Метрополис

Метрополис
Metropolis
Жанр	антиутопическая драма
Автор сценария	Теа фон Харбоу Фриц Ланг
В главных ролях	Густав Фрёлих Бригитта Хельм Альфред Абель Рудольф Клайн-Рогге
Оператор	Карл Фройнд Гюнтер Риттау
Кинокомпания	UFA
Длительность	147 минут
Бюджет	1,3 млн рейхсмарок
Страна	Веймарская республика
Год	1926
Выход фильма «Метрополис» (оригинальное название — Metropolis)

К:Фильмы 1926 годаК:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

«Метро́полис» (нем. Metropolis) — немой 2,5-часовой художественный фильм Фрица Ланга по сценарию и параллельно написанному роману Теи фон Харбоу, эпическая метафорическая и научно-фантастическая антиутопия, ставшая высшей точкой и завершением развития немецкого киноэкспрессионизма. Считается одним из величайших немых кинопроизведений в истории.

Сюжет

Фильм начинается и заканчивается фразой: «Посредником между головой и руками должно быть сердце».

Действие разворачивается в Будущем. Огромный футуристический город разделён на две части — верхний Рай, где обитают «хозяева жизни», и подземный промышленный Ад, жилище рабочих, низведённых до положения придатков гигантских машин.

Сын одного из правителей Метрополиса, Фредер (Густав Фрёлих), ведёт беззаботную и праздную жизнь и развлекается в Вечных Садах. Внезапно он видит Марию (Бригитта Хельм), девушку «снизу», которая привела на верхние уровни детей рабочих, чтобы показать им лучшую жизнь, возможно, ожидающую их впереди. Охрана выводит девушку и детей, но Фредер успевает влюбиться в неё с первого взгляда. Он отправляется её искать и попадает на промышленный уровень как раз в тот момент, когда там происходит авария, в которой погибают несколько человек. Подземная часть Метрополиса представляется Фредеру Молохом, постоянно требующим всё новых человеческих жертв.

Фредер идёт к своему отцу, Йо Фредерсену (Альфред Абель), рассказывает об аварии и спрашивает его, где те люди, чьими руками построен Метрополис. Фредерсен отвечает, что они там, где им и положено быть — на Дне. В это время к Фредерсену приходит цеховой мастер Грот (Генрих Георге) и приносит таинственные планы неизвестного подземелья, найденные в карманах двух погибших при аварии рабочих. Фредерсен спрашивает своего помощника Иосафата (Теодор Лоос), почему о взрыве и планах он узнаёт от сына и мастера, а не от него. Иосафат ничего не может ответить, и Фредерсен его увольняет — это означает, что Иосафат обречён отправиться на Дно. Фредер сочувствует Иосафату и предлагает ему работать на него. Фредерсен приказывает начальнику службы безопасности Худому (Фриц Расп) докладывать о каждом шаге Фредера.

Фредер снова отправляется на промышленный уровень, желая на своем опыте понять жизнь рабочих. Очень скоро он понимает, что в Метрополисе рабочий — это только придаток Машины, приказы которой он должен выполнять. Фредер заменяет измотанного монотонным трудом рабочего Номер 11811 (Эрвин Бисвангер) и становится на его место возле машины. Они меняются одеждой, и Фредер просит рабочего, чтобы тот отправился к Иосафату и дождался его. Худой в это время следит за машиной Фредера, шофёр которого получает через Номер 11811 приказание Фредера ехать на квартиру Иосафата. Номер 11811 находит в карманах одежды Фредера много денег, поддаётся искушению и отправляется в Иошивару — квартал «красных фонарей» и разгульных развлечений.

Фредерсен приходит к изобретателю Ротвангу (Рудольф Клайн-Рогге), в доме которого обнаруживает гигантский бюст Хель — своей покойной жены, матери Фредера, в которую Ротванг был когда-то влюблён. Ротванг мстительно говорит, что сумел вернуть Хель к жизни, и показывает Фредерсену женщину-робота, «совершенного человека будущего — человеко-машину». Ему нужно 24 часа, чтобы завершить работу, — и тогда никто не сможет отличить его творение от живого человека. Фредерсен просит Ротванга посмотреть странные планы подземелий. Ротванг приходит к заключению, что это планы древних катакомб, расположенных ниже Дна Метрополиса. «Хотел бы я знать, что рабочие делают в этих катакомбах», — говорит Фредерсен. В ответ Ротванг показывает ему тайный вход в подземелье.

В это время Фредер находит в кармане одежды рабочего такой же план. Другой рабочий замечает это и говорит, что очередная встреча состоится сегодня после окончания смены в заброшенной штольне: «она снова зовёт нас». С трудом дождавшись конца смены, измотанный и почти лишённый воли, Фредер вместе с другими рабочими добредает по коридорам катакомб до подземной часовни, где вдруг видит Марию.

Фредерсен с Ротвангом наблюдают эту сцену через пролом в своде часовни, при этом Ротванг узнаёт Фредера и прилагает все усилия, чтобы Фредерсен не заметил своего сына.

Мария пересказывает рабочим легенду о Вавилонской башне. Великие умы задумали построить башню до небес и тем самым восславить величие Разума, Создателя и Человека. Однако сами они не могли реализовать свой замысел, а потому наняли для постройки Башни рабочих. И случилось так, что Руки, которые строили Башню, ничего не знали о Голове, в которой возникла изначальная идея. И то, что для Головы было вдохновением, для Рук обернулось непосильной ношей, проклятием. Руки и Голова говорили на одном языке, но не понимали друг друга — и Башня так и не была построена. Для того, чтобы Руки и Голова могли говорить друг с другом, нужен Посредник, и этим Посредником должно быть Сердце. «Где же этот Посредник?» — спрашивает один из рабочих. «Он придёт!» — отвечает Мария. «Мы будем ждать и терпеть, — говорит рабочий. — Только бы не слишком долго». Рабочие расходятся, остаётся только Фредер. Мария узнаёт его и называет Посредником.

Фредерсен, так и не узнавший своего сына в толпе, предлагает Ротвангу придать человеко-машине облик Марии, чтобы разрушить доверие рабочих к девушке. Ротванг соглашается, придумав, как это можно использовать для мести Фредерсену. Он преследует Марию в катакомбах и загоняет её в свою лабораторию, чтобы скопировать её внешность на человеко-машину. Ротванг поручает человеко-машине погубить Фредерсена, его город и его сына.

Фредер приходит на встречу, которую Мария назначила ему в Соборе, но Мария не появляется. Фредер идёт на квартиру Иосафата, надеясь встретить там рабочего Номер 11811 и с его помощью снова найти Марию. Однако Худой уже перехватил рабочего и отправил его на место к машине. Фредер уходит, решив, что должен найти Марию сам. К Иосафату приходит Худой, который пытается подкупом и угрозами вынудить его покинуть Метрополис, но Иосафат отказывается предать Фредера. Они сражаются, Худой побеждает.

Ротванг пытается обездвижить Марию, чтобы поместить её в машину для копирования внешности. Мария сопротивляется. Её крик слышит Фредер, проходящий мимо дома Ротванга. Он врывается в дом, но оказывается заперт в подвале. Ротванг успешно копирует внешность Марии на человеко-машину, освобождает Фредера и говорит ему, что Мария сейчас у его отца. На самом деле к Фредерсену отправилась её механическая копия, Лже-Мария.

Фредерсен приказывает Лже-Марии опорочить доброе имя девушки, образ которой она носит. Ворвавшийся в комнату Фредер видит их вместе и впадает в безумие. Пока Фредер лежит в постели в горячке, Йо Фредерсену приносят приглашение от Ротванга на званый вечер, где главной звездой становится Лже-Мария — она танцует экзотический танец, который приводит молодых людей в неистовство. В бреду Фредер видит Марию в образе вестницы Апокалипсиса, видит статую Смерти, которая выходит из Собора в Метрополис, чтобы пожрать человеческие жизни.

Фредер приходит в себя. К нему приходит Иосафат в костюме рабочего — он скрывается от шпионов Фредерсена. Он рассказывает, что после званого вечера Ротванга среди молодых аристократов было несколько дуэлей и самоубийств. Вечные Сады заброшены, зато в Иошиваре столпотворение, и во всём этом виновата Мария. Худой докладывает Фредерсену, что только вера в приход Посредника удерживает рабочих от бунта. Фредерсен приказывает ему не препятствовать рабочим — что бы ни случилось, это отвечает его планам.

Ротванг говорит настоящей Марии, что Фредерсен хочет спровоцировать беспорядки, чтобы получить возможность подавить рабочее восстание силой.

Лже-Мария выступает перед рабочими в часовне. Она говорит, что Посредник не пришёл, что терпение должно закончиться, и призывает уничтожать машины. Рабочие готовы начать восстание. Появляются Фредер и Иосафат. Фредер обвиняет Лже-Марию, говорит, что она — фальшивка. Рабочие, узнав сына Фредерсена, в ярости набрасываются на него; Номер 11811 заслоняет Фредера от удара ножом и погибает.

(Далее частично утраченный эпизод: Ротванг в опьянении от успеха своего замысла рассказывает Марии, как он обманул Фредерсена, дав человеко-машине свои инструкции и утаив от него, что Фредер может стать Посредником. Фредерсен подслушивает его, тайно находясь на чердаке дома изобретателя, врывается в комнату и нападает на Ротванга. Марии удаётся сбежать.)

Лже-Мария провоцирует восстание. Рабочие и их жёны на подъёмниках отправляются на промышленный уровень, чтобы уничтожить машины, которые Лже-Мария назвала главной причиной их несчастий. Старший бригадир Грот закрывает перед ними ворота, чтобы спасти Генератор, и докладывает о восстании Фредерсену по видеотелефону. Тот приказывает открыть ворота. Грот подчиняется. Рабочие врываются в машинный зал. Грот пытается объяснить рабочим, что если они уничтожат машину, то весь жилой уровень, где остались дети, будет затоплен, но его никто не слушает. Рабочие набрасываются на него, а Лже-Мария в это время включает Генератор на полную мощность и скрывается. Рабочие в восторге наблюдают за тем, как Генератор и другие машины разрушаются от перегрузки.

Фредерсен из своего кабинета наблюдает за тем, как в Метрополисе пропадает энергия и останавливается движение. Входит Худой и докладывает, что Фредер остался на Дне. «Я хочу знать, где мой сын!» — кричит Фредерсен. «Завтра многие спросят: „Йо Фредерсен, где мой сын?“» — отвечает Худой.

Настоящая Мария оказывается на Дне как раз в тот момент, когда начинается затопление и с верхнего уровня падают все подъёмники. Она поднимает тревогу и пытается спасти детей. К ней присоединяются Фредер и Иосафат. Вместе они выводят детей с затопленного уровня через вентиляционные шахты.

Гроту в конце концов удаётся напомнить обезумевшим рабочим о том, что их дети остались на Дне. «Кто подговорил вас разрушить машины? — спрашивает он. — Без них вы умрёте!» Рабочие отвечают, что их подговорила ведьма, и отправляются в погоню за ней.

В это время Лже-Мария в Иошиваре возглавляет празднование Конца Света, а Фредер и настоящая Мария отводят детей в Вечные Сады. Толпа рабочих нападает на настоящую Марию, ей чудом удается спастись от расправы. В ужасе она бежит в Иошивару. Толпа бежит за ней туда и сталкивается с шествием «золотой молодёжи» во главе с невменяемой Лже-Марией. Её привязывают к столбу и намереваются сжечь на огромном костре. Фредер, думая, что это настоящая Мария, пытается её спасти, но его не пускают.

Сошедший с ума Ротванг сталкивается возле Собора с настоящей Марией и в безумии принимает её за Хель. Перепуганная Мария бежит от него, но он не отстаёт. Вдвоём они оказываются на колокольне Собора, и Мария, повиснув на верёвке, начинает бить в колокол.

Фредер наконец понимает, что к столбу привязана не Мария, а человеко-машина, которую огонь лишил человеческого облика. Колокольный звон привлекает его внимание, и он видит на галерее собора Марию, которую преследует Ротванг. Фредер бросается ей на помощь и схватывается с Ротвангом. За их дракой в ужасе наблюдает снизу Фредерсен. Рабочие узнают его, но Иосафат успевает сказать им, что их дети в безопасности. Фредеру удаётся сбросить Ротванга с галереи.

Поседевший Фредерсен и избитый рабочими Грот должны заключить символическое перемирие, но предрассудки мешают им подать друг другу руку. Мария просит Фредера сделать то, что он хотел — стать Посредником между Руками и Головой.

В ролях

• Густав Фрёлих — Фредер, сын Йо Фредерсена
• Бригитта Хельм — Мария / Человек-машина
• Альфред Абель — Йо Фредерсен
• Рудольф Клайн-Рогге — К. А. Ротванг, изобретатель
• Фриц Расп — Худой
• Теодор Лоос — Иосафат
• Эрвин Бизвангер — Георгий, рабочий № 11811
• Генрих Георге — Грот, старший бригадир генераторного цеха

Создание

Считается, что в массовых сценах были заняты около 30 тысяч человек, из них 750 детей; 1100 человек для участия в массовке эпизода с Вавилонской Башней согласились побрить головы. При том, что сам эпизод с Башней длится от силы минуты три, а появление многочисленных строителей — меньше минуты.

За камерой на съёмках фильма работал один из ведущих немецких операторов — Карл Фройнд, который позже поставил в Голливуде несколько фильмов и как режиссёр — в том числе «Мумию» (1932).

Для фильма было построено грандиозное количество миниатюрных моделей, изображавших как исполинские здания и машины будущего, так и отдельные автомобили. Спецэффекты фильма выполнены в большой степени с помощью покадровой анимации. В частности, так снимали движение машин по подвесным магистралям (ассистенты двигали каждую миниатюрную модель). Для изображения лучей света, ползающих по стенам Новой Вавилонской Башни, художник Эрих Кеттельхут нарисовал около тысячи картин размером 40х60 см — по отдельному изображению для каждого кадра.

Костюм робота (лже-Марии) был изготовлен архитектором Вальтером Шульце-Миттендорфом из специального пластика, который быстро затвердевал на воздухе; до застывания из него можно было лепить всё, что хочется, спаивать, сгибать и распрямлять. Актрисе Бригитте Хельм пришлось пролежать некоторое время в гипсовой форме, чтобы костюм «механического человека» в точности повторял очертания её тела. Костюм был разборным, примерно как рыцарские доспехи.

Фильм стал самым дорогим проектом за всю историю немецкого немого кино. Несмотря на громкий успех у критиков и вполне приличные сборы, он так и не смог окупить расходы на его производство и едва не стал причиной банкротства студии. В числе журналистов, освещавших для прессы съёмки фильма, был Курт Сиодмак, который впоследствии стал известен как писатель-фантаст, а затем и как продюсер, и сценарист множества знаменитых голливудских трэш-фильмов. Под видом корреспондента болгарской газеты на съёмки фильма попал Златан Дудов, и Фриц Ланг взял его на практику. Впоследствии Дудов сам стал режиссёром; самый знаменитый его фильм — «Куле Вампе, или Кому принадлежит мир?»(1932)

Автор постера к фильму — Хайнц Шульц-Нойдамм.

Версии фильма

Первоначальная продолжительность фильма составляла 153 минуты. Для проката в США компанией «Paramount» в 1927 году фильм был сокращён почти наполовину, потеряв множество существенных сюжетных линий, а вместе с ними и важные мотивы поступков героев. В частности, основной конфликт между Фредерсеном и Ротвангом — соперничество из-за умершей Хель — был полностью исключён из фильма; таким образом, исчезла мотивировка создания человека-робота, а в конечном счёте и разрушения Метрополиса. Также были полностью удалены сцены преследования Фредера Худым и продолжительные эпизоды погони в конце фильма. Чтобы фильм оставался понятным после всех этих сокращений, необходимо было в значительной степени переделать промежуточные титры и в некоторых местах по-другому смонтировать сохранившиеся эпизоды.

Премьера фильма состоялась в Берлине 10 января 1927 года. Там после нескольких недель безуспешной демонстрации в одном-единственном кинотеатре «Метрополис» был снят с экрана. После этого было принято решение сократить его и для проката в Германии, причём сокращения во многом базировались на американской версии. 5 августа 1927 года был скомпонован укороченный по американскому образцу и снабжённый изменёнными промежуточными титрами новый немецкий вариант «Метрополиса». Фриц Ланг к работе над второй немецкой версией фильма не привлекался.

На протяжении XX века были известны только сокращённые версии, что приводило к недоразумениям и неправомерным трактовкам авторского замысла. Начиная с 1960-х годов был предпринят ряд попыток восстановления фильма.

В 1984 году Джорджо Мородер смонтировал новую отреставрированную версию «Метрополиса» продолжительностью 88 минут, написал музыку и привлёк к работе над музыкальным оформлением известных исполнителей — Фредди Меркьюри, Джона Андерсона, Бонни Тайлер.

В 2001 году под эгидой Фонда Фридриха Вильгельма Мурнау на основе различных сохранившихся вариантов была создана компромиссная версия длиной 117 минут, дающая достаточно полное представление о сюжете фильма. В некоторых изданиях на VHS и DVD длина фильма превышает 120 минут из-за искусственно замедленного темпа воспроизведения — никаких дополнительных эпизодов по сравнению с отреставрированной версией в них нет.

В 2008 году в Музее кино в Буэнос-Айресе был обнаружен дубль-негатив полного варианта фильма на 16 мм киноплёнке, напечатанный в середине 1970-х годов с оригинальной нитрокопии, которая после этого была уничтожена. Недостающие сцены были отреставрированы и вставлены в вариант 2001 года. Это почти 30 минут фильма. Обновлённый «Метрополис» показали 12 февраля 2010 одновременно на Берлинском кинофестивале и во Франкфурте. Везде фильм сопровождался музыкой Готфрида Хупперца. Жители Франции и Германии также смогли увидеть ленту в режиме онлайн.

Отсылки в современной культуре

В фильме «Pink Floyd - The Wall» Алана Паркера фрагмент про школьные годы, идущий под песню «The Happiest days of our Lives», содержит ряд явных отсылок к фрагментам «Метрополиса» с пересменкой и видением Молоха.

Группа «Queen» и Фредди Меркьюри использовали кадры из фильма для своих ретрофутуристичных клипов «Radio Ga Ga» и «Love Kills» соответственно.

В 1996 году Алексей Айги написал и исполнил c ансамблем 4’33" музыку к фильму.

В 2000 году французская авант-прог группа Art Zoyd записала саундтрек к фильму. Кадры из фильма демонстрируются во время концертов группы.

В 2001 в Японии режиссёром Ринтаро по сюжету Осаму Тэдзуки был снят полнометражный анимационный фильм «Метрополис» (Metropolis Robotic Angel, メトロポリス), сюжет которого лишь ассоциативно связан с фильмом Ланга.

Группа «Ария» использовала кадры из фильма для своего клипа «Отшельник». Группа «Русский размер» использовала кадры из фильма для своего клипа «Вот так». Фрагменты фильма использованы в совместном клипе коллектива Fike & Jambazi и Линды «Мало огня» (2012). Также клип Мадонны «Express Yourself», режиссёром которого был Дэвид Финчер, содержит многочисленные отсылки к фильму. Он входит в число самых дорогих видеоклипов.

Идея города, разделённого на два уровня, использовалась в компьютерной игре «Deus Ex: Invisible War», где Верхний Сиэтл (Upper Seatle) был отделён гигантской платформой от Нижнего (Lower Seatle).

Сюжет фильма был позаимствован для эпизодов сериалов «Звёздные врата SG-1» (10-я серия 4-го сезона) и «Стар Трек: Вояджер» (16-я серия 7-го сезона).

Metropolis — название одного из треков на альбоме «Die Mensch-Maschine» немецкой электронной группы «Kraftwerk».

Тринадцатый студийный альбом бразильской трэш-метал-группы Sepultura носит название "The Mediator Between Head and Hands Must Be the Heart". Идея создать концептуальный альбом появилась у музыкантов после просмотра фильма Метрополис.

Ссылки

• «Метрополис» (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.allmovie.com/movie/v1:32362 Метрополис] (англ.) на сайте allmovie
• [www.kino.com/metropolis Официальный сайт восстановленной версии «Метрополиса»]
• [www.arthouse.ru/german2003/metropolis.asp Страница восстановленной версии «Метрополиса» на arthouse.ru]
• [www.goodcinema.ru/?q=node/1915 Фотографии со съемок]
• [www.peterharrington.co.uk/blog/2012/07/metropolis/ Рекламная брошюра, выпущенная к премьере фильма в Великобритании]
• [blogs.smithsonianmag.com/paleofuture/2012/07/1927-magazine-looks-at-metropolis-a-movie-based-on-science/ 1927 Magazine Looks at Metropolis, «A Movie Based On Science»] — о публикации статьи «Metropolis — A Movie Based On Science» в журнале «Science and Invention», June 1927.
• [mir3d.ru/vfx/2479/ «Метрополис»: история эффектов]
• [gutenberg.net.au/ebooks06/0601891h.html «Metropolis» by Thea Von Harbou] — текст романа «Метрополис», написанного параллельно съёмкам фильма, в переводе на английский.
• [www.uow.edu.au/~morgan/metroa.htm Metropolis Film Archive 2011] (англ.) — большая подборка и обозрение архивных материалов о фильме

Отрывок, характеризующий Метрополис

– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.