Мефодий (Петров)

Мефодий Венко Петров
Оригинал имени при рождении:	Венко Петров
Рождение:	16 февраля 1961(1961-02-16) (63 года) село Баняне, Скопска-Црна-Гора, Македония, СФРЮ
Принятие священного сана:	Игумен (с июня 1996 года)
Принятие монашества:	июнь 1994 года

Мефодий (в миру Венко Петров; род. 16 февраля 1961, село Баняне, Скопска-Црна-Гора, Македония, СФРЮ) — священнослужитель Русской православной церкви, игумен, насельник Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, директор православного культурно-просветительского центра [www.svet-valaama.ru «Свет Валаама»]. Главный редактор ежемесячной иллюстрированной газеты [www.svet-valaama.ru «Свет Валаама»], учредитель и модератор ежегодных православных международных конференций. Деятельность Мефодия стала одной из ключевых в возрождении Валаамского монастыря после разрушений, нанесённых обители в десятилетия запустения — с 1940 по 1989 год. Инициатор многих благотворительных проектов для жителей Валаама. Лауреат Республики Карелия 2012 года. В декабре 2014 г. награждён орденом «За заслуги перед Отечеством» II-ой степени. Имеет гражданство Российской Федерации.

Биография

Родился 16 февраля 1961 года в Восточной Македонии в православной семье, в 5 км от монастыря великомученика Никиты (село Баняне, Скопска-Црна-Гора). В этом монастыре в 1930-40-е годы жили 70 валаамских старцев и до сего времени сохранилась могила одного из них, монаха Панкратия (†6 февраля 1949). Дедушка Петрова построил несколько храмов и часовен в Македонии. С раннего детства Венко увлекался творчеством русских писателей, художников, композиторов. «Через их произведения присутствие Божье в жизни русского человека я чувствовал особенно ярко. Поэтому я с детства очень любил Россию», признавался отец Мефодий в сентябре 2000 года в первом интервью для печати.

В 1984 году окончил институт в Скопье, получив профессию строительного инженера. В молодости имел много друзей на Западе, мечтал жениться и жить в Италии.

Но в 1991 году Венко избрал путь монашества. Сначала поехал в Грецию, на Афон, там получил благословение архимандрита Георгия, весьма почитаемого старца, борца с экуменизмом. Однако в начале 1990-х годов сильно накалились политические отношения между Грецией и только что обретшей независимость Македонией, которая приняла в качестве имени государства исторически укоренившееся название крупной греческой области. И хотя архимандрит Георгий благословил Петрова жить на подворье Афонского монастыря, Венко почёл за лучшее покинуть Грецию. Архимандрит Георгий отнёсся к этому шагу с пониманием и посоветовал направиться в Россию, где Петров до этого никогда не был, русского языка не знал. В основе решения молодого пилигрима лежало убеждение, что будущее человечества связано с Россией.

В 1992 году, 21 августа, на праздник преподобного Сергия Радонежского Венко Петров прибыл в Сергиев Посад, в Лавру, куда его пригласил архимандрит Кирилл (Павлов). В Лавре Венко стал послушником, жил там полгода. Там его заметил эконом Лавры отец Панкратий, они стали друзьями. Через некоторое время Мефодий опять собрался ехать на Афон. Но когда архимандрит Панкратий получил от Святейшего Патриарха Алексия II назначение игуменом на Валаам, то с благословения старца Кирилла пригласил молодого послушника с собой. Вместе с владыкой Панкратием прибыл на Валаам 6 февраля 1993 года.

На Валааме

24 января 1993 года (по старому стилю), в день преставления игумена Дамаскина, впервые оказался на Валааме. Получил послушание в алтаре: был алтарником, пономарём. Твёрдым орешком оказался русский язык (в школе Венко освоил английский, французский и немецкий). «Постоянное общение в русской среде и воля Божья помогли мне освоиться», вспоминал впоследствии о. Мефодий. В то же время на Валааме он бережно хранил и следовал ряду традиций балканского православия.

По воспоминаниям Мефодия, когда он приехал на Валаам, то столкнулся с таким бытом мирских жителей острова, в котором «были пьянки, драки, всё было обкурено». Сострадая местному населению, Мефодий, однако, первое время следовал каноническим принципам монашества — «не общаться с местными жителями». Шло время, и постепенно отношения наладились.

Я думаю, что у русского человека где-то в самой глубине, в подсознании, на внутреннем горизонте — заложена огромная вера в Бога. И меня поражало при беседах с валаамскими жителями, насколько эти люди были боголюбивы. Хотя они могли вести себя в некоторых аспектах относительно монашества неприемлемо, но никогда я ни в ком не встречал богоборчества, вражду на Бога и во всех встречал доброжелательство… С одной стороны, Господь давал большую благодать, с другой — мне открывался этот прекрасный горизонт красоты русской души.

— игумен Мефодий

Послушником на Валааме Мефодий пробыл около полутора лет. При монашеском постриге восприемником (а затем духовным отцом) стал духовник монастыря о. Геронтий. Постриг с именем Мефодий произошёл на Рождество Иоанна Предтечи в 1994 году, через четыре дня, 11 июля, в день преподобных Сергия и Германа, посвятили в сан иеродиакона, а в этот же день 11 июля 1996 года патриархом Алексием II рукоположен в сан иеромонаха.

С самого начала служения на Валааме назначен и в течение 6 лет был ризничим монастыря, ведал церковной утварью, святынями храмов, иконами и мощами. Ежедневно проводил в алтаре по 14 часов. Чудесным событием в этот период стало обретение иконы Валаамской Божьей Матери, сохранившейся в храме на Смоленском кладбище в Санкт-Петербурге.

Подписал «Заявление братии Валаамского монастыря» от 26 марта 1998 года, содержащую резкую критику экуменизма.

С 2000 года — директор воскресной школы и помощник игумена по приёму паломников. Выступил за то, чтобы туризм на Валааме развивать в духе паломничества к святыням, а не как индустрию развлечений. Его службе были переданы все не отремонтированные гостиницы и другие, часто не вполне приспособленные объекты, где можно было размещать прибывающие в монастырь группы. По свидетельствам валаамских паломников, отец Мефодий в качестве гостинника монастыря творчески подошёл к своей миссии, завёл традицию встречать гостей у ворот обители, объяснять внутренние правила и угощать сладостями, фруктами, орехами и вареньем. Принимал деятельное участие в восстановлении верхнего храма Спасо-Преображенского собора на Валааме, строительстве патриаршего Владимирского скита, ранее никогда не существовавшего в монастыре, часовни в честь Валаамской иконы Божией Матери на острове Светлый у входа в Большую Монастырскую бухту.

27 февраля 2005 года по благословению епископа Троицкого Панкратия создан православный Культурно-просветительский центр [www.svet-valaama.ru «Свет Валаама»]. Иеромонах Мефодий, возведённый в сан игумена, возглавил новый центр. ПКПЦ продолжил заниматься приёмом гостей и реставрацией, начал социальное служение: оказывал благотворительную помощь детям, пенсионерам, проводил многочисленные культурные мероприятия, привлекал к сотрудничеству на благо монастыря творчески одарённых людей, которые хотели направить свой посильный труд церкви. В состав ПКПЦ «Свет Валаама» входит детский Валаамский хор «Валанс». По мнению жителей Валаама, которое в 2007 году цитировала «Новая газета», Мефодий — самый добросердечный монах в монастыре.

Помимо Мефодия в братии Валаамского монастыря, отмечала «Российская газета», есть ещё один иеромонах из Македонии — отец Наум.

В 2012 году игумен Мефодий стал лауреатом Республики Карелия. Диплом лауреата 24 декабря 2012 года ему вручил глава Карелии А.Худилайнен в присутствии Архиепископа Петрозаводского и Карельского Мануила. Звание лауреата Республики Карелия присуждено Мефодию «за укрепление межнационального и межрелигиозного мира и согласия, духовно-нравственное воспитание и просвещение граждан, сохранение традиционных ценностей и историко-культурного наследия Карелии».

Переселенческая политика

Игумен Мефодий — сторонник «безболезненного отселения» местного мирского населения (около 300 человек, многие здесь родились) с Валаама на материк, о чём заявил в интервью «Независимой газете» ещё в 2002 году. «Светские поселения с хуторской традицией вообще не в традиции Валаама и совершенно ему не нужны», спустя 4 года утверждал игумен в интервью журналу «Огонёк». Схожий тезис Мефодий развил и на страницах «Новой газеты»: «Местные жители и туристы отвлекают монахов от работы, мешают молиться». На пресс-конференции в Москве 18 декабря 2006 года, посвящённой конфликтной ситуации с мирянами, Мефодий сформулировал эту мысль мягче: «Никто никого не выселял, просто люди неправильно прописаны». Мотивируя переселение мирян из неблагоустроенных квартир в здание Зимней гостиницы, Мефодий, в канцелярии и гостиничной службе которого по сложившейся практике работает много женщин, неожиданно напомнил о древних традициях монашеской жизни и причинах, по которым монах вправе покинуть обитель: «Если в монастыре появляется отроковица или женщина; если в монастыре появляется ересь». На архипелаге возникли зоны гендерных территориальных ограничений: на Скитский остров, где расположен скит во имя Всех святых, женщины допускаются один раз в год на престольный праздник, на Монашеском острове, где находится Предтеченский скит, присутствие женщин вообще запрещено; эти ограничения мотивировались старовалаамской традицией. Затем монастырь и вовсе пожелал переселить островитян на материк, на Валааме началось регулярное отключение электроэнергии, был закрыт единственный продовольственный магазин. Наряду с этим в Сортавале (45 км водного пути от Валаама) при участии специальной патриаршей программы местные власти построили жильё для переселенцев с архипелага, предоставлялись дотации, однако уехать с острова пожелали далеко не все.

Переселенческая политика монастыря, активным идеологом и проводником которой является Мефодий, вызвала акции протеста валаамских мирян, у которых, по их мнению, хотят отнять гражданские права (запретить местное самоуправление, новое строительство, сбор ягод и грибов, проведение пикников), а затем выселить с малой родины или «превратить в крепостных крестьян монастыря». Реагируя на протестные выступления, пикеты и письма местных жителей Владимиру Путину, Мефодий занял более сдержанную и компромиссную позицию, согласился, что возможно сосуществование поселка с монастырём, а в 2007 году заявил о поддержке примирительного комплекса проектов «Валаам — наш общий дом», разработанного при участии властей Карелии и Санкт-Петербургского госуниверситета. Целью комплекса из пяти проектов, в реализации которого деятельно участвует Мефодий, является налаживание диалога и взаимодействия между монастырским и мирским населением архипелага, решение проблем занятости, развития, создания комфортных условий для жизни, функционирование совместных общественных организаций в православном духе, проведение православных чтений и конференций. При участии Мефодия и возглавляемого им ПКПЦ «Свет Валаама» помощь монастыря местным жителям Валаама приняла более предметный и осязаемый характер: на регулярной основе предоставлялось питание из монастырских запасов, построено 26 отопительных печей, закуплены дрова, слуховые аппараты для пожилых людей, более 40 детей отправлены на отдых в Крым, только в 2006 году, согласно специальной программе, на социальные нужды островитян выделено 6 млн руб. Все эти расходы, по утверждению Мефодия, произведены не из монастырской казны, а являются привлечёнными ПКПЦ благотворительными средствами.

Проповедническая деятельность

Игумен Мефодий является учредителем и модератором международных православных конференций и чтений, проводящихся в Карелии, его выступления и интервью по различным аспектам православия и жизни Валаамского монастыря, взаимоотношений церкви и общества регулярно публикуются в федеральной и региональной печати, — как в светской, так и в православной. Оказывал «благотворное влияние» на ход исследовательских работ по богословию и богослужебной практике. В своих проповедях Мефодий особо выделяет мессианскую роль России и её главенствующее место в мире, как страны родившей огромное количество святых, посвятивших себя духовному подвигу. Интерпретируя влияние православия на мироощущение и поведение современного человека, его успех в житейских и профессиональных делах, Мефодий указывает, что в своей личности исповедующий православие должен обязательно совмещать четыре аспекта: литургический, догматический, канонический и нравственный. С этими качествами Мефодий связывает былой и возможный в будущем расцвет экономической, духовной и нравственной жизни в России, слава которой, по мнению игумена, сейчас возрождается через покаяние. Мефодий напоминает слова преподобного Серафима Саровского о том, что Россия всегда будет сильная и будет страшна врагам. Неслучайным и знаменательным фактом считает проповедник, что первую атомную бомбу в России создали на территории Саровского монастыря. Другая мысль, которую Мефодий настойчиво внедряет в общественное духовное сознание, заключена в вольном переложении слов Святителя Филарета: «Врагов своих надо любить, врагов государства — уничтожать, а врагов Бога — гнушаться». В оригинале эта фраза звучит так: «Гнушайтесь убо врагами Божиими, поражайте врагов отечества, любите враги ваша». В рождественской проповеди 7 января 2013 года грехами, получившими особое распространение в современную эпоху, назвал богатство, роскошь, блуд, тщеславие и гордыню.

Игумен Мефодий имеет репутацию последовательного противника экуменизма и совместных «экуменических молений». В 1998 году подписал получившее большой общественный резонанс Заявление братии Валаамского монастыря о пагубности экуменического движения и сотрудничества Русской Православной церкви с еретиками во Всемирном совете церквей. «Участие в деятельности ВСЦ, основанной на экклезиологической ереси, — говорится в Заявлении братии Валаамского монастыря, — неизбежно вынуждает православных участников экуменического движения относиться к инославным сообществам как к равноправным „церквам“, облагодатствованным Святым Духом, тем самым попирая догмат о Единой, Святой, Соборной и Апостольской Церкви». Данное Заявление, опубликованное также под заголовком «Молчанием предаётся Бог», шло вразрез с официальной политикой РПЦ и её главы Патриарха Алексия II по отношению к экуменизму и ВСЦ. Встревоженный позицией валаамского монашества, в 2000 году Архиерейский Собор Русской Православной церкви принимает «Основные принципы отношения к инославию». В документе закрепляется несогласие с «теорией ветвей» в христианстве и подчёркивается позитивная роль экуменического движения как «свидетельства о вероучении и кафолическом предании Церкви».

Несмотря на вердикт Архиерейского Собора, Мефодий остался при своём мнении: в более поздних публичных выступлениях игумен по-прежнему солидаризуется с точкой зрения, что все другие религии и ответвления христианства, кроме православия, являются заблуждениями в богоискательстве и настаивает, что будущее человечества связано исключительно с православной Россией.

Будущее мира связано именно с Россией. Любой духовный человек, который хоть немного разбирается в божественном откровении, знает, что Россия — это последняя, третья христианская, империя после Римской и Византийской.

— игумен Мефодий

История с поцелуем руки Путина

5 августа 2012 года с визитом на Валаам для проведения заседания попечительского совета Русского географического общества прибыл Президент России Владимир Путин. Видеоролик о его встрече священноначалием монастыря привлёк всеобщее внимание и широко обсуждался в прессе и блогосфере. На видео встречающие главу государства паломницы выражают желание получить у него благословение и передают ему записки. После обмена рукопожатиями с чиновниками Путин здоровается со священнослужителями. Внезапно находящийся среди встречающих игумен Мефодий наклоняется, чтобы поцеловать руку Путина. Тот почти сразу убирает ладонь, встряхивает её и снова оглядывается на Мефодия, что-то невнятно и сердито бормоча, показывает игумену кулак (как потом выяснилось — в шутку). Как пояснил затем сам о. Мефодий, «я поцеловал руку президента России в знак признания маленьким <македонским> народом великого русского народа». Мефодий также разъяснил, что в «восточном православии» поцелуй руки традиционно обозначает смирение, а поцелуй священником руки мирянина вписывается в эту традицию.

История с поцелуем имела бурный общественный резонанс. Пресс-секретарь Валаамского монастыря Михаил Шишков сообщил информагентствам, что инцидент вызвал «шквал неприятных звонков», в том числе и от журналистов. Звонившие выражали недовольство жестом о. Мефодия: «что вы пресмыкаетесь, что вы занимаетесь лизоблюдством?». Подобные мнения и оценки пресс-секретарь монастыря назвал хамством. «Этот человек — македонец по национальности, для него это действие имеет глубокий смысл». Здесь нет никакого лизоблюдства, пояснил спикер монастыря, в греческой церкви священник может сам поцеловать руку мирянину в знак смирения перед ним. Ни одного церковного человека это не смутило, таково монастырское понимание смирения, разъяснил общественности представитель Святого Валаама. Игумен Мефодий и раньше не раз целовал руку президенту России в знак признательности за то, что Путин сделал для монастыря, разъяснил в интервью «Известиям» пресс-секретарь главы государства Д.Песков. Событие получило резонанс в прессе также и на Балканах.

Мефодий и Владимир Путин знакомы с начала 2000-х годов, их связывают дружеские отношения.

На следующий день игумен Мефодий попросил прощения у всех людей, которых невольно смутил своим поступком. Мефодий акцентировал, что «в целовании руки президента России не было ничего личного, лицеприятного и лицемерного», а выражалась его «христианская любовь… к великому русскому народу». Эта история стала темой эссе прозаика Евгения Садкова «Поцелуй Мефодия».

Ажиотаж вокруг необычного случая Валаамский монастырь решил обратить на пользу и популяризацию обители. На православных ресурсах, а также через информагентство Интерфакс-Религия было распространено обращение Святого Валаама с приглашением прихожан, паломников и всех интересующихся жизнью островной твердыни посетить и принять участие в создании и деятельности монастырских страниц на сайтах «ВКонтакте», «Facebook», «Твиттер» и в «Живом журнале».

Факты

• По инициативе игумена Мефодия список Валаамской иконы Божией матери побывал в космосе и совершил 488 витков вокруг Земли. После такого необычного крестного хода икона вернулась на Валаам и ныне пребывает в нижнем храме Спасо-Преображенского собора рядом с основным списком, выполненным иконописцем Алимпием. Отправление Валаамской иконы в космос — первый случай в истории Русской церкви.
• По данным игумена Мефодия, Валаамский монастырь покидают до половины пытающихся начать здесь свою монашескую жизнь.
• По сведениям игумена Мефодия, на Валаам ежегодно прибывают около 100 тыс. паломников, из которых около 90 тыс. — туристы.
• В 2007 году обозреватель «Новой газеты» Леонид Никитинский, обсуждавший с игуменом богословские темы, обратил внимание на своеобразную особенность риторики Мефодия: если ход беседы тому не нравится, игумен делает вид, что плохо понимает по-русски.
• Игумен Мефодий шефствует над многодетной семьёй жителей Валаама Рассказовых, в которой пять дочерей и один сын. Глава семейства, отмеченного орденом «Родительская слава», А. В. Рассказов является помощником Мефодия.

Отрывок, характеризующий Мефодий (Петров)

И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.