Месса

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Ме́сса (лат. Missa) — основная литургическая служба в латинском обряде Католической Церкви. Состоит из начальных обрядов, Литургии Слова, Евхаристической Литургии и заключительных обрядов. Во время Евхаристической Литургии, согласно учению церкви, происходит пресуществление: хлеб и вино становятся Телом и Кровью Иисуса Христа.





Этимология

Этимология слова «месса» остаётся спорной. Согласно одной версии оно связано с глаголом лат. mittere — «отпускать» и первоначально означало «отпуст», а затем распространилось на всю литургическую службу. Согласно второй гипотезе, оно восходит к латинскому лат. missio — «миссия, послание».

История

Чинопоследование римской мессы сложилось в первые века нашей эры. Примерно с IV века для Западной Церкви стали писаться сакраментарии — полные литургические тексты, но появился ряд местных обрядов в отправлении мессы (галликанский, амвросианский, мосарабский и др.). Помимо Библии, читались и другие книги (в литургии Часов — жития святых и проповеди). Полный индекс со ссылками на все чтения получил название «Спутника книг» — «Comes librorum» или «Liber comitis».

Позже, чтобы упростить процесс, тексты стали выписываться целиком в требуемом для литургии виде. В итоге был создан лекционарий. Под сакраментарием стала пониматься книга епископа или священника, которая содержала принадлежащие целебранту части евхаристической литургии (канон, коллекты, префации и т. д.). Потом получил свою книгу и хор, которая стала называться градуал, псалтерий, а чуть позже — гимнарий (или «liber antiphonarius» ["responsalis", «sequentialis»]). В конце IV века Амвросий Медиоланский в собрании наставлений для новокрещённых, озаглавленном «De sacramentis», процитировал центральную часть канона, где уже было ядро Римского канона мессы (слова «quam oblationem», то есть молитва перед консекрацией). В то же время из сакраментариев выделилось 3 самых главных и полных: Льва, Геласия и Григория, хотя их авторство не доказано. Древнейшим из них является сакраментарий Льва («Sacramentarium Leonianum»), сохранившийся в манускрипте VII века в капитулярной библиотеке в Вероне. Ему предшествовали небольшие книжки («libelli missarum»), содержавшие части мессы, существовавшие в Церкви того или иного диоцеза или местности, но не включавшие канон. Но древнейшим римским миссалом считается сакраментарий Геласия, более полный по сравнению с сакраментарием Льва, содержащий помимо канона несколько вотивных месс. Праздники в нём к тому же были расположены в соответствии с литургическим годом. Древнейший сохранившийся манускрипт его датируется VIII веком и включает часть галликанского обряда.

Понтификат Григория Великого стал крупной вехой в истории римской мессы. В ходе его реформы число изменяемых при каждой мессе молитв было сокращено до трёх — коллекта, секрета и послепричастной молитвы, были введены дополнительные формы «Communicantes» и «Hanc igitur». В то же время был создан знаменитый григорианский хорал. Чин в миссале Пия V 1570 г., если не считать небольших дополнений, очень точно соответствует порядку, установленному Григорием. Григорианский сакраментарий лёг в основу многих поздних, из которых основной — Адриановский, созданный Адрианом I для Карла Великого в 785 или 786 г. В стандартизации литургии в Империи Карлу помог Алкуин, восполнивший пробелы в римском сакраментарии введением фрагментов Геласианского. Алкуиновский римско-галликанский синтез стал окончательной формой римской мессы. Молитвы, произносящиеся у алтаря в своей нынешней форме стали самой поздней частью мессы. Они развились из средневековых обрядов частного приготовления к мессе и получили формальное утверждение в миссале Пия V. Однако практиковались они задолго до Реформации и появились в первом печатном издании римского миссала 1474 г. «Gloria» вводилась постепенно и сначала пелась лишь по праздникам на епископских мессах.

Миссал Пия V был приведён в соответствие с требованиями Тридентского собора и стал называться «Missale Romanum ex decreto sacrosancti Concilii Tridentini restitutum» («Римский миссал, восстановленный по указаниям святого Тридентского Собора»). На его основании сформировалась Тридентская месса. Адриан Фортескье, автор «Описания церемоний римского обряда», в 1912 заметил:

Нет сомнений в том, что в каждой реформе можно найти то, что кто-то предпочёл бы не менять. Но справедливая и разумная критика признает, что проделанное Пием V восстановление литургии было в целом весьма удовлетворительно. Мерилом действий комиссии была древность. Она упразднила позднейшие витиеватости и устремилась к простоте, не разрушая, в то же время, красочные элементы, привносящие в суровую римскую мессу красоту поэзии. Она изгнала сонм длинных секвенций, постепенно загромоздивших мессу, но сохранила пять, несомненно, лучших из них; она сократила процессии и сложный церемониал, но сохранила действительно плодотворные церемонии, свечи, возложение пепла, пальмовые листья и прекрасные обряды Страстной недели. Несомненно, нам, жителям Запада, есть чему радоваться, имея римский обряд в форме, сохранённой миссалом Пия V
.

После этого было несколько ревизий, но до Второго Ватиканского собора они не имели большого значения. Таковы были в частности бреве Климента VIII «Cum sanctissimum» от 7 июля 1604 г. и «Si quid est» Урбана VIII от 2 сентября 1634. Ватиканский градуал 1906 г. стал содержать возрождённые формы напевов, используемые целебрантом, которые должны быть включены в миссал.

В 1969 была провозглашена ревизия, опубликованная в римском миссале в 1970. Она включала 2 небольших заголовка — «Ordo missae» («Порядок мессы») и «Institutio generalis missalis Romani» («Общее руководство римского миссала»). Главными нововведениями Novus Ordo стали:

  • разрешение использования национальных языков;
  • разрешение священнику совершать мессу лицом к народу;
  • введение в литургию кроме традиционного римского канона ещё трёх анафор, с возможностью выбора священником анафоры при совершении мессы;
  • упрощение одеяний священнослужителей;
  • упрощение оформление алтаря и перенос его от задней стены к центру пресвитерия.
  • некоторые текстовые изменения, такие, как отмена псалма Judica в начале мессы, и Последнего Евангелия и молитв Льва XIII в конце.

В 1975 и 2000 годах Иоанн Павел II сделал ещё несколько небольших ревизий.

7 июля 2007 года папа Бенедикт XVI в motu proprio Summorum Pontificum установил, что латинская месса может совершаться в двух формах: «ординарной», под которой имеется в виду Novus Ordo, и «экстраординарной», то есть тридентской (в редакции 1962 года).

Чин

Ординарный чин мессы

  • Начальные обряды:
    • вход предстоятеля (интроит), сопровождаемый входным песнопением;
    • обряд покаяния («Confiteor») В воскресные дни и в Торжества вместо «Confiteor» может использоваться обряд освящения воды и окропления ею верных в знак воспоминания о крещении. Такая Месса называется Суммой и служится обычно в полдень;
    • «Kyrie eleison» (Господи помилуй);
    • гимн «Слава в вышних Богу» («Gloria») (только по воскресеньям, на торжествах и праздниках и опускается в периоды Адвента и Великого поста);
    • коллекта;
  • Завершающие обряды (благословение участвовавших и окончание мессы).

Экстраординарный (Тридентский) чин

По воскресеньям и праздникам перед мессой проводится омовение рук. Изначально перед этим никаких молитв не произносилось, но позже в литургических книгах появился 25-й псалом, где читается: «lavabo inter innocentes manus meas» («умываю руки свои между невинными»). Затем начинается собственно месса, которая делится на мессу для катехуменов и для верных.

Для катехуменов:

Для верных:

  • офферторий, где играется антифон и преломляется хлеб и вино:
    • воскурение ладана над дарами и среди верующих и чтение псалма 25 (26):6-12;
    • молитва святейшей Троице;
    • молитва «Orate fratres» и секрет;
  • консекрация и акты благодарения и надежды:
    • префация канона;
    • чтение правила консекрации, включающее воскурение ладана;
    • приготовление к консекрации;
    • собственно консекрация;
    • приношение символической жертвы;
    • напоминание о воскрешении мёртвых;
    • «аминь», завершающий вторую часть;
  • причащение:
    • молитва «Libera nos»;
    • преломление хлеба на 3 части;
    • «Agnus Dei»;
    • молитва за мир («pax»);
    • приготовление к причащению;
    • получение святых даров и чтение молитвы на основе Мф. 8:8;
  • благодарение:

Месса у протестантов

В эпоху Реформации чин, родственный католической мессе, существовал и у лютеран под названием Немецкая месса (Deutsche Messe). Адаптации римско-католической мессы под нужды протестантов были посвящены две важные работы Лютера — «Formula missae» (1523) и «Deutsche Messe» (1526). В первой из них для большинства обрядов (чтений и распевов) ещё сохранялся латинский язык (как у католиков), во второй в качестве богослужебного (в том числе и для некоторых сохранившихся ординарных песнопений — Kyrie, Credo, Sanctus и т.д.) Лютер установил немецкий язык (и общинное пение). Лютеровский чин божественной литургии не получил широкого распространения у лютеран, как не удержалось и само слово «месса». Свою службу, литургически аналогичную мессе, лютеране ныне называют «евхаристией» (по главному таинству) или просто «богослужением» (нем. Gottesdienst, англ. Divine service и т.д.).

См. также

Напишите отзыв о статье "Месса"

Ссылки

  • [svd.catholic.by/messa/ Подробный чин мессы на сайте вербистов (рус.)]
  • [ruscath.ru/liturgy/missa6.shtml Чин Мессы латинского обряда (рус.)]
  • [www.claret.ru/liturgy/lb.htm Литургическая Тетрадка на сайте кларетинов]
  • [www.liturgies.net/Liturgies/Catholic/NovusOrdo.htm#chant Текст современный Мессы (англ.)]
  • [www.cfpeople.org/Books/GIRM/cfptoc.htm Общее руководство к Римскому Миссалу издания 1975 г. (англ.)]
  • [www.usccb.org/liturgy/current/romanmissalind.shtml#chant Общее руководство к Римскому Миссалу издания 2000 г. в двух частях на латыни (формат «.pdf»)]
  • [www.krotov.info/libr_min/12_l/lus/tiger.htm Кардинал Ж. М. Люстиже. Месса]
  • [carthusian.narod.ru Картезианский Латинский Миссал (OCart)]
  • [www.allmercifulsavior.com/Liturgy/Missa_Slavonica.pdf#chant Тридентская Мисса, латынь и славянский язык]

Отрывок, характеризующий Месса

– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.