Мехмед I Герай

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Мехмед I Гирей»)
Перейти к: навигация, поиск
Мехмед I Герай
I Mehmed Geray, ١ محمد كراى<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Мехмед I Герай, фрагмент османской миниатюры XVI века</td></tr>

Хан Крыма
1515 — 1523
Предшественник: Менгли I Герай
Преемник: Газы I Герай
 
Вероисповедание: Ислам, суннитского толка
Рождение: 1465(1465)
Смерть: 1523(1523)
окрестности Астрахани Астраханская область
Род: Гераи
Отец: Менгли I Герай
Дети: сыновья: Газы I Герай, Ислям I Герай, Бахадур Герай, Баба Герай, Чобан Герай, Алп Герай

Мехме́д I Гера́й (Гире́й) (крым. I Mehmed Geray, ١ محمد كراى‎; 14651523) — хан Крыма в 15151523 годах из рода Гераев. Старший из восьми сыновей Менгли I Герая.

Встречающиеся в литературе варианты написания имени: Мехмед I Гирей, Мехмед I Гирай, Мухаммед Гирей I, Магмет Гирей I, Магомет Гирей I, Мухаммед Гирай I.





Калга

В молодости Мехмед Герай участвовал в многочисленных военных походах своего отца, крымского хана Менгли Герая (1478—1515), против Польши и Великого княжества Литовского. Менгли Герай назначил своего старшего сына Мехмед Герая калгой-султаном, то есть своим соправителем и наследником. Мехмед Герай получил от отца во владение города Акмесджид и Карасубазар.

В конце правления своего отца калга Мехмед Герай лично руководил военными набегами на польско-литовские и московские земли. В 1505 году Мехмед Герай возглавил большой поход на литовские владения. Огромная крымско-татарская орда прорвалась в Белоруссию, где разорила окрестности Минска, Новогрудка, Полоцка и Витебска. Сам Мехмед Герай с главными силами осаждал Минск, а его младшие братья Бити Герай и Бурнаш Герай действовали под Слуцком и Новогрудком.

В 1507 году Мехмед Герай участвовал (как калга-наследник) в походе своего отца Менгли I Герая на южнорусские владения по договорённости с Литвой. Когда крымские войска уже приближались к русским окраинам, пришло известие о выступление на Крым ногайцев. Узнав об этом, Менгли I Герай повернул войска на ногаев, поручив при этом командование Мехмеду. Мехмед же упал с коня и занемог, поэтому боевые действия ограничились несколькими стычками, после которых крымское войско вернулось домой.

В 1509 году ногайцы под руководством бея Агиша планировали большой поход на Крым. Хан Менгли I Герай собрал все свои силы, создав армию в 250́000 человек. Командование было поручено Мехмеду, вместе с ним выступали карачибеки основных крымских родов. Армия смогла внезапно напасть на ногайцев, когда они только наполовину переправились через Волгу и только готовились к походу. Разгром ногаев был полный. Были захвачены люди, скот, имущество. В 1510 году Мехмед Герай вновь возглавлял успешный поход на ногаев.

В июле 1512 года калга Мехмед Герай совершил набег на южнорусские земли, но был выбит московскими воеводами из Рязанской области. Осенью 1514 года калга во главе татарского войска предпринял набег на Северскую землю, но вновь был отражен. В марте 1515 года Мехмед Герай вместе с литовскими воеводами осуществил новый поход на Северскую землю. Татарско-литовские войска безуспешно осаждали города Новгород-Северский, Стародуб и Чернигов, захватив большое количество пленников.

Хан

В апреле 1515 года старый крымский хан Менгли Герай скончался в Салачике. Когда хан умер, калга Мехмед Герай с войском находился в крепости Перекоп (Ор)[1]. В течение сорока дней, пока Мехмед не вернулся в столицу, смерть Менгли Герая держалась от жителей в тайне[1]. Менгли Герай был захоронен после того, как его старший сын, калга Мехмед Герай, прибыл в столицу и занял ханский трон[1].

Заняв ханский престол, хан Мехмед Герай назначил калгой своего младшего брата Ахмеда Герая Хромого, который вскоре поднял мятеж[2]. Вначале Ахмед Герай ушёл из Крыма в свой улус — Очаков (Ак-Чакум), который передан был ему в удельное владение[3]. Оттуда Ахмед Герай стал совершать набеги на пограничные литовские земли[3]. Мятежный калга вступил в переписку с великим князем московским Василием III Ивановичем, обсуждая с ним планы завоевания Киева и Вильно[3]. Кроме того, Ахмед Герай отправил своего старшего сына Геммета Герая в Стамбул, прося военной помощи у османского султана в борьбе против старшего брата[4].

Весной 1519 года крымский хан Мехмед I Герай отправил своих сыновей Бахадыра и Алпа Гераев с войском за Перекоп, чтобы разгромить Ахмеда Герая[4]. Ахмед Герай был настигнут в степях за Перекопом и убит[4]. Вакантную должность калги хан передал своему старшему сыну и помощнику Бахадыру Гераю. После того, как весной 1523 года калга Бахадыр Герай стал ханом Астрахани, на освободившееся место калги был назначен другой сын хана Алп Герай.

Главной заботой хана на протяжении всего его правления являлась внешняя политика. После разгрома его отцом Большой Орды, реальной выглядела задача объединения под властью Крыма осколков окончательно распавшейся к тому времени Золотой Орды.

В 1519 году в результате казахского нашествия Ногайская Орда была разбита, а её знать и многие улусы бежали на запад во владения крымского хана. Ногайский бий Шейх-Мухаммед отправил посольство к крымскому хану Мехмеду I Гераю, прося у него убежища в крымских владениях. Ногайская знать признала свою зависимость от Крыма. Ногайцы переправились на западный берег Волги и поселились во владениях крымского хана. В 1521 году скончался казахский хан Касым, и казахи, лишившись правителя, были вытеснены ногайцами, вернувшимися на свои земли между Волгой и Эмбой, но клятвы присяги ещё не были забыты и крымский хан мог считать своими владения далеко на восток от Волги. Мехмед Герай стремился объединить под своей властью все улусы некогда могущественной и обширной Золотой Орды.

Новый крымский хан Мехмед Герай продолжал совершать и организовывать разорительные набеги на Русское государство и Великое княжество Литовское.

В декабре 1518 года скончался бездетный казанский хан Мухаммед-Амин (15021518), ставленник Москвы. Весной 1519 года великий князь московский Василий III Иванович посадил на ханский престол в Казани своего ставленника, касимовского царевича Шах-Али, которого сопровождал русский военный отряд. Казанские мурзы были недовольны прорусской политикой Шах-Али и организовали против него заговор. В том же 1519 году казанские мурзы отправили посольство в Крым, прося Мехмеда Герая дать им в ханы одного из своих братьев. Весной 1521 года Мехмеду Гераю удалось возвести на казанский ханский престол своего младшего брата Сахиба Герая. Сахиб Герай с небольшим отрядом прибыл из Крыма в Казань, где местные мурзы возвели его на ханский престол. Московский ставленник Шах-Али был свергнут с престола и бежал из Казани в русские владения.

Летом 1521 года Мехмед I Герай, договорившись о совместных действиях со своим братом и союзником, казанским ханом Сахибом Гераем, предпринял большой военный поход на Русское государство. В июле 100-тысячная татарское войско, поддержанное ногайцами и литовскими отрядами, вторглось в южнорусские земли и стала быстро продвигаться вглубь Великого княжества Московского[5]. Русские воеводы, стоявшие с полками на берегах реки Оки, были разгромлены превосходящими силами татарского войска. В конце июля крымский хан переправился через Оку под Коломной и двинулся на Москву, разоряя русские города и селения. Одновременно казанский хан Сахиб Герай со своим войском напал на восточные московские владения, где захватил и разорил города Нижний Новгород и Владимир. Под Коломной крымский и казанский ханы объединили свои силы и совместно выступили к Москве[5]. Великий князь Василий III Иванович поспешно выехал из столицы в Волоколамск, чтобы собирать большую рать. 1 августа Мехмед и Сахиб Гераи подступили к Москве. Союзники не стали осаждать хорошо укрепленную русскую столицу. Крымские и казанские татары рассеялись по близлежащим волостям и селениям, грабя, пленяя и убивая местное население. Две недели татары «воевали» центральные районы Русского государства. Московские вельможи во главе с крещенным казанским царевичем Петром (Худай-Кулом), укрывшиеся в столице, вынуждены были выдать хану от имени великого князя Василия III грамоту, в которой Русь обязывалась выплачивать Крымскому ханству дань в том объёме, в котором платилась дань Золотой орде[5]. 12 августа Мехмед Герай, получив информацию о подходе к Москве русских войск, начал своё отступление. По пути крымцы и ногайцы опустошили коломенские, боровские, каширские и рязанские волости. Сам Мехмед I Герай по предложению литовского воеводы Евстафия Дашкевича даже осадил Рязань, но был отбит русским гарнизоном. Во время набега крымцы, казанские татары и ногайцы захватили огромное количество пленников.

В конце 1522 года Мехмед I Герай решил захватить Астраханское ханство и, собрав большое войско, выступил в поход на Астрахань (Хаджи-Тархан)[6]. Ногайские мурзы Агиш и Мамай со своими силами присоединились к Мехмеду Гераю. Войны, собственно, не было, Астрахань (Хаджи-Тархан) была сдана без боя. Астраханский хан Хусейн бежал из своей столицы[6]. Весной 1523 года Мехмед Герай занял Астрахань и вскоре провозгласил здесь новым ханом своего старшего сына и калгу Бахадыра Герая[6]. Ногайские мурзы-союзники Мамай и Агиш, опасавшиеся усиления могущества Мехмеда Герая, составили заговор и решили его убить[7]. Между тем самонадеянный крымский хан распустил свою армию и остался в Астрахани с небольшим отрядом. Крымский хан и его наследник калга Бахадыр Герай были выманены из города ногайскими мурзами и убиты вместе со своей свитой и охраной. Мурза Урак-мурза по прозвищу Дели («Бешеный»), племянник Мамая, лично умертвил самого хана и его сына[8]. Ногайцы внезапно напали и разгромили крымское войско, остатки которого рассеялись по степи. Смогли спастись только два ханских сына — Газы и Баба Гераи, которые с пятьюдесятью мурзами прибыли в Крым. За этим последовало разрушительное нашествие ногаев в Крым. Ногайские отряды разорили и опустошили весь полуостров, но не сумели взять городов. Преемником Мехмеда I Герая на крымском ханском троне стал его сын Газы I Герай.

В правление Мехмеда I Герая испортились до того обычно дружественные отношения Крыма с Москвой, поскольку ушла в небытие Большая Орда — единственный общий противник Крыма и Московского княжества.

Напишите отзыв о статье "Мехмед I Герай"

Примечания

  1. 1 2 3 Халим-Гирай-султан «Розовый куст ханов или история Крыма», Симферополь, 2008 г. ст. 30
  2. О. Гайворонский. Повелители двух материков, том 1, Киев-Бахчисарай, 2007 г. ст. 120
  3. 1 2 3 О. Гайворонский. Повелители двух материков, том 1, Киев-Бахчисарай, 2007 г. ст. 125
  4. 1 2 3 О. Гайворонский. Повелители двух материков, том 1, Киев-Бахчисарай, 2007 г. ст. 128
  5. 1 2 3 О. Гайворонский. Повелители двух материков, том 1, Киев-Бахчисарай, 2007 г. ст. 139
  6. 1 2 3 О. Гайворонский. Повелители двух материков, том 1, Киев-Бахчисарай, 2007 г. ст. 141
  7. О. Гайворонский. Повелители двух материков, том 1, Киев-Бахчисарай, 2007 г. ст. 143
  8. О. Гайворонский. Повелители двух материков, том 1, Киев-Бахчисарай, 2007 г. ст. 144

Источники

  • Олекса Гайворонский «Созвездие Гераев». — Симферополь, 2003 г.
  • Халим-Гирай-султан «Розовый куст ханов или история Крыма», Симферополь, Издательство «Стилос», 2008 г. ISBN 978-966-8518-91-1, ст. 27-30
Предшественник:
Менгли I Герай
Хан Крыма
15151523
Преемник:
Газы I Герай


Крымские ханы

XV век
Хаджи I ГерайНур-ДевлетАйдерМенгли I Герай

XVI век
Мехмед I ГерайГазы I ГерайСаадет I ГерайИслям I ГерайСахиб I ГерайДевлет I ГерайМехмед II ГерайИслям II ГерайСаадет II ГерайГазы II ГерайФетих I Герай

XVII век
Тохтамыш ГерайСелямет I ГерайДжанибек ГерайМехмед III ГерайИнает ГерайБахадыр I ГерайМехмед IV ГерайИслям III ГерайАдиль ГерайСелим I ГерайМурад ГерайХаджи II ГерайСаадет III ГерайСафа ГерайДевлет II Герай

XVIII век
Газы III ГерайКаплан I ГерайДевлет III ГерайСаадет IV ГерайМенгли II ГерайФетих II ГерайСелямет II ГерайСелим II ГерайАрслан ГерайХалим ГерайКырым ГерайСелим III ГерайМаксуд ГерайДевлет IV ГерайКаплан II ГерайСахиб II ГерайШахин ГерайБахадыр II Герай

Отрывок, характеризующий Мехмед I Герай

Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.