Мезоамериканские системы письма

Мезоамериканские системы письма — возникшие независимо от других центров возникновения письменности системы письма индейских культур центральной Америки. Расшифрованные до настоящего момента письменности Мезоамерики сочетали в себе особенности логографии и слоговых письменностей, и по этой причине (а также из-за рисуночного внешнего вида знаков) нередко именуются «иероглифами». До настоящего времени известно 5 или 6, в зависимости от классификации, систем письма, при этом не всегда представляется возможным установить их чёткие хронологические рамки. Больше всего памятников осталось от письменности майя. Существует богатая литература на местных языках, частично на местных письменностях, частично в записи латинским алфавитом.

Ольмекское письмо

На ранней ольмекской керамике обнаружены изображения, которые можно интерпретировать как хроники. Длительное время также считалось, что знаки, вырезанные на ольмекских монумантальных скульптурах, в частности, на так называемом «Монументе посла» (La Venta Monument 13), представляли собой раннюю форму ольмекского письма. Данное мнение укрепилось после того, как в 2002 г. было объявлено об открытии подобных знаков в археологическом раскопе Сан-Андрес.

В сентябре 2006 г. журнал Science опубликовал сообщение об открытии так называемого Каскахальского блока (en:Cascajal block), на котором было обнаружено 62 знака, не похожих на какую-либо иную из известных письменностей Мезоамерики. Блок датируется примерно 900 г. до н. э. на основании датировки прочих предметов, найденных рядом. Если будет доказана его подлинность, то блок окажется наиболее ранним памятником мезоамериканского письма.

По форме знаков ольмекское письмо напоминает письмо майя и, возможно, является его предком.

Сапотекское письмо

Ещё одним кандидатом на самую раннюю письменность в Мезоамерике является письменность сапотекской культуры. Возникшая в конце предклассического периода после упадка ольмеков, сапотекская культура на территории современного мексиканского штата Оахака создала империю с центром в Монте-Альбан. На нескольких памятниках данной культуры археологи обнаружили крупные тексты рисункоподобными знаками. Некоторые знаки опознаются как календарные, однако письменность в целом остаётся недешифрованной. Направление письма — сверху вниз, исполнение — несколько грубее, чем у классической культуры майя.

Наиболее ранний памятник сапотекского письма — каменное изображение «танцующего» («Danzante»), известное среди археологов как Памятник 3, обнаруженное в Сан-Хосе-Моготе, штат Оахака. По современным представлениям, этот рельеф изображает мёртвого истекающего кровью пленника с двумя иероглифическими знаками между ног — возможно, представляющими его имя. Первоначально памятник относили к 600—500 гг. до н. э., и он считался самым древним памятником письма Мезоамерики. Тем не менее, по поводу датировки существуют сомнения, вплоть до того, что монумент изначально принадлежал другой культуре, а сапотеки использовали его в своих целях. Письменность вышла из употребления в поздний классический период.

Эпиольмекское или истмийское письмо

Небольшое количество артефактов было обнаружено на Теуантепекском перешейке. Они представляют собой ещё одну раннюю мезоамериканскую систему письма. Как предполагается, они содержат календарную информацию, однако в любом случае являются недешифрованными. Самыми длинными из этих надписей являются Стела из Ла-Мохарры и статуэтка из Туштлы (en:Tuxtla Statuette). Система письма очень близка письменности майя, в частности, в ней используются знаки для аффиксов и даты по так называемому Длинному счислению. Предполагается, что эпиольмекское письмо является предком письменности майя, то есть последняя не является изобретением народа майя. Ещё один памятник эпиольмекского письма — стела из Чьяпа-де-Корсо, древнейший американский монумент, на котором указана его собственная дата; согласно календарю майя, она соответствует 36 г. до н. э.

В статье 1997 г. Джон Джастесон (John Justeson) и Терренс Кауфман предложили дешифровку эпиольмекского письма, за что в 2003 г. данная работа получила грант Гуггенхайма (Guggenheim Fellowship). Однако уже в следующем году правильность дешифровки оспорили Стивен Хьюстон (en:Stephen Houston) и Майкл Коу, которые безуспешно попытались применить дешифровку Джастесона и Кауфмана к ранее неизвестным эпиольмекским надписям.

Исапское письмо

На высокогорных городищах культуры майя, Такалик-Абах и Каминальхуйу, были найдены пиктографические стелы, которые относят к культуре исапа. Вероятно, данные земли в доклассическую эпоху населяли носители михе-сокских языков, и язык надписей относится скорее к ним, чем является языком майя. Некоторые знаки указанных надписей по внешнему виду идентичны знакам письменности майя, однако сама письменность остаётся недешифрованной. Продолжающееся разрушение данных археологических городищ оставляет мало надежд на обнаружение новых памятников, которые могли бы помочь дешифровать данную письменность.

Письменность майя

Письменность майя представлена средне-предклассическим периодом на Майянских равнинах, и по мнению ряда учёных, является старейшей мезоамериканской письменностью (согласно другим гипотезам, происходит от ольмекского письма). Единственная мезоамериканская письменность, которая на сегодняшний день дешифрована (прочитано около 75 % знаков), по характеру является смешанной лого-силлабической, состояла из примерно 700 различных знаков. На сегодняшний день известно около 7000 текстов, записанных письмом майя.

Письменность постклассических культур

См. также: Ацтекское письмо и миштекское письмо

После крушения цивилизации майя система письма майя продолжала употребляться, хотя и в меньшем объёме. Постклассические надписи были обнаружены на полуострове Юкатан в таких местах, как Чичен-Ица и Ушмаль, однако их стиль весьма далёк от совершенства классических надписей майя. Другие постклассические культуры, например, ацтеки, вообще не выработали собственных систем письма, но вместо них использовали семасиографические системы знаков, хотя, по мнению ряда исследователей, в них со временем стали появляться признаки фонетического письма по ребусному принципу. Ацтекские знаки для имён сочетают логографические элементы с фонетическими.

См. также

• Письменности коренных народов Америки

Литература

• Michael D Coe and Justin Kerr, The Art of the Maya Scribe, Thames and Hudson. 1997
• Martinez, Ma. del Carmen Rodríguez; Ponciano Ortíz Ceballos; Michael D. Coe; Richard A. Diehl; Stephen D. Houston; Karl A. Taube; Alfredo Delgado Calderón; «Oldest Writing in the New World», in Science, 15 September 2006: Vol. 313. no. 5793, pp. 1610—1614.
• Nielsen, Jesper, Under slangehimlen, Aschehoug, Denmark, 2000.
• Sampson, Geoffrey; Writing Systems: A Linguistic Introduction, Hutchinson (London), 1985.

Отрывок, характеризующий Мезоамериканские системы письма

Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.