Метценгерштейн

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Метценгерштейн
Metzengerstein

Иллюстрация Байема Шоу (1909)
Жанр:

рассказ

Текст произведения в Викитеке

«Метценгерштейн» (Metzengerstein) — первый опубликованный рассказ американского писателя и поэта Эдгара Аллана По. Впервые был напечатан на страницах журнала Saturday Courier (Филадельфия) в 1832 году.

При жизни Эдгара По переиздавался ещё дважды, в слегка изменённых редакциях, один раз с подзаголовком «История в немецком стиле» (A Tale In Imitation of the German). Для последнего прижизненного издания в сборнике «Гротески и арабески», По убрал подзаголовок. Вероятно, автор считал рассказ одним из лучших своих произведений, так как планировал включить его ещё в два сборника, выход которых, по разным причинам, не состоялся.

Литературоведы отмечают на примере рассказа «Метценгерштейн» как влияние немецкой литературы на творчество Эдгара По, так и вклад самого писателя в развитие жанра готики. Некоторые исследователи видят в сюжете рассказа рефлексию автора по своим детским переживаниям.





Сюжет

Действие происходит в Венгрии. Это история молодого аристократа, барона Фридриха Метценгерштейна, наследника и последнего представителя рода, издавна враждовавшего с семейством Берлифитцингов. Молва подозревает Фридриха в поджоге конюшен Берлифитцингов, в результате которого погиб патриарх этого аристократического рода, старый Берлифитцинг — страстный любитель лошадей. Конюхи Фридриха приводят хозяину огненно-рыжего коня, якобы спасшегося из огня, и имеющего клеймо Берлифитцингов. Но соседские слуги уверяют, что у покойного Берлифитцинга такой лошади не было. Конь отличается диким и буйным нравом, но Фридрих сразу чувствует к нему некую иррациональную привязанность и забирает себе.

С этих пор характер молодого аристократа меняется. Он становится нелюдимым, пренебрегает приглашениями на приемы в общество, предпочитая посвящать свободное время своему новому коню. В любое время дня и ночи, в любую погоду соседям приходится видеть Метценгерштейна, скачущего на рыжем безымянном коне во весь опор.

Однажды ночью Фридрих вскочил на коня и умчался в лес. Вскоре после этого в его поместье начался пожар. Когда усадьба уже была вся объята пламенем, Фридрих вернулся. Его нёс огненно-рыжий конь, не управляемый седоком. Через мгновение бушующее пламя поглотило коня вместе с Фридрихом Метценгерштейном.

Анализ

Иносказательность сюжета

В тексте об этом напрямую не сказано, но автор предельно ясно даёт понять, что загадочный рыжий конь — это воплощение погибшего в огне Берлифитцинга. Рассказу в качестве эпиграфа предпослана строка из стихотворения Мартина Лютера: «При жизни был для тебя чумой — умирая, буду твоей смертью»; в первом же абзаце По упоминает об учении о переселении душ, бытовавшем в Венгрии.[1] Другие подтверждения — исчезновение изображения огненного коня с гобелена, его загадочное появление в объятой пламенем конюшне Берлифитцингов, клеймо в виде инициалов погибшего главы рода, и, наконец, пророчество:

Высокое имя потерпит страшное падение, когда, как всадник над своей лошадью, смертность Метценгерштейна будет торжествовать над бессмертием Берлифитцинга.

— перевод К. Бальмонта

История аллегорична, она звучит как предупреждение о неизбежности возвращения зла к сотворившему его, хотя сам Эдгар По не предполагал вкладывать в свой рассказ какую-либо мораль.[2] Зло, согласно Эдгару По, порождается человеком, его ненавистью и гордыней.[3]

Влияние готики

По включил в рассказ многие элементы, традиционные для немецких сказок и легенд. Мрачный древний замок — типичное для готических историй место действия. К чисто готическим мотивам относятся намёки на тайные грехи, тщательно скрываемая страсть, фамильное проклятие, родовая вражда.[4] Влияние готики на европейскую и американскую массовую культуру станет очевидным спустя несколько десятилетий после публикации этого рассказа.[5] Подзаголовок рассказа — «История в германском стиле» — (A Tale in Imitation of the German), однако специалисты отрицают[4] возможность того, что Эдгар По ставил в нём своей задачей спародировать или высмеять жанр готики, нагромождая его ключевые элементы и подавая их в юмористическом ключе.[6][7] Остальные три истории опубликованные По в том же, 1832 году («Герцог де л'Омлет», «На стенах иерусалимских» и «Бон-Бон») сильно отличаются от «Метценгерштейна», гротесково комичны, и по словам автора, полуироничны-полусатиричны[8] Врочем, в дебютном рассказе По также чувствуется юмор: загадочное проклятие сбывается в буквальном прочтении и с точностью до наоборот в смысловом.[9] В прижизненных переизданиях рассказа По убирал наиболее эксцентричные, гротескные фрагменты.[10]

Европейские и типично немецкие мотивы придают истории средневековый колорит, хотя время и место действия в рассказе не раскрывается.[11] В описании эмоциональных, на грани патологии, состояний героев, реальное переплетено со сверхъестественным в духе Гофмана и Людвига Тика.[8]

Развитие в последующем творчестве

В «Метценгерштейне» Эдгаром По заложена основа для некоторых более поздних его произведений: «Падение дома Ашеров» (The Fall of the House of Usher, 1839)[11] и других.

Ветхое мрачное здание на отшибе, не обязательно замок, с массивно декорированными комнатами, как место развития сюжета, постоянно фигурирует в рассказах По. Густые краски в описаниях его интерьеров и подвалов, темы мести и всепобеждающей силы зла также ярко индивидуализируют его творчество.[8]

Герои нескольких последующих работ По тоже сказочно богаты: кроме барона Метценгерштейна можно вспомнить Родерика Ашера, рассказчика в рассказе «Лигейя» (Ligeia, 1838) и кладоискателя Леграна из новеллы «Золотой жук» (The Gold-Bug, 1843).[12]

Зубы, как символ времени, впервые были упомянуты По именно в «Метценгерштейне». Зубы коня, изображённого на гобелене «мёртвые и омерзительные» (sepulchral and disgusting). В других новеллах зубы — символ смертности и смерти: обнажающиеся в момент агонии зубы человека, находящегося под гипнозом в новелле «Правда о том, что случилось с мистером Вальдемаром» (The Facts in the Case of M. Valdemar, 1845), злобный скрежет зубов шута в рассказе «Прыг-Скок» (Hop-Frog, 1849) в момент претворения своей мести, зубы как фетиш некрофила в жуткой истории о Беренике (Berenice, 1835).[13]

Смерть от огня как возмездие настигает героев рассказа «Прыг-Скок» [14]

Несмотря на то, что истории Эдгара По написаны в популярном для своего времени жанре «страшного рассказа», уже первая из них, «Метценгерштейн», показывает, что в центре внимания По не кровь и сцены насилия; с их помощью он обнажает внутренний мир героев, помогает читателю лучше понять причины их поступков.[15]

Автобиографичность рассказа

Может показаться удивительным, но рассказ «Метценгерштейн» многие исследователи считают автобиографичным. Замок и поместье Метценгерштейнов символизирует Молдавию, дом отчима Эдгара По Джона Аллена.[16] Тогда старый граф — воплощение самого Джона Аллана, а юный Метценгерштейн — это Эдгар По, детство и юность которого тоже прошли в роскоши. Хотя По и жил пасынком, но его приемные родители ни в чем ему не отказывали и были столь богаты, что Эдгар вполне мог чувствовать себя средневековым принцем.[17] Однако Эдгар, как и его герой Фридрих Метценгерштейн, остро чувствовал своё сиротство, что привело к конфликту с Джоном Алланом.[16] Возможно, сюжет рассказа — неосознанное сведение счетов с отчимом, или как рефлексия и психологическая самотерапия автора — он убивает «Джона Аллана», несмотря на то, что тот убивает его в ответ.[18] Последняя сцена страшного пожара могла быть навеяна воспоминаниями о пожаре, уничтожившем Ричмондский театр в декабре 1811 года, случившемся через три недели после смерти родной матери Эдгара, актрисы Элизы По[8][11], предположительно от туберкулёза[19]. Это событие тоже отражено в рассказе.

В первых нескольких изданиях рассказ включал сюжетную линию о смерти матери героя от чахотки. Молодой барон говорит:

Я счёл бы за счастье разделить её судьбу. Пусть всё что я люблю умирает только от этой благословенной болезни.

Жена Эдгара По Виргиния Клемм также умерла от туберкулёза в 1847 году. После этого По пересмотрел своё приветственное романтическое отношение к больной и умирающей женщине.

Публикации

По отправил «Метценгерштейн» в «Saturday Courier», на конкурс рассказов, объявленный редакцией. Хотя конкурс По не выиграл, рассказ был напечатан через несколько месяцев, 14 января 1832, став первой публикацией писателя.[20] Имя автора не было указано[16], и По ничего не заплатили.[21][22] Подзаголовок "История в немецком стиле " (A Tale in Imitation of the German) По приписал для переиздания в «Southern Literary Messenger» в январе 1836 года, вероятно, для привлечения внимания читателей, так как немецкая готика была популярна.[21] Работая над сборником «Гротески и арабески» (1840), По снова убрал этот подзаголовок.[20]

«Метценгерштейн» в числе одиннадцати рассказов был отобран По для сборника «Tales of the Folio Club»,[23] выход которого был анонсирован, но так и не состоялся. Такая же судьба постигла сборник «Phantasy Pieces», в который По тоже включил рассказ (под названием «The Horse-Shade») и который также не был напечатан.[24]

Критика

Германизм «Метценгерштейна» и других рассказов из сборника «Гротески и арабески» был отмечен Джозефом Си Нилом (Joseph C. Neal) в Pennsylvanian 6 декабря 1839 года:

Эти гротески и арабески столь разнообразны, невероятно изящны и причудливы, и вновь отмечены глубоким и болезненным интересом к немецкой школе.

Редьярд Киплинг, большой поклонник таланта Эдгара По, однажды написал: «Мой персональный долг По огромен». «Метценгерштейн» вдохновил Киплинга на написание новеллы «Рикша-призрак» (The Phantom Rickshaw, 1885), в которой убийце мстит лошадь его жертвы.[26]

Экранизации

Рассказ экранизировался мало. Единственная заслуживающая упоминания кинопостановка — новелла Metzengerstein Роже Вадима из альманаха экранизаций произведений По «Три шага в бреду» (Histoires extraordinaires, 1968). Новелла открывает альманах, состоящий из трёх эпизодов. Действие развивается согласно сюжету рассказа, но герои и их мотивация совсем другие. Молодая, своенравная и жестокая баронесса Фредерика Метценгерштейн мстит своему соседу, молодому барону Вильгельму Берлифитцингу за отвергнутую любовь. Она устраивает пожар в его конюшнях, Вильгельм гибнет в огне. Появляется загадочный чёрный конь, якобы из конюшен Вильгельма. Фредерика проводит с ним всё свободное время, но осознавая, что совершила непоправимое, сама направляет коня в огонь и гибнет, соединившись таким образом с Вильгельмом. Примечательно, что главные роли исполнили брат и сестра — Питер и Джейн Фонда.[4]

Напишите отзыв о статье "Метценгерштейн"

Примечания

  1. ↑ Silverman, Kenneth. Edgar A. Poe: Mournful and Never-ending Remembrance. New York City: Harper Perennial, 1991: 89. ISBN 0060923318
  2. ↑ 1 2 Quinn, Arthur Hobson. Edgar Allan Poe: A Critical Biography. Johns Hopkins University Press, 1998: 193. ISBN 0801857309
  3. ↑ Poe, Harry Lee. Edgar Allan Poe: An Illustrated Companion to His Tell-Tale Stories. New York: Metro Books, 2008: 53. ISBN 9781435104693
  4. ↑ 1 2 3 Sova, Dawn B. Edgar Allan Poe: A to Z. New York City: Checkmark Books, 2001: 155. ISBN 081604161X
  5. ↑ Neimeyer, Mark. «Poe and popular culture» in The Cambridge Companion to Edgar Allan Poe, Kevin J. Hayes, ed. New York: Cambridge University Press, 2002: 208. ISBN 0521797276
  6. ↑ Bittner, William. Poe: A Biography. Boston: Little, Brown and Company, 1962: 85-86.
  7. ↑ Fisher, Benjamin Franklin. «Poe’s 'Metzengerstein': Not a Hoax» in On Poe: The Best from "American Literature. Durham, NC: Duke University Press, 1993: 142. ISBN 0822313111
  8. ↑ 1 2 3 4 Meyers, Jeffrey. Edgar Allan Poe: His Life and Legacy. New York: Cooper Square Press, 1992: 64. ISBN 0-8154-1038-7
  9. ↑ Leverenz, David. «Spanking the Master: Mind-Body Crossings in Poe’s Sensationalism» in The Historical Guide to Edgar Allan Poe, J. Gerald Kennedy, ed. New York: Oxford University Press, 2001: 99. ISBN 0-19-512150-3
  10. ↑ Fisher, Benjamin Franklin. «Poe’s 'Metzengerstein': Not a Hoax» in On Poe: The Best from "American Literature. Durham, NC: Duke University Press, 1993: 149. ISBN 0822313111
  11. ↑ 1 2 3 Hutchisson, James M. Poe. Jackson: University Press of Mississippi, 2005: 38. ISBN 1-57806-721-9
  12. ↑ Hoffman, Daniel. Poe Poe Poe Poe Poe Poe Poe. Baton Rouge: Louisiana University Press, 1972: 186. ISBN 0-8071-2321-8
  13. ↑ Kennedy, J. Gerald. Poe, Death, and the Life of Writing. New Haven, CT: Yale University Press, 1987: 79. ISBN 0300037732
  14. ↑ Hutchisson, James M. Poe. Jackson: University Press of Mississippi, 2005: 236. ISBN 1-57806-721-9
  15. ↑ Poe, Harry Lee. Edgar Allan Poe: An Illustrated Companion to His Tell-Tale Stories. New York: Metro Books, 2008: 54. ISBN 9781435104693
  16. ↑ 1 2 3 Silverman, Kenneth. Edgar A. Poe: Mournful and Never-ending Remembrance. New York City: Harper Perennial, 1991: 88. ISBN 0060923318
  17. ↑ Bittner, William. Poe: A Biography. Boston: Little, Brown and Company, 1962: 85.
  18. ↑ Bittner, William. Poe: A Biography. Boston: Little, Brown and Company, 1962: 86-87.
  19. ↑ Silverman, Kenneth. Edgar A. Poe: Mournful and Never-ending Remembrance. New York City: Harper Perennial, 1991: 8. ISBN 0060923318
  20. ↑ 1 2 Fisher, Benjamin Franklin. «Poe’s 'Metzengerstein': Not a Hoax» in On Poe: The Best from "American Literature. Durham, NC: Duke University Press, 1993: 145. ISBN 0822313111
  21. ↑ 1 2 Quinn, Arthur Hobson. Edgar Allan Poe: A Critical Biography. Johns Hopkins University Press, 1998: 192. ISBN 0801857309
  22. ↑ Thomas, Dwight & David K. Jackson. The Poe Log: A Documentary Life of Edgar Allan Poe, 1809—1849. Boston: G. K. Hall & Co., 1987: 125. ISBN 0816187347
  23. ↑ Hammond, Alexander. «A Reconstruction of Poe’s 1833 Tales of the Folio Club, Preliminary Notes», from Poe Studies, vol. V, no. 2, December 1972: 29.
  24. ↑ Quinn, Arthur Hobson. Edgar Allan Poe: A Critical Biography. Johns Hopkins University Press, 1998: 336—337. ISBN 0801857309
  25. ↑ Thomas, Dwight & David K. Jackson. The Poe Log: A Documentary Life of Edgar Allan Poe, 1809–1849. Boston: G. K. Hall & Co., 1987: 279. ISBN 0816187347
  26. ↑ Meyers, Jeffrey. Edgar Allan Poe: His Life and Legacy. New York: Cooper Square Press, 1992: 291. ISBN 0-8154-1038-7

Ссылки

Отрывок, характеризующий Метценгерштейн

– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Метценгерштейн&oldid=77400118»