Антракитис, Мефодиос

Мефодиос Антракитис (греч. Μεθόδιος Ανθρακίτης, 1660—1736) — греческий учёный, священник, богослов, педагог и математик, «новомученник греческого просвещения» .

Первые годы

Родился в селе Каминиа, сегодня в его честь именутся Антракитис , Янина (ном). Здесь он окончил училище Гиумиса, где учился у Георгия Сугдуриса. Получил образование в грамматике, физике и метафизике, после чего, поощряемый своим учителем, продолжил учёбу в Италии . В 1697 году, став иеромонахом, переехал в Венецию, чтобы продолжить уроки философии и математики.

Венецианский период

Антракитис служил приходским священником в православном греческом храме Святого Георгия (Церковь Сан-Джорджо деи Гречи) и сотрудничал в роли корректора текстов с издательством братьев Гликас, родом из Яннина. В 1708 году, возрасте 48 лет, он оставляет Венецию и прибывает уже признанным учёным и богословом в подконтрольный османам город Кастория, Западная Македония, по приглашению Георгиоса Касториотиса, преподавать в церковном училище «Священного Образования» (основано в 1705 году). Только что было напечатана издательством братьев Гликас его третья книга: «Пастух разумных овец» (греч. Βοσκός Λογικών προβάτων). Возникает вопрос: что подтолкнуло Антракитиса приехать в под османским контролем Касторию, оставив позади спокойную и созидетельную жизнь в Италии. Без сомнения ответ двойной: возможности и красноречивость Георгия Касториотиса (который был знатным человеком в придунайских княжествах) и отзывчивость Антракитиса, готового предложить свои знания порабощённого народу своего отечества.

Просветительская деятельность

Антракитис занял видное место в раннем греческом просвещении, предшествующим Греческой революции 1821 года. Он первым сменил архаистический, как язык преподавания, на разговорный язык своего времени. Одним из первых на подконтрольных османам греческих землях он преподавал новую математику. «Антракитис», говорил Константинос Кумас, «привёз из Италии геометрические науки способные зажечь свет знания и возбудить врождённую у человека склонность к познанию…». Мануил Гедеон упоминает Антракитиса как фигуру- предтечу греческого просвещения и с горечью добавляет что «…он подвергся козням Патриархата…».. Преподавание предшественников Антракитиса, таких как афинянин Коридалеос и фанариотов Маврокордато Александра (отец), Николая (сын) и Константина (внук) велось на архаическом, соблюдающем нормы древнего, но непонятного для простого люда языке. В этом отношении Антракитис неоспоримо считается пионером . Будучи противником мистицизма, нетерпимости и религиозных предубеждений, он вынужден терпеть неограниченную и бесконтрольную власть и угнетающую тяжесть мракобесия и традиции. Антракитис без колебания строго осуждал поведение духовенства и жёстким языком критиковал злоупотребление отлучением от церкви, что в его случае окажется пророческим. Для человека духовной величины Антракитиса, церковное училище ограничивало во многом горизонты его преподавания. Так в 1710 году, он принимает приглашение Димитриса Киридзиса (отца) возглавить дирекцию его школы и преподавание математики и философии. Школа Киридзиса в Кастория приобрела известность и туда стали стекаться ученики из региона, со Святой горы (Афон) из Яннина и Бухареста, откуда Маркос Порфиропулос посылал Антракитису своих учеников. Здесь преподавалась философия по западно-европейским образцам и современная математика. Учениками Антракитиса в школе Киритсиса были Баланос Василопулос, Севастос Леонтиадис, Пахомий, который позже стал известным в Салониках. Антракитис был первым кто отклонился от официальной позиции тогдашней церкви, «философия наслужбе у теологии». Он преподавал логику и новейшую европейскую философию (Рене Декарт и Николя Мальбранш).

Гонения

Его усилия модернизации греческого образования встретили сопротивление консервативных кругов. Макарий Патмосский писал «(…)господин Мефодий треугольники и четрёхугольники преподавал своим ученикам и другие напрасные занятия математики». Антракитис был обвинён в ереси, конкретно как последователь испанского богослова еретика Мигель де Молинос. В силу этих обвинений, синод Константипольского патриархата потребовал от Антракитиса ответ на обвинения, в результате чего Антракитис оставил Касторью в 1719 году и переехал в городок Сиатиста, Западная Македония, где преподавал последующие 2 года. Но синод настоял и лишил его духовного сана, и Антракитис, несмотря на плохое состояние здоровья, предстал перед ним в Константинополе, в надежде убедить отцов церкви пересмотреть своё решение. 30 ноября 1723 года состоялось слушание дела. На синоде были представлены тетради его уроков и задан вопрос, если это его мысли. Антракитис ответил что мысли принадлежат философам и Евклиду. Антракитис был обвинён в том что «философствует отлично от Аристотеля». Антракитис выступил с " признанием веры «.Признание было признано „здоровым и согласным с церковью“. Антракитис поцеловал руку патриарха и удалился. Но дело этим не закончилось. На следующее воскресение состоялось публичное сжигание его тетрадей, с трудами философов, логиков и Евклида. Было принято решение уничтожить все его философские работы и любые их копии. Антракитису временно было запрещено преподавать .Ему было поставлено условие преподавать философию „по системе Теофила Коридалевса… и никогда не сметь преподавать другую, необычную и иностранную философию“. Это было выше его сил и он уехал в Яннина. Запрет на преподавание, при соблюдении условий, был отозван в 1725 году. Здесь, в Яннина, Антракитис возглавил школу Эпифания, где включил в программу, кроме перипатетической философии, также логику, метафизику и этику. Несмотря на подорванное здоровье и дух, в силу своих перипетий, Антракитис оставался на этом посту до самой своей смерти в 1736 году.

Основные работы

Некоторые из его работ были уничтожены . Его известные (сохранившиеся) работы :

• Математический путь (греч. Οδός Μαθηματική, англ. The Way of Mathematics, издан его учеником Баланос Василопулос, Венеция, 1749)

Содержит предметы геометрия, астрономия, тригонометрия, алгебра и естественные науки. Это было первое полное греческое математическое пособие новейшей истории, написанное Антракитисом для использования в греческих школах, в эпоху османского владычества.

• Малая логика (греч. Λογική Ελάττων, англ. Lesser Logic, отредактирована его учеником Баланос Василопулос, но издана только в 1953 году).
• Введение в Логику (греч. Εισαγωγή της Λογικής, англ. Introduction to Logic, манускрипт, не был издан).
• Христианские теории и духовные советы (греч. Θεωρίαι Χριστιανικαί και ψυχοφελείς νουθεσίαι, англ. Christian Theories and Spiritual Advises, Венеция 1708)
• Духовный визит (греч. Επίσκεψις Πνευματική, англ. Spiritual Visitation, Венеция 1707).
• Пастух разумных овец (греч. Βοσκός λογικών προβάτων, англ. Shepherd of rational sheep, Венеция 1708).
• Проповедь о пророке Илье (греч. Λόγος εις τον προφήτην Ηλίαν «Κήρυγμα Προφήτη Ηλία», англ. Sermon on Prophetes Elias, манускрипт).

Источники

• Π. Αραβαντινός, Χρονογραφία της Ηπείρου, Β΄Αθήνα 1857 σ.278.
• Μανουήλ Γεδεών, „Λυκαυγές πνευματικής κινήσεως παρ΄ημίν, 1700—1730“.
• Χρυσόστομος Παπαδόπουλος, „ Μεθόδιος Ανθρακίτης“, Θεολογία 4 σσ. 10-17 (1926).
• G.P. Henderson, Η αναβίωση του ελληνικού στοχασμού σσ 47-63 1620—1830.
• Εγκυκλοπαίδεια Υδρία, λ.»Ανθρακίτης" και «Καστοριά».

Литература

• Παλαιότερες διηγήσεις (Δημητρίου Προκοπίου, Καισάριος Δαπόντες, Κ.Σάθας, Γ. Ζαβίρας).
• Σωφρόνιος Ευστρατιάδης «Ιερόθεος Πελοποννήσιος ο Ιβηρίτης και Μεθόδιος Ανθρακίτης ο εξ Ιωαννίνων»(1933) σσ. 257—315.
• Χρήστου Π., Μεθόδιος Ανθρακίτης -Βίος,Δράσις,ανέκδοτα έργα -Ιωάννινα 1953.
• Α. Αγγέλλου « Η δίκη του Μεθοδίου Ανθρακίτη,όπως την αφηγείται ο ίδιος», Αθήνα 1956 σ. 168.
• Δημήτρης Φωτιαδης- Η Επανάσταση το 21 σσ 159—160.
• Βασιλική Μπόμπου-Σταμάτη- Μαρτυρίες για την νεοελληνική Παιδεία και Ιστορικά Μελετήματα (16ος- 19ος αιώνας) Ο Μεθόδιος Ανθρακίτης και τα «Τετράδια».

Ссылки

• Πανδώρα (περιοδικό), [xantho.lis.upatras.gr/test2_pleias.php?art=42867 τόμ. 11, αρ. 244 (1860), τεύχ. 244]
• Βασιλική Μπόμπου — Σταμάτη

[media.ems.gr/ekdoseis/ellinika/...45.../ekd_peel_45_1_bompou_stamati pdf].

Отрывок, характеризующий Антракитис, Мефодиос

– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.