Мерцалов, Николай Иванович

Николай Иванович Мерцалов
Дата рождения:	18 февраля (2 марта) 1866(1866-03-02)
Место рождения:	Тула, Российская империя
Дата смерти:	13 ноября 1948(1948-11-13) (82 года)
Место смерти:	Москва, СССР
Страна:	Российская империя Российская империя→СССР СССР
Научная сфера:	механика
Место работы:	МВТУ, ТСХА
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	МГУ
Научный руководитель:	Н. Е. Жуковский
Известные ученики:	В. В. Добровольский, Л. П. Смирнов, Н. Д. Лучинский
Награды и премии:

Никола́й Ива́нович Мерца́лов (18 февраля (2 марта) 1866, Тула — 13 ноября 1948, Москва) — российский и советский учёный-механик. Заслуженный деятель науки и техники РСФСР (1944).

Биография

Н. И. Мерцалов родился в семье начальника 1-го отделения Тульской казённой палаты. Его отец, потомственный дворянин Иван Михайлович, был широко образованным человеком; он любил художественную литературу и лично знал И. С. Тургенева и М. Е. Салтыкова-Щедрина. Мать, Александра Павловна, происходила из семьи потомственных тульских оружейников. Жили на Гоголевской улице.

В Тульской гимназии он учился вместе с В. В. Вересаевым, который вспоминал о Мерцалове как о «звезде нашего класса», как о человеке, который с ранних лет проявил выдающиеся способности и не был удовлетворён казённой системой гимназического образования.

Он никогда не бегал, не играл. На переменах, когда мы бились на «сшибалке» или бегали вперегонки, он степенно расхаживал с кем-нибудь вдоль забора и «беседовал». Товарищи относились к нему с невольным почтением, более сильные не смели его задирать. Прозвище ему было — Сократ…
Когда я был в шестом классе, три моих товарища, Мерцалов, Буткевич и Новиков, попались в тяжком деле: раздавали революционные прокламации рабочим Тульского оружейного завода…

— В. Вересаев. Воспоминания (в юные годы).

Только вследствие либерализма нового директора гимназии Н. Н. Куликова гимназисты не были исключены, хотя раз в неделю после этого должны были ходить на душеспасительные собеседования с законоучителем гимназии, протоиереем Ивановым.

В 1884 году Н. И. Мерцалов окончил гимназию и поступил на математическое отделение физико-математического факультета Московского университета. После окончания университета в 1888 году он несколько лет работал на машиностроительных заводах в Германии, вместе с тем посещал лекции в Дрезденском высшем техническом училище. По возвращении в 1892 году в Россию сдал магистерские экзамены и в 1894 году, окончив Императорское Московское техническое училище, получил звание инженера-механика. С 1895 года стал преподавать в Московском техническом училище; с 1899 года по рекомендации Н. Е. Жуковского он был избран адъюнкт-профессором училища по кафедре прикладной механики и термодинамики; с 1913 по 1930 годы — ординарный профессор.

Также с 1898 года он — приват-доцент Московского университета. Н. И. Мерцалов преподавал также (сначала в 1896—1897 годах, затем с 1917 года) в Московском сельскохозяйственном институте; с 1920 года — профессор: читал курсы теории механизмов и машин, кинематики пространственных механизмов. Ученики Мерцалова — В. В. Добровольский, Л. П. Смирнов, Н. Д. Лучинский — свидетельствовали, что его лекции отличались оригинальностью изложения, ясностью предлагаемых методов, широтой охвата вопросов. Курс лекций Мерцалова «Динамика механизмов», вышедший в 1914 году, был, по существу, научно-исследовательской работой, где впервые в мировой науке обобщались оригинальные методы динамического анализа машин и механизмов. В его курсе «Кинематика механизмов» (1916) были изложены основы кинематической геометрии и их применения к задачам исследования механизмов.

В 1930 году инженерный факультет сельскохозяйственной академии, где он преподавал, был переведён в Московский институт механизации и электрификации сельского хозяйства, где Мерцалов возглавил кафедру теоретической и прикладной механики.

В 1931—1932 гг. Мерцалов написал статью «Термодинамика», которая явилась обобщением его многолетней работы. В ней он доказал, что теорема Нернста является простым следствием двух первых принципов. Впервые им было доказано важное свойство простых тел: по мере приближения абсолютной температуры к нулю, теплоёмкости тел тоже стремятся к нулю. В период работы над этой статьей он указывал, что Ломоносов первый заложил научную основу термодинамики.

Н. И. Мерцалов внёс много нового и оригинального в разработку теории пространственных механизмов («Пространственная семизвенная шарнирная цепь», 1936 г.; «Построение последовательных положений звеньев пространственного семизвенного шарнирного механизма (семизвенника)», 1940 г. и др.), в проектирование пространственных зубчатых передач по развёртывающимся и неразвёртывающимся поверхностям, в разработку проблем гидродинамической теории смазки, в развитие общей теории сельскохозяйственных машин, решил некоторые частные случаи задачи о гироскопе («Задача о движении твердого тела, имеющего неподвижную точку», 1946 г.).

В 1941—1943 гг. Н. И. Мерцалов был в эвакуации в Челябинске. В 1944 году он получил звание «Заслуженного деятеля науки и техники» и был награждён орденом Ленина.

Семья

Жена — Агриппина Давыдовна была из купеческого сословия. Дочери Н. И. Мерцалова, Надежда (1910—?) и Мария (1912—2000, искусствовед), были певчими в храме Святителя и Чудотворца Николая у Соломенной сторожки, где служил Василий (Надеждин).

Библиография

• Мерцалов Н. И. Избранные труды: В 3-х тт. — М.: Машгиз, 1950—1952.

Литература

• Воспоминания учеников Н. И. Мерцалова // Труды семинара по теории машин и механизмов. — Т. 7. — Вып. 26, 1949. — С. 18—23.
• Волков В. А., Куликова М. В. Московские профессора XVIII — начала XX веков. Естественные и технические науки. — М.: Янус-К; Московские учебники и картолитография, 2003. — С. 156—157. — 294 с. — 2 000 экз. — ISBN 5—8037—0164—5.

Ссылки

• [www.tula-oblast.ru/greatpeople/naturalsciences/naturalsciences27.php Биография Н. И. Мерцалова] на портале Тулы и Тульской области

Отрывок, характеризующий Мерцалов, Николай Иванович

– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.