Местечкин, Марк Соломонович

Марк Местечкин
Имя при рождении:	Марк Соломонович Местечкин
Дата рождения:	29 марта 1900(1900-03-29)
Место рождения:	Киев, Российская империя
Дата смерти:	29 ноября 1981(1981-11-29) (81 год)
Место смерти:	Москва, СССР
Гражданство:	СССР СССР
Цирк:	Московский цирк Никулина на Цветном бульваре
Награды:

Ма́рк Соломо́нович Месте́чкин (29 марта 1900, Киев — 29 ноября 1981, Москва) — советский цирковой режиссёр, заслуженный деятель искусств РСФСР (1963), народный артист РСФСР (1969), кандидат искусствоведения (1971). Отец артистки Людмилы Сухолинской-Местечкиной.

М. Местечкин ставил различные сюжетно-тематические спектакли, сборные программы. Глубокое знание особенности циркового искусства помогало М. Местечкину подчинять цирковые трюки общему замыслу спектакля.

М. Местечкин много и постоянно работал с клоунами (Карандашом, Ю. Никулиным, М. Шуйдиным, О. Поповым, Б. Вяткиным и многими другими). Немалым успехом пользовался поставленный М. Местечкиным номер музыкальных эксцентриков Е. Амвросьевой и Г. Шахнина.

Биография

• В 1919—1926 годах работал как актёр в киевском театре Соловцова, в первом театре РСФСР в Москве, в театре Революции.
• В 1926—1930 годах преподавал курс клоунады в МАЦИС.
• С 1930 года — художественный руководитель эстрадного ансамбля и режиссёр акробатического ансамбля ЦДКЖ.
• С 1948 года — режиссёр всесоюзного объединения государственных цирков.
• С 1954 года — главный режиссёр Московского цирка на Цветном бульваре.
• С 1964 года руководил студией клоунады при Московском цирке на Цветном бульваре.
• С 1977 года — профессор отделения режиссуры цирка ГИТИСа.

Основные постановки

• «Маленький Пьер» (1949)
• «Отважные» (1953)
• «Необыкновенные приключения» и «Юность празднует» (1957)
• «Счастливого плавания!» и «Чёрный Томми» (1959)
• «Карнавал на Кубе» и «Трубка мира» (1962)

Отрывок, характеризующий Местечкин, Марк Соломонович

– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.