Метафизическая живопись

Метафизическая живопись (итал. Pittura metafisica) — направление в итальянской живописи начала XX века.

Де Кирико и формирование группы

Родоначальником метафизической живописи является Джорджо де Кирико, который ещё в период своего пребывания в Париже в 1913—1914 годах создавал пустынные городские пейзажи, предвосхищавшие будущую эстетику метафизизма; его серия «Площади Италии» придавала фантастическое измерение условной итальянской классической архитектуре, воссозданной им на картинах. В 1915 году Италия вступила в первую мировую войну, художник вынужден был вернуться в Феррару, где ожидал мобилизации. Формирование группы художников, исповедовавших эстетику метафизизма, произошло в 1916 году, когда в госпитале в Ферраре сошлись судьбы Джорджо Де Кирико, порвавшего с футуризмом Карло Карра, Филиппо де Пизиса и младшего брата Де Кирико, Андреа, который взял себе псевдоним Альберто Савинио. В 1920х годах к ним ненадолго присоединился Джорджо Моранди.

Эстетика

В метафизической живописи метафора и мечта становятся основой для выхода мысли за рамки обычной логики, а контраст между реалистически точно изображенным предметом и странной атмосферой, в которую он помещен, усиливал ирреальный эффект.

Метафизическое движение родилось на основе этого нового подхода к живописи, и в 1916—1922 годах объединило художников и писателей вокруг журнала «Valori Plastici» (Пластические ценности), в котором была опубликована серия теоретических работ Де Кирико и Савинио, посвященных метафизической живописи. В своей работе «Анадиомен» Альберто Савинио формулирует два основных принципа метафизической поэтики: «призрачность» и «ирония». Тема «манекена», которая становится лейтмотивом картин Де Кирико и Карра, также впервые появилась в записях Савинио. Метафизическая живопись опиралась на образы предшествующего искусства, и включала в себя различные культурные элементы прошлого. Савинио и Де Кирико испытывали явное влияние неоклассической живописи Арнольда Бёклина; Карло Карра, отошедший от футуристических экспериментов, вернулся к старинной классической традиции — живописи треченто и кватроченто (это видно у него в построениях перспективы в пейзажах). Известный итальянский искусствовед Роберто Лонги как-то остроумно подметил, что «кватроченто стало для метафизических марионеток и каменных гостей оперной сценой». Художники стремились найти метафизическую грань между миром живого и неживого, поэтому в их картинах живое похоже на неодушевленное, а неодушевленные предметы живут своей тайной жизнью. Вообще «тайна» — любимое слово Джорджо Де Кирико.

Две тенденции

В метафизическом движении выделились две тенденции: одна особенно богата символическими и литературными смыслами и реминисценциями (Де Кирико, Савинио), вторая менее доктринерская, но более обусловленная живописной фантазией. (Карра, Моранди). Движение не создало ни своей школы, ни определенной группы, оно скорее было реакцией на футуризм, выражением его кризиса, и именно в этом качестве имело влияние в Италии, где схожую эстетику в это время стали исповедовать некоторые другие художники (Марио Сирони, Арденго Соффичи, Массимо Кампильи, Атаназио Сольдати), а также во всей Европе.

Конец школы

Метафизическое движение довольно быстро сошло со сцены. Последнюю картину в этом стиле Де Кирико написал в 1918 году, Моранди в 1920, а Карра в 1921. Однако ряд идей метафизиков были подхвачены сюрреалистами. Метафизическому движению в живописи были посвящены две большие выставки в Германии, состоявшиеся в 1921 и в 1924 годах.

Работы метафизических художников особенно полно представлены в миланских музеях и частных собраниях (собрания Юккера, Тонинелли, Маттиоли); в Лондоне (собрание Роланда Пенроуза); в Нью-Йорке (Музей современного искусства); в Чикаго (Художественный институт); в Стокгольме (Национальный музей) и в Венеции (фонд Пегги Гугенхейм).

Художники-метафизики

• Де Кирико, Джорджо
• Савинио, Альберто
• Моранди, Джорджо
• Пизис, Филиппо де
• Мартини, Артуро
• Казорати, Феличе
• Карра, Карло

Литература

• Герман, Михаил. Искусство первой половины XX века. Азбука. 2005.
• Грибоносова-Гребнева Е. Творчество К. С. Петрова-Водкина и «метафизическая живопись» // Искусствознание. 2. 99. С.372-401.
• Art of the 20 Century. Vol.I Taschen. 1998.

Отрывок, характеризующий Метафизическая живопись

Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.