из них, Джамбудвипы».

Брахмагупта говорит:

Многообразны высказывания людей относительно описания Земли и горы Меру, в особенности тех, кто изучает Пураны и книги по религиозному закону. Одни из них описывают эту гору как возвышающуюся над поверхностью Земли на необычайную высоту; она находится-де под полюсом и звезды вращаются у её подножия, так что восход и заход зависят от неё, и она-де называется Меру из-за того, что это в её власти, и из-за того, что только её вершина благодаря своей мощи может скрывать и открывать Земле Солнце и Луну, что будто день её обитателей дэвов длится шесть земных месяцев и их ночь также длится шесть месяцев.

Описание Меру в «Махабхарате»

В «Махабхарате» Меру — это горная страна с вершинами до самого неба, где главная вершина — это гора Мандара. В «Махабхарате» описываются земли, лежащие за Гималаями: хребты Тибета и Памира, пустыни Средней Азии, непроходимые леса, полярные области и такие арктические феномены, как неподвижная Полярная звезда, звёзды, которые не восходят и не заходят, но вращаются в горизонтальной плоскости, завершая каждый свой круг за 24 часа, высокостоящее созвездие Большой Медведицы, солнце, которое встаёт лишь раз в году, день и ночь, продолжающиеся по шесть месяцев, полярное сияние, область долгого мрака и т. д. Говорится, что на краю этой области высится гора Меру, северный склон которой является побережьем Молочного моря. В «Махабхарате» говорится:

На северной стороне, сияя, стоит могучий Меру, причастный великой доле; на нём обитель Брахмы, здесь душа всех существ пребывает, Праджапати, всё подвижное и неподвижное сотворивший… Великий Меру, непорочная, благая обитель. Здесь заходят и вновь (над горой) восходят Семь божественных риши во главе с Васиштхой (созвездие Большой Медведицы).

Вокруг Меру вращаются все светила. Над ней неподвижно висит полярная звезда, а вокруг делают круг созвездия Большой Медведицы, Кассиопеи и Волопаса, здесь полгода — день, полгода — ночь, одна ночь и один день вместе равны году. На севере Молочного моря есть большой остров, известный под именем Швета-двипа («Светозарный Белый остров»)

Эта страна описывается как «страна вечного счастья», «племя не знает ни болезней, ни слабости возраста», «повсюду стада антилоп и стаи птиц», «уйдя туда, вновь в этот мир не приходят». Это — «Земля избранных», «Земля святых», «Земля блаженных». Подобные детали имеют большое сходство с более поздним описанием Шамбалы. Она расположена отдалённом северном краю, высоко на вершинах Меру и на его склонах у берегов Молочного северного океана. Это — обитель богов и страна «блаженного народа». Из земного мира сюда могут попасть лишь избранные праведники, и то лишь после окончания своей жизни. Там — рай Индры: «Уйдя туда, вновь в этот мир не приходят». Живыми в ту страну могут вознестись лишь некоторые прославленные герои или мудрейшие риши. Попадают туда чудесным образом, по божественному соизволению, лишь на крыльях священной птицы Гаруды. Это — страна вечного счастья, которая высоко возвышается над злом. Здесь не холодно и не жарко. Покрытая рощами и лесами земля производит обильные плоды, повсюду стада антилоп и стаи птиц, всё благоухает ароматами цветов. Здесь не живёт человек жестокий, бесчувственный и беззаконный. Здесь не может быть войн и сражений. Люди этой страны все равны между собой, не знают забот и горя; наслаждаются всеми благами жизни.

Описание Меру в Пуранах

Согласно пуранической космологии, вокруг Меру вращаются все светила, а на её вершине пребывают всесильные дэвы, такие как Индра и Брахма. Причём Индралока — обитель главного ведийского дэвы — Индры располагается на самой вершине Меру. Там находится великолепный дворец Индры, в саду которого произрастает растение сома, из которого изготавливается священный напиток бессмертия. В «Матсья-пуране» сказано:

Она из золота и светит подобно огню без примеси затемняющего дыма. Четыре её стороны имеют четыре разных цвета. Цвет восточной стороны её белый, подобно цвету брахманов; цвет северной стороны — красный, подобно цвету кшатриев; цвет южной стороны — жёлтый, подобно цвету вайшьев; цвет западной стороны — чёрный, подобно цвету шудр. Высота её 86 000 йоджан, из которых в земле находится 16 000. Каждое ребро четырех её сторон составляет 34 000 йоджан. На этой горе есть реки с пресной водой и прекрасные золотые жилища, в которых обитают различного рода духовные существа: дэвы вместе с их певцами гандхарвами и их любовницами апсарами, а также асуры, дайтьи и ракшасы. Вокруг горы находится водоём Манаса, а вокруг этого водоёма с четырёх сторон обитают локапалы, а они — хранители мира и его обитателей. У горы Меру есть семь узлов, то есть больших гор, названия которых суть Махендра, Малайя, Сахья, Шуктибам, Рикшабам, Виндхья, Париятра. А маленьких гор так много, что их почти не счесть; это и есть те горы, на которых живут люди. Что же касается больших гор вокруг Меру, то к их числу относятся: Химавант, покрытая вечными снегами, и на которой обитают ракшасы, пишачи и якши; Хемакута — из золота, на которой обитают гандхарвы.

В «Вишну-пуране», одной из самых авторитетных Пуран индуизма, в которой содержится обширный материал по философии, космологии и богословию, о горе Меру сообщается следующее:

Внутренней оболочкой наделённого великим Атманом мирового яйца была гора Меру, а внешней оболочкой — горы; околоплодные воды образованы океанами. И в этом яйце, о брахман, были горы, континенты, океаны, планеты, миры, дэвы, асуры и люди. С внешней стороны яйцо окутано водой, огнём, воздухом, пространством, а также источником первоэлементов, первоэлементами, наделёнными десятью качествами и великим принципом творения.

Яйцо Брахмы заключает в себе всю вселенную и состоит из нескольких миров, или лок. Все локи объединяются в три основные группы: верхние локи, средние локи (куда относится и земля), и адские локи. Верхние локи состоят из высших или райских миров, где обитают различные дэвы. Центр всех миров — гора Меру, которая возвышается над верхними райскими локами. Под ними расположены семь концентрических островов-континентов. Центральными из них является круглая и плоская земля Джамбудвипа. Второй континент по названию Плакша (или Гомедака) омывает море патоки (сока сахарного тростника). Третий континент Шалмала опоясан винным морем Сура. Четвёртый континент, названный Куша окружает море очищенного масла Сарпис. Пятый континент, носящий имя Краунчха — море простокваши Дадхи. Шестой континент Шветадвипа омывает молочное море Кшира. Седьмой континент Пушкара окружён огромным круглым морем чистой воды Джала. Это море граничит с землёй высочайших гор Локалока, которая отделяет видимый мир от мира тьмы. За горами Локалока простирается зона вечной ночи, а далее — скорлупа мирового яйца.

Подобная схема строения мирового яйца является общей как для пуранических писаний, так и для эпоса и Упанишад. Однако количество и названия различных миров варьируется.

Гора Меру в индуистских преданиях

Существует множество упоминаний горы Меру в индуистских преданиях. Самые известные из них приводятся ниже.

История появления Ганги

В «Бхагавата-пуране» описывается одна из версий появления реки Ганги и объясняется, каким образом Ганга из самой верхней точки вселенной попадает на разные планеты. Однажды, когда Махараджа Бали совершал яджну, к нему пришёл Вишну в облике Ваманы и попросил у него три шага земли. Когда его просьба была удовлетворена, Вамана двумя шагами пересёк все три планетные системы (локи) и большим пальцем левой ноги пробил оболочку вселенной. Несколько капель воды из Причинного океана просочились через дыру в оболочке, упали на голову Шивы и оставались там тысячу юг. Эти капли воды и есть священная река Ганга. Описывается, что сначала она течёт по Дхрувалоке (Полярной звезде) и очищает её, затем она омывает планеты семи великих риши (Маричи, Васиштха, Атри и других), которые живут на планетах, расположенных под Дхрувалокой, а дальше миллиарды небесных космических кораблей несут её воды по путям дэвов — сначала на Луну (Чандралоку) и наконец на обитель Брахмы, которая находится на вершине горы Меру. Здесь она делится на четыре рукава — Сита, Алакананда, Чакшу и Бхадра, — которые стекают со склонов Меру и достигают планет среднего уровня, одной из которых является Земля. С гималайских вершин они устремляются вниз, протекают через Харидвар и текут по равнинам Индии, очищая всё на своём пути.

Пахтанье Молочного океана дэвами и асурами

В «Махабхарате» описывается история о том, как на главной вершине горы Меру, которая носит название Мандара, дэвы во главе с Брахмой решили создать напиток бессмертия. Дэвы использовали вершину Мандара как мутовку для пахтанья океана, в результате которого появилась амрита:

… и стали сбивать воду для получения амриты. В то время как дэвы и асуры пахтали океан посредством Мандары, там поднялся великий шум, подобный громыханию чудовищных облаков. Там различные водяные обитатели, раздавленные великой горой, сотнями находили свою гибель в солёной воде. Разнообразнейших тварей из мира Варуны. А также обитателей нижних областей мира, привела к уничтожению та гора, опора земли. Между тем как она вращалась, могучие деревья, населённые птицами, сталкиваясь друг с другом, падали с вершины горы. И огонь, возникший от трения их, полыхая ежеминутно пламенем, будто синее облако — молниями, окутал гору Мандару. Он сжёг слонов и львов, оказавшихся там. Также расстались с жизнью и всевозможные другие существа. Затем Индра, лучший из бессмертных, погасил всюду тот ожигающий огонь водою, рожденной из облаков. После того в воды океана потекли разнородные выделения из могучих деревьев, а также множество соков трав. Именно от питья тех соков, наделенных бессмертною силой, а также от истечения золота дэвы достигли бессмертия.

Меру, Ваю и Ланка

В преданиях описывается, что гора Меру и бог ветра Ваю были хорошими друзьями. Однажды, ведийский мудрец Нарада убедил Ваю показать свою силу, подув на гору Меру. Ваю дул изо всех сил в течение целого года, но на помощь Меру прилетел Гаруда, защитив её своими крыльями. Однако, по прошествии одного года, Гаруда решил на какое-то время передохнуть. В результате этого вершина горы обвалилась и упала в океан, превратившись в остров Шри-Ланку.

Меру, Агастья и горы Виндхья

Другое широко известное предание связано с ежедневным обходом Солнца вокруг горы Меру и ведийским риши Агастьей:

Однажды, горы Виндхья, которые разделяют Северную и Южную Индию, начали расти и выросли до такой высоты, что помешали Солнцу в его движении. При этом они очень сильно возгордились и потребовали от бога солнца Сурьи ежедневно обходить вокруг них, подобно тому, как он обходит гору Меру (которая, по мнению многих, располагается на Северном полюсе). Таким образом, возникла необходимость проучить Виндхья, и мудрец Агастья был избран для исполнения этой миссии.

Агастья начал путешествовать с севера на юг, и на своём пути наткнулся на непроходимые горы Виндхья. Он начал просить горный хребет дать ему возможность перейти в Южную Индию. Из почтения к знаменитому риши Агастье, горы Виндхья склонились пред ним и позволили мудрецу и его семье перейти на юг. Они также пообещали не увеличиваться в высоте до тех пор, пока Агастья не вернётся назад в Северную Индию. Агастья, однако, навсегда поселился на юге, и горы Виндхья, верные своему слову, никогда более не увеличились в размерах. Таким образом, Агастья хитростью добился того, чего невозможно было добиться силой.

Меру в буддийской космологии

См. также: Буддийская космология

В буддийской космологии земля представляется плоской, в центре которой расположена гора Меру, или Сумеру. На буддийских мандалах её также изображают в центре, в окружении четырёх больших двип (островов), и за ними — восемь малых двипы. Гора Сумеру, по космологии буддизма, состоит из четырёх драгоценностей, а именно, вся восточная сторона её состоит из серебра, южная из лазурита, западная из яхонта, северная из золота. Согласно этому ламы по четырём сторонам возвышения, делаемого на мандале и долженствующего изображать гору Сумеру, вставляют отдельные кусочки серебра, ляписа, лазурита, яхонта и золото.

Меру в теософии

Елена Блаватская в своей «Тайной доктрине» следуя древним учениям также располагает гору Меру на Северном полюсе и рассматривает астрономические аспекты этого понятия: "Меру, как сказано, есть Свар-Лока, обитель Брамы, Вишну, и Олимп индусских экзотерических религий, географически она описана, как «проходящая через середину Земного Шара и выступающая по обе стороны»", что соответствует оси полюсов. В частности Гора Меру в "Тайной Доктрине" Елены Блаватской связывается с циклическим движением солнца по зодиаку, и "восхождение и нисхождение Богов" сопоставляется с этим астрономическим явлением . Швета-Двипа или Лучезарный Остров в трудах Елены Петровны Блаватской объединяется с понятиями Шамбалы и Калапы и рассматривается как место пребывания Богов вне цикла человеческих перевоплощений - Сансары, что сопоставимо с понятиями пребывания в буддийской нирване. Однако для Богов, являющихся Учителями человечества это не пассивное, а активное состояние и каждый выход одного из Учителей из Калапы означает творческое воздействие на течение очередного цикла Сансары или эволюции человечества. Кроме философских и астрономических аспектов Блаватская рассматривает Швета-двипу или Шамбалу как современную обитель Учителей человечества, вынося в качестве гипотезы ее географическое метоснахождение в пустыне Гоби. Версия Е. Блаватской о местонахождении «лучезарного острова» — Швета-двипы на месте бывшего внутреннего моря Азии на территории современной пустыни Гоби, не совпадает с гипотезой о его заполярном местонахождении. Параллели между Белым островом и Шамбалой очевидны и имеют, по мнению исследователей, общие корни в древней Индии.

Аналоги Меру в религиозных верованиях различных народов

Похожие представления встречаются и у алтайских народов, где аналогом горы Меру может служить гора Белуха, которая ранее у алтайцев называлась Уч-сумеру. В религиозных верованиях различных народностей можно найти множество аналогичных примеров почитания близлежащих гор, на которых обитали главные боги. В греческой мифологии такой горой был Олимп, в зороастризме — Дамаванд, в синтоизме — Фудзи, в иудаизме и христианстве — Арарат и Синай, у иранцев это — Хара. За исключением Хары, местоположение всех вышеперечисленных гор точно известно на земле, что касается гор Меру и Хара, считается, что под этими горами подразумевалась одна «полярная гора», расположенная на далёком севере. Вывод о тождественности иранской горы Хара и индийской Меру был сделан на основе сравнительного анализа иранских и индийских источников, и на найденных письменных средневековых документах, в которых иранское название горы Хары используется для обозначения индийской Меру. Эти общие представления о горах Меру и Харе ведут к древним ариям, предположительно, проживавшим ранее в Восточной Европе, от Чёрного моря до Урала и находившихся в контакте с жителями севера. Согласно одной из выдвигаемых учёными гипотез, от ариев знание о северных землях позднее пришло к иранцам и обитателям полуострова Индостан, а согласно теории исхода из Индии (в которой индийский субконтинент рассматривается как родина ариев), знание ариев распространилось на запад и на север из Индии. В религиозной традиции индуизма принято считать, что в древности арийская ведийская культура одновременно существовала не только на всём Евразийском континенте, но и по всему миру.

В представлениях скифов Меру располагалась на севере, в области мрака и снега, «где вращаются звезды, Луна и Солнце». Общим сюжетом во многих мифах и сказаниях являлось описание сказочной обители за священными горами, так называемой «страны блаженных», которая находилась на северном склоне Меру, на побережье Молочного моря — Северного Ледовитого океана.

Меру и Арктическая теория

Одним из главных создателей «арктической теории происхождения ариев» был известный политический деятель Индии Бал Гангадхар Тилак (1856—1920). Его книга «Арктическая родина в Ведах» остаётся часто цитируемой до настоящего времени. Согласно его теории в доледниковый период климат арктических районов был тёплым и благоприятным для проживания человека. С наступлением неблагоприятных изменений в климате этого региона арии мигрировали на юг, в Индию. Данные, накопленные современной наукой, опровергают эту гипотезу и в настоящее время больше приверженцев у теории о прародине древних ариев на Южном Урале.

Ссылки

• [www.vyasa.ru/books/ShrimadBhagavatam/?id=400 Описание горы Меру и Джамбудвипы в «Бхагавата-пуране»]

Отрывок, характеризующий Меру

Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.