Гусейн-заде, Мехти Ганифа оглы

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Мехти Ганифа-оглы Гусейн-заде»)
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Гусейн-заде.
Мехти Гусейн-заде
азерб. Mehdi Hənifə oğlu Hüseynzadə

Фотография из зачётной книжки студента Ленинградского государственного педагогического института иностранных языков Гусейнзаде М. Г.[1]
Прозвище

Михайло

Дата рождения

22 декабря 1918(1918-12-22)

Место рождения

Новханы, Бакинская губерния, Азербайджанская Демократическая Республика

Дата смерти

2 ноября 1944(1944-11-02) (25 лет)

Место смерти

Витовле,
Королевство Италия (ныне Словения)

Принадлежность

СССР СССР
Югославия Югославия

Род войск

Партизаны

Годы службы

1941—1944

Звание

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Часть

штаб 9-го корпуса (англ.)русск. Народно-освободительной армии Югославии

Командовал

диверсионно-разведывательная группа

Сражения/войны

Вторая Мировая война

Награды и премии
Автограф

Мехти Ганифа оглы Гусейн-заде (Михайло) (азерб. Mehdi Hənifə oğlu Hüseynzadə; 22 декабря 1918, Новханы — 2 ноября 1944, Витовле[2][3][4]., ныне Словения) — советский лейтенант, югославский партизан и разведчик, прославившийся дерзкими операциями против немецко-итальянских захватчиков в годы Второй мировой войны на территории Югославии и Италии, возглавлял диверсионно-разведывательную группу при штабе 9-го корпуса (англ.)русск. Народно-освободительной армии Югославии[5]; Герой Советского Союза, азербайджанец по национальности.





Жизненный путь

До войны

Мехти Гусейн-заде родился 22 декабря 1918 года в селении Новханы Бакинской губернии. Его отец Ганифа Гусейнов (1881—1922), был одним из активных борцов за установление Советской власти в Азербайджане, членом Гуммета. Позже он стал первым начальником Азмилиции, участвовал в борьбе с бандитизмом на территории Азербайджана[6], в последние дни жизни работал начальником административного отдела Баксовета[7]. Потеряв в раннем возрасте отца, М. Гусейн-заде вначале рос с матерью, а потом с тётей[8].

В 1925 году он поступил в 77-ю неполную среднюю школу (впоследствии школа № 19), директором которой был писатель Сулейман Сани Ахундов. Первым преподавателем Мехти стал композитор Сеид Рустамов[9]. В дальнейшем он учился в Бакинском художественном училище. Вместе с ним в группе учились ставшие впоследствии художником Кязим Кязимзаде, главным художником театра музыкальной комедии Аскер Аббасов (азерб.)русск., художником Али Зейналовым, искусствоведом Мурсел Наджафов (азерб.)русск.[10]. В 1936 году М. Гусейн-заде окончил Бакинское художественное училище[11]. Темой его дипломной работы стала жизнь бойцов Красной Армии; свою картину он назвал «Бойцы Красной Армии в лагерях». После окончания училища Мехти был направлен в качестве преподавателя рисования в начальную школу в Сураханы, где он пробыл всего пару месяцев[12]. Одновременно он работал в библиотеке, в частности, был заведующим читального зала библиотеки им. Аббаса Сиххата[12].

Затем М. Гусейн-заде отправился в Ленинград в надежде поступить в Академию художеств. Однако поступить в Академию он не смог и, вернувшись домой, устроился на работу в библиотеку им. М. Азизбекова[13]. Спустя год он вновь уехал в Ленинград, но и на этот раз поступить ему не удалось[14]. Тогда он поступает на факультет французского языка в Ленинградский институт иностранных языков[15]. В 1940 году М. Гусейн-заде добился перевода на второй курс факультета языка и литературы Азербайджанского педагогического института им. В. И. Ленина[16]. Причина перевода — любовь к поэзии и литературе[17].

Война

22 июня 1941 года Германия без объявления войны вторглась в пределы Советского Союза. Объявление войны семья М. Гусейн-заде встретила на даче в Шувелянах. По воспоминаниям младшей сестры Хуррийет Азизбековой, тётя уговаривала племянника остаться на даче, но тот, обняв её за плечи, сказал: «Я не смогу оставаться на даче. Вдруг мне пришлют повестку из военкомата, а меня дома не будет. Я же комсомолец. Мой долг встать на защиту Родины»[18]. Он переехал в город, в ожидании повестки из военкомата, и уже 9 августа М. Гусейн-заде ушёл в армию. Находясь в рядах Красной Армии он вступил в ВКП(б)[19].

После окончания Тбилисского военно-пехотного училища его в 1942 году отправили на фронт, где в этот период шли ожесточённые сражения. В должности командира миномётного взвода он принимал участие в Сталинградской битве[11]. В последнем письме из Сталинграда, адресованного младшей сестре, он писал:

Пишу с фронта. Здесь идут ожесточённые бои. Трудно описать злодеяния фашистов. Они не брезгуют никакими гнусными методами. Завтра переходим в наступление. Я даю вам слово, что буду воевать до последней капли крови, буду драться по-геройски, не осрамлю честь семьи, а если погибну, то погибну смертью героя. Вы ещё услышите обо мне. Пока до свидания[19]

В августе 1942 года под городом Калач М. Гусейн-заде тяжело раненым попал в плен[20]. Там он был зачислен в Азербайджанский легион, вместе с Джавадом Хакимли, и другими.[21] В середине 1943 года немцы вывезли большое число советских военнопленных, в том числе азербайджанцев, из лагеря в Штрансе (Германия) в районы Югославии, Триеста и Италии. Находясь ещё в Германии, советские военнопленные создали подпольную антифашистскую организацию, установившую связи с итальянскими и югославскими партизанами. Мехти Гусейн-заде был одним из активных участников этой организации. В октябре 1943 года, когда лагерь азербайджанских военнопленных располагался в Северной Италии, близ Удине, ему удалось добыть в штабе немецкого командования план внезапного нападения гитлеровцев на партизанский отряд «Гарибальдийцы». Пробравшиеся к партизанам антифашисты (Рашид Рагимов и Гасан Джаббаров) сообщили им об этом, благодаря чему полк противника, атаковавший партизан в районе Толмин-Каборидо, понёс большие потери и вынуждены был отступить. Сами антифашисты были схвачены фашистами и убиты[22].

Партизан «Михайло»

В начале 1944 года Мехти Гусейн-заде с группой товарищей бежал из лагеря в Италии и присоединился к югославским партизанам, действовавшим в Словенском Приморье Адриатики[11]. Бежавшие из плена азербайджанцы были зачислены в 1-ю "русскую" роту 1-го батальона 3-й словенской народно-освободительной бригады имени Ивана Градника[23]. Командиром роты был Джавад Хакимли[24], а комиссаром — Мехти Гусейн-заде[25]. Рота дислоцировалась в селении Отлица, расположенном у горы Ангел[26], к северу от города Айдовшчина. Начиная с этого времени, М. Гусейн-заде становится активным участником партизанского движения в регионе, действуя под партизанским псевдонимом «Михайло». Словенский партизан, военный историк Станко Петелин (словенск.)русск. называет его одним из лучших диверсантов во всём 9-м корпусе[27]. Партизан Махар Мамедов в своих воспоминаниях писал:

Это было в начале 1944 г. Немцы, местное население и пленные очень часто называли имя Михайло, которое нам тогда было ещё не очень хорошо известно. Оно было для нас в то время тайной. Однако вскоре всё прояснилось. Мы удостоились чести рука об руку с Михайло бороться против фашистов[28].

В середине января Михайло вместе со своими бойцами захватили топографические карты противника, имевшие значительную важность. В следующем месяце М. Гусейн-заде в форме немецкого офицера пробрался в немецкие казармы и, подложив мину к огнетушителям, взорвал центральное помещение[29].

2 апреля Мехти Гусейн-заде вместе с Мирдамат Сеидовым взорвали во время киносеанса здание кинотеатра в населённом пункте Опчине (словен. Opčine), расположенном около города Триест[30]. Проникнув в зал кинотеатра, они незаметно установили мину замедленного действия под креслом, после чего покинули здание. В результате взрыва погибли 80, были тяжело ранены — 60, легко ранены — 200 немецких солдат; 40 из них скончались от ран в госпитале[28]. В том же месяце, 22 апреля, Михайло совершил вторую крупную диверсию. На улице Виа Гега было взорвано здание немецкого ресторана «солдатенхайма» — солдатский дом. Переодевшись в немецких солдат, М. Гусейн-заде и Мирдамат Сеидов проникли в ресторан, предварительно раздавив ампулы детонаторов. Они заняли два места за столиком и, оставив сумки с взрывчаткой под столом, вышли из зала под предлогом покупки талонов, а затем на улицу. После того как немецкий ресторан взлетел на воздух, гитлеровцы в течение двух суток извлекали из под развалин здания убитых и раненых[31]. В итальянской фашистской газете «Ил-Пикколо (англ.)русск.» 23 апреля была помещена заметка, в которой официально сообщается: «Вчера, в субботу, коммунистические элементы совершили террористическое покушение на „Немецкие солдатские казармы“ в Триесте, которое стоило жизни некоторым немецким солдатам и некоторым итальянским гражданам»[К 1]. По обвинению в совершении взрыва гестаповцами были схвачены люди из помещавшейся в этом же здании парикмахерской, которых казнили[31].

В том же Триесте Михайло взорвал редакцию и типографию газеты «Ил-Пикколо»[33]. Спустя время Мехти совместно со своим товарищем Али Тагиевым[К 2] и антифашистом Гансом Фрицем совершили ещё одну диверсию, взорвав мост близ железнодорожной станции Постойна, в результате чего потерпел железнодорожную катастрофу немецкий товарный поезд, состоящий из 24 вагонов[35].

По решению партизанского штаба, Михайло и М. Сеидов казнили майора гестапо Н. Кертнера[36]. В конце лета по поручению командования дивизии Мехти Гусейнзаде вместе с Акпером Агаевым во главе взвода партизан провёл операцию против отступавшей немецкой части. В бою погибло множество немецких солдат и офицеров, было уничтожено свыше 10 грузовых автомашин противника[36].

В сентябре Мехти Гусейн-заде в форме немецкого офицера технической службы проник на аэродром противника и с помощью мин замедленного действия взорвал 2 самолёта и 25 автомашин[35]. В том же месяце Михайло совершил ещё одну диверсию. На мотоцикле в форме немецкого офицера он приблизился к фашистской роте, находившейся без оружия на учебном марше, и, расстреляв из автомата более 20 солдат противника, мгновенно исчез[36]. В городе Гориции ему удалось угнать немецкую автомашину с боеприприпасами[37]. В Опчине (англ.)русск. Михайло взорвал трансформатор высоковольтной электростанции[38].

В октябре партизаны под командованием Михайло организовали налёт на местную тюрьму. Гусейн-заде, в форме офицера вермахта, вместе с двумя партизанами, которые также были переодеты в форму немецких солдат, в сопровождении «пленных», подошли к воротам немецкой тюрьмы и потребовали от часового открыть ворота. Как только они оказались на территории тюрьмы, Гусейн-заде со своими партизанами обезоружили охрану и открыли двери всех камер[35], освободив 700 военнопленных, в том числе 147 советских воинов[11]. Также был захвачен и доставлен в партизанский штаб начальник тюрьмы[29]. На следующий день фашистское радио передало, что на тюрьму, якобы, напала трёхтысячная партизанская дивизия[39]. Кроме того, в ходе одной из акций Михайло проник в банк, где захватил, а затем доставил в партизанский штаб, миллион итальянских лир[39]. Сражаясь в далёкой Адриатике, Гусейн-заде не переставал помнить о своём отечестве. В одном из своих стихотворений он с исключительной теплотой вспоминает о своей родине:

Я хотел стать багряным осенним листом,
Чтобы ветра порыв подхватил бы меня,
И, подняв над лесами, над снежным хребтом,
На родной стороне опустил бы меня…[40]

Очень характерно свидетельствует о его любви к своему отечеству другое четверостишие, написанное им в конце 1943 года вдали от родины:

Ты вскормила и вырастила меня в своих объятиях.
Всего себя готов я принести тебе в жертву, Родина!
Не допущу, чтобы чужие руки оскверняли тебя,
Знай, что я твой верный сын. Родина![36]

По поручению командования 9-го корпуса (англ.)русск. Народно-освободительной армии Югославии, Михайло создал и возглавил диверсионно-разведывательную группу при штабе 31-й дивизии[11]. Согласно воспоминаниям Джавада Хакимли «Мехти навёл такой страх, что немцы даже боялись выходить в город в одиночку», «им казалось, что Михайло — это название крупного отряда, которым командует богатырь»[41]. За его голову немцы установили награду в размере 400 тыс. лир, но М. Гусейн-заде продолжал оставаться неуловимым[40]. В одном из документов, обнаруженных в архивах Югославии, говорилось: «Можно считать, что в результате его действий убито около 1000 немцев, среди которых были в основном офицеры. Фашисты во что бы то ни стало хотят получить его голову»[42]. По воспоминанию Джавада Хакимли, отряд майора гестапо Шульца в Сежане как-то схватил Михайло, переодетого в форму крестьянина. М. Гусейн-заде выдал себя за художника и вёл себя так естественно, что никто не смог догадаться кто он. В конце концов, спустя 15 дней, воспользовавшись тем, что немцы ушли на поиски партизан, Михайло убил часового — немецкого ефрейтора, захватил винтовку и, подпалив барак, сбежал[43].

Гибель

Мехти Гусейн-заде погиб 2 ноября 1944 года в селе Витовле[44][45], возвращаясь с задания в штаб 9-го корпуса, расположенный в населённом пункте Чепован.

Существует несколько изложений обстоятельств его гибели. Наиболее ранняя версия основана на рассказе сына хозяина дома, в котором укрывался Михайло, впоследствии также партизана. Он сообщает, что их дом был неожиданно окружён немцами. Под рукой у М. Гусейн-заде были две гранаты-лимонки и пятнадцатизарядный пистолет. С этим он вступил в бой, став отстреливаться. Когда противник проник в дом, то Михайло бросил в их гущу две гранаты. Пользуясь возникшей суматохой, он выпрыгнул через заднее окно и бросился бежать. Заметившие его немцы пустились за ним в погоню. Михайло расставил широко ноги и, вынув пистолет, выстрелил себе в сердце[46].

Согласно словенской версии, 1 ноября 1944 года, следуя в штаб 9-го корпуса, Михайло и трое словенских диверсантов Иван Сулич (Ivan Sulič-Car), Адам Зорн (Adam Zorn) и Йордан Горян (Jordan Gorjan) остановились в селе Витовле. Здесь и в селе Ренче у партизан были конспиративные базы, которые использовались ими при выходах на задания, выполняемые на контролируемой немцами территории. По свидетельству участника событий А. Зорна, хлев, в котором укрылись прибывшие и уже ранее находившиеся здесь партизаны, всего 8 человек, был ночью неожиданно окружён немцами. Михайло и словенец Дрейчек (настоящее имя Андрей Комел) предприняли попытку вырваться из оцепления, но были убиты очередями из пулемёта. По версии А. Зорна, в эту ночь немцы проводили в селе реквизиционную акцию. Сам А. Зорн был захвачен немцами в ходе осмотра хлева вместе с ещё одним партизаном. Остальные остались необнаруженными[К 3].

Рассказ Джавада Хакимли, начштаба «советского» батальона Базовицкой бригады и близкого друга Михайло, отличается некоторыми деталями. По его словам, ночевали партизаны в подвале. Когда их окружили немцы, Михайло при попытке прорваться через оцепление был ранен и застрелился, чтобы избежать плена. Д. Хакимли предполагал, что партизан предал один из местных жителей[48].

Тело Мехти Гусейн-заде было погребено местными жителями, затем перезахоронено партизанами 2-го «русского» батальона 18-й словенской ударной Базовицкой бригады на кладбище села Чепован. На его могиле была установлена деревянная пирамида с прикреплённой железной пластиной с надписью: «Здесь погребен т. Мехди Гусейнов (Михайло)… Погиб героической смертью 2-XI-1944 г. в Випаве»[49].

Как следует из донесения штаба 30-й дивизии командованию 9-го корпуса НОАЮ от 9 ноября 1944 года, накануне гибели Мехти Гусейн-заде, в ночь с 30 на 31 октября немцы приступили к планомерному сосредоточению своих подразделений на подступах к Трновскому плато для последующего наступления на территорию, контролируемую партизанами. Немецкая операция началась 31 октября со стороны дороги Горица — Айдовшчина переброской передовых подразделений к селам Витовле и Шмихел (Šmihel). В ночь с 31 на 1 ноября патруль 19-й словенской бригады установил присутствие немецких войск на пути из Витовле к дороге Трново (Trnovo) — Локве (Lokve). В то же время патруль, который был направлен партизанами в само Витовле, столкнулся здесь с немцами возле церкви Успения Пресвятой Богородицы. 1 — 2 ноября немцы предприняли ряд попыток прорваться на гребень Трновского плато. Бои на направлении села Трново продолжались до 6 ноября[50].

После смерти

Роль и деятельность Мехти Гусейн-заде в рядах НОАЮ долгое время не была известна широкой общественности Советского Союза. 31 мая 1956 года газета «Красная звезда», основываясь на воспоминаниях бывшего партизана В. Соколова, опубликовала статью «Храбрость партизана», посвящённая подвигам Михайло. Позже, в октябре того же года, другой бывший партизан — Г. А. Жиляев записал «Воспоминания о Мехти Гусейнзаде (Михайло)», передав рукопись в Институт истории АН Азербайджанской ССР. Институтом в скором времени был собрано значительное количество материала о подвигах партизана, в соответствии с чем Первый Секретарь ЦК КП Азербайджана Имам Мустафаев обратился с секретным письмо в ЦК КПСС. КГБ Азербайджанской ССР начало секретное расследование, подтверждавшее героизм лейтенанта Гусейн-заде в период Второй Мировой войны на территории Югославии и Италии. Ф. Копылов писал в ЦК Азербайджанской ССР: «Посольство СССР в Югославии обратилось к югославским компетентным органам с просьбою дополнительно проверить и документировать деятельность Гусейнзаде в югославском партизанском соединении»[51] Расследование завершилось получением сведений, подтверждающих подвиги советского лейтенанта; югославской стороной также были представлены дополнительные документы. В итоге указом Президиума Верховного Совета СССР от 11 апреля 1957 года Мехти Гусейн-заде было присвоено звание Героя Советского Союза (посмертно).

Когда в 1958 году Югославию посетила делегация участников партизанского и антифашистского движения во главе с С. А. Ковпаком, то в её составе находился командир действовавшего на территории Словении советского партизанского батальона Анатолий Дьяченко. Он оставил следующие впечатления от посещения могилы Мехти Гусейн-заде: "Югославский народ, чтобы увековечить память нашего Мехти, воздвигнул на его могиле замечательный памятник. Могила украшена живыми цветами. Их ежедневно приносят на могилу героя местные жители, много слышавшие о его смелых и героических делах. Югославы свой рассказ о славном сыне азербайджанского народа начинают со словами «Наш друг Михайло»[52].

7 декабря 2012 года в Словении состоялась презентация романа писателя П. Амелиеттио[53] под названием «Один за всех или месть Михайло» о легендарном партизане Мехти Гусейн-заде.

Выступивший на мероприятии Временный Поверенный в делах Посольства Азербайджанской Республики в Словении Азер Худиев подробно рассказал о подвигах Мехти Гусейнзаде в годы Второй мировой войны. Автор книги познакомил собравшихся с содержанием романа. Затем был показан документальный фильм «Псевдоним Михайло».[54].

Историки о Мехти Гусейн-заде

Издание «История Второй мировой войны 1939 −1945» относит Мехти Гусейн-заде к категории национальных героев Югославии[55].

Историк В. Н. Казак приводит данные бывшего начальника штаба 31-й дивизии 9-го корпуса НОАЮ Станко Петелина-Войко, согласно которым, один только Мехти Гусейн-заде во время различных операций уничтожил около тысячи фашистских захватчиков[56].

А. М. Сергиенко, изучавший документы ЦАМО РФ, сообщает о «большой помощи» Мехти Гусейн-заде кадровому сотруднику ГРУ НКО подполковнику Ивану Петровичу Рыбаченкову, действовавшему с июня 1944 года в качестве представителя советской военной миссии при штабе 9-го корпуса НОАЮ. Историк пишет: «Прекрасно зная немецкий, он проникал в военные учреждения врага, принося ценнейшие сведения. Большое значение для советского командования имели добытые Рыбаченковым и его помощниками данные о переброске немецких частей из Италии в Венгрию»[57].

Югославский военный историк Станко Петелин посвятил Мехти Гусейн-заде отдельную главу своей монографии «Градникова бригада»[58]. Историк считал, что диверсант Михайло уничтожил больше командных кадров противника, чем весь 9-й корпус в течение всего периода его существования[59].

Сведения о двух самых крупных диверсионных акциях Мехти Гусейн-заде (от 2 апреля и 22 апреля 1944 года) включены в «Хронологию народно-освободительной войны 1941—1945 годов»[60]. Донесения штабов 31-й дивизии и 9-го корпуса об этих акциях представлены в сборнике документов НОАЮ периода народно-освободительной войны в Югославии, опубликованных Белградским военно-историческим институтом[3].

О роли советской разведки в деятельности Мехти Гусейн-заде

Со 2 апреля 1944 года[61] и до конца войны при Главном штабе народно-освободительной армии и партизанских отрядов Словении действовала группа советской военной миссии. Возглавлял её старший помощник начальника миссии, кадровый разведчик ГРУ НКО, специалист по диверсионно-разведывательной деятельности полковник Николай Кириллович Патрахальцев. 6 июня к группе присоединился ещё один сотрудник ГРУ подполковник Иван Петрович Рыбаченков с радистом Леонидовым. Рыбаченков и Леонидов были прикреплены к штабу 9-го корпуса. Их задачей была организация приёма грузов в рамках советской военной помощи, консультации словенских командиров по военным вопросам и сбор сведений о противнике[57][62].

Остаётся не установленной роль представителей советской военной миссии в деятельности группы Мехти Гусейн-заде[63].

Группа Мехти Гусейн-заде действовала в качестве отдельного диверсионного подразделения 9-го корпуса. Эти сведения подтверждает и Симон Вичич (Simon Vičič), которому было поручено организовать конспиративную курьерскую связь разведгруппы Мехти Гусейн-заде с руководителем диверсионно-разведывательной группы (sabotažno skupino) 9-го корпуса в районе Горишка[64] Иваном Суличем (Ivan Sulič), носившим партизанский псевдоним «Царь» (Car). Вичич отмечает, что Мехти Гусейн-заде «… был настоящий тип разведчика. Никогда не говорил, как его зовут. Он всегда был просто Михайло… Никто не знал, откуда он пришел… Разговаривал только с „Царём“»[65]. 30 октября 1944 года в ходе встречи в селе Ренче (Renče) Мехти Гусейн-заде и «Царь» предварительно обсудили вопрос о целесообразности присоединения советской диверсионной группы к подразделению «Царя». Для окончательного решения этого вопроса требовалось согласование с представителем советской военной миссии и получение санкции штаба 9-го корпуса[66].

Анализируя обособленность группы Мехти Гусейн-заде, словенский исследователь народно-освободительной войны Мариян Ф. Краньц (Marijan F. Кranjc) выдвигает версию о работе Мехти Гусейн-заде в интересах советской разведки по заданиям сотрудников советской военной миссии[63]. О связи Мехти Гусейн-заде с разведкой сообщает и историк А. М. Сергиенко[57].

Личная жизнь

У Мехти Гусейн-заде были две сестры — Пикя Ализаде и Хуриет Азизбекова. Племянник от старшей сестры — Акшин Ализаде, стал известным советским и азербайджанским композитором, Народным артистом Азербайджанской ССР.

Михайло также прекрасно рисовал, играл на таре и сочинял стихи[67], а также прекрасно знал сапёрное дело и отлично водил машину. По свидетельству друга М. Гусейн-заде, впоследствии секретаря Союза советских художников Азербайджана, М. Тарланова, его самыми любимыми поэтами были Гусейн Джавид, Микаил Мушфик, Самед Вургун и Сулейман Рустам[68].

  • Painting of Mehdi Huseynzade 2.jpeg

    Картина кисти М. Гусейн-заде

  • Naturmort by Mehdi Huseynzade.jpeg

    Натюрморт кисти М. Гусейн-заде

  • Painting on the book of 1936 by Mehdi Huseynzade.jpeg

    Обложка книги «На боевых путях» (1936). Художник М. Гусейн-заде

  • Poem by Mehdi Huseynzade (Italia, 1944).jpeg

    Стихотворение, написанное Гусейн-заде в апреле 1944 года в Италии, в городе Пула

Память

См. также

Напишите отзыв о статье "Гусейн-заде, Мехти Ганифа оглы"

Комментарии

  1. ↑ Вырезка из газеты экспонируется в Музее истории Азербайджана[32].
  2. ↑ В воспоминаниях Джавада Хакимли указан как Таги Али-заде. Характеризуя его, Д. Хакимли рассказывал: "Таги был совсем юным. Ему, бакинцу, было всего каких-то двадцать лет. Числился в разведгруппе. В одиночку выполнял самые опасные и сложные задания – взрывал мосты, бесшумно «убирал» постовых"... Таги Али-заде погиб в 1944 году в селе Ренче.[34].
  3. ↑ Cведения взяты из анкеты Адама Зорна от 24 ноября 1952 года для представления к медали Партизанская память 1941 года (словен. Partizanska spomenica 1941.)[47].

Примечания

  1. ↑ Меһди Һүсейнзадә һаггында. — Бакы: Азәрбайҹан Ушаг вә Ҝәнҹләр Әдәбийяты Нәшрийяты, 1957. — С. 43.  (азерб.)
  2. ↑ Stanko Petelin. «GRADNIKOVA BRIGADA»). Монография — Любляна: издательство «Jože Moškrič» — 1983. — S. 350—355.
  3. ↑ 1 2 Zbornik dokumenata i podataka o Narodnooslobodilačkom ratu jugoslovenskih naroda. — tom 6, knj. 13 — Beograd: Vojnoistorijski institut — 1967.
  4. ↑ Ciril Zupanc. Mihajlo, obveščevalec in diverzant IX. korpusа. — Nova Gorica: Goriški muzej, 2007. — S. 13-22.
  5. ↑ История Великой Отечественной войны Советского Союза, 1941-1945: Изгнание врага из пределов Советского Союза и начало освобождения народов Европы от фашистского ига (1944 год). — М.: Военное издательство, 1962. — Т. 4. — С. 495.
  6. ↑ Мешади Азизбеков — пламенный борец за власть советов: речи, документы и материалы. — Баку: Азернешр, 1976. — С. 236.
  7. ↑ Путь героя, 1959, с. 13.
  8. ↑ Мадатов, 1975, с. 5.
  9. ↑ Путь героя, 1959, с. 19-20.
  10. ↑ Путь героя, 1959, с. 87.
  11. ↑ 1 2 3 4 5 Гусейн-заде, Мехти Ганифа оглыы // Советская военная энциклопедия. — М., 1979. — С. 75-76.
  12. ↑ 1 2 Путь героя, 1959, с. 90.
  13. ↑ Путь героя, 1959, с. 63.
  14. ↑ Путь героя, 1959, с. 64.
  15. ↑ Мадатов, 1975, с. 7.
  16. ↑ Путь героя, 1959, с. 38-39.
  17. ↑ Путь героя, 1959, с. 27.
  18. ↑ Путь героя, 1959, с. 40.
  19. ↑ 1 2 Путь героя, 1959, с. 42.
  20. ↑ Герои Советского Союза: историко-статистический очерк. — Военное изд-во, 1984. — С. 174.
  21. ↑ Григорий Жиляев. Записки партизана. Баку. 1957 с.82-85
  22. ↑ Мадатов Г. А. Азербайджан в Великой Отечественной войне. — Баку: Элм, 1975. — С. 352-353.
  23. ↑ Станко Петелин Войко. Градниковская бригада (Stanko Petelin Vojko. GRADNIKOVA BRIGADA) — Beograd: Vojnoizdavacǩi zavod — 1968 — Стр.111
  24. ↑ Вугар Иманов, Илькин Иззет. В Баку отметили 100-летие командира легендарного разведчика «Михайло» — Баку: Trend Life — 20 ноября 2014 года.
  25. ↑ Мадатов Г. А. Азербайджан в Великой Отечественной войне. — Баку: Элм, 1975. — С. 354.
  26. ↑ Путь героя, 1959, с. 134.
  27. ↑ Stanko Petelin. Gradnikova brigada. — Ljubljana, 1983. — С. 351.
  28. ↑ 1 2 Мадатов Г. А. Азербайджан в Великой Отечественной войне. — Баку: Элм, 1975. — С. 358.
  29. ↑ 1 2 История Великой Отечественной войны Советского Союза, 1941-1945: Изгнание врага из пределов Советского Союза и начало освобождения народов Европы от фашистского ига (1944 год). — М.: Военное издательство, 1962. — Т. 4. — С. 496.
  30. ↑ Stanko Petelin. Gradnikova brigada. — Ljubljana, 1983. — S. 352.
  31. ↑ 1 2 Материалы по истории Азербайджана. — Баку: Изд-во АН Азербайджанской ССР, 1963. — Т. 6. — С. 171.
  32. ↑ Шаламова Л. Великий Октябрь и Советский Азербайджан (Экспонаты рассказывают) - Баку: Элм, 1977. - С. 115-116.
  33. ↑ Путь героя, 1959, с. 128.
  34. ↑ Шамистан Назирли. Михайло и его соратники // Каспий: газета. — 21 ноября 2009. — С. 9.
  35. ↑ 1 2 3 Абдул Гусейнов. [www.azcongress.ru/pdf/2008/12/02/11.pdf В декабре Герою Советского Союза Мехти Ганифа оглы Гусейнзаде исполнилось бы 90 лет], Азербайджанский Конгресс (12 декабря 2008).
  36. ↑ 1 2 3 4 Мадатов Г. А. Азербайджан в Великой Отечественной войне. — Баку: Элм, 1975. — С. 359-360.
  37. ↑ Путь героя, 1959, с. 130.
  38. ↑ Путь героя, 1959, с. 127.
  39. ↑ 1 2  [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=554 Гусейн-заде, Мехти Ганифа оглы]. Сайт «Герои Страны».
  40. ↑ 1 2 История Великой Отечественной войны Советского Союза, 1941-1945: Изгнание врага из пределов Советского Союза и начало освобождения народов Европы от фашистского ига (1944 год). — М.: Военное издательство, 1962. — Т. 4. — С. 497.
  41. ↑ Путь героя, 1959, с. 128, 129.
  42. ↑ Мадатов, 1975, с. 20.
  43. ↑ Путь героя, 1959, с. 129.
  44. ↑ Мадатов Г. А. Азербайджан в Великой Отечественной Войне. Институт Истории АН Азербайджанской ССР. — Баку: Элм, 1975. — С. 360.
  45. ↑ Nəzirli Şəmistan. Əfsanəvi Mixaylo. — Baki: Qələm, 2013. — ISBN 978-9952-465-98-3
  46. ↑ Путь героя, 1959, с. 83-85.
  47. ↑ Ciril Zupanc. Mihajlo, obveščevalec in diverzant IX. korpusа. — Nova Gorica: Goriški muzej, 2007. — S. 12-14.
  48. ↑ Шамистан Назирли. Михайло и его соратники // Каспий: газета. — 5 декабря 2009. — С. 10-11.
  49. ↑ Ciril Zupanc. Mihajlo, obveščevalec in diverzant IX. korpusа. — Nova Gorica: Goriški muzej, 2007. — S. 16.
  50. ↑ Zbornik dokumenata i podataka o Narodnooslobodilačkom ratu jugoslovenskih naroda. — tom 6, knj. 17. — Beograd: Vojnoistorijski institut — 1970. — S. 312—324.
  51. ↑ Гасанлы Дж.П. Хрущёвская оттепель и национальный вопрос в Азербайджане (1954-1959). — М.: Флинта, 2009. — С. 305-306. — ISBN 978-5-9765-0792-0.
  52. ↑ Мадатов Г. А. Азербайджан в Великой Отечественной войне. — Баку: Элм, 1975. — С. 361.
  53. ↑ Amalietti, Peter. Eden za vse ali Mihajlovo maščevanje. — Ljubljana : Amalietti & Amalietti, 2012. — knj. 1-2 — ISBN 9789616654814
  54. ↑ В Словении состоялась презентация романа о легендарном партизане Михайло. — БАКУ: «The First News» — Информационное агентство, 7 дек 2012.
  55. ↑ История Второй мировой войны 1939 −1945. — Москва: Военное издательство, 1978. — том 9. — С. 230—231.
  56. ↑ Казак В. Н. «Побратимы: Советские люди в антифашистской борьбе народов балканских стран 1941—1945» — М. : Мысль — 1975. — С. 42, 157.
  57. ↑ 1 2 3 Сергиенко А. М. АГОН — авиационная группа особого назначения. — М.: Андреевский флаг, 1999.
  58. ↑ Stanko Petelin. «GRADNIKOVA BRIGADA»). Монография — Любляна: издательство «Jože Moškrič» — 1983. — S. 350—355.
  59. ↑ Stanko Petelin. Enaintrideseta divizija. — Ljubljana: Založba borec in partizanska knjiga, 1985. — S. 378.
  60. ↑ HRONOLOGIJA NARODNOOSLOBODILAČKOG RATA 1941—1945, Vojnoizdavački zavod, Beograd 1964.- S. 737, 739.
  61. ↑ HRONOLOGIJA NARODNOOSLOBODILAČKOG RATA 1941—1945, Vojnoizdavački zavod, Beograd 1964. — S. 737.
  62. ↑ Колпакиди А. И., Прохоров Д. П. Все о внешней разведке. — Издательство: Олимп, АСТ, 2002. — ISBN 5-17-012895-9, 5-8195-0577-8.
  63. ↑ 1 2 КRANJC, Marijan F. Sovjetski, nemški in drugi obveščevalni vdori med primorske partozane 1941—1945. — Vojaštvo, 2013, [7] str.
  64. ↑ Primorski slovenski biografski leksikon. 15. snopič. — Gorica: Goriška Mohorjeva družba, 1989. — S. 483—484.
  65. ↑ Ervin Hladnik — Milharčič. Slovenski junak. // Dnevnik (Ljubljana, Slovenia): Časopis. — 30. julij 2011.
  66. ↑ Ciril Zupanc. Mihajlo, obveščevalec in diverzant IX. korpusа. — Nova Gorica: Goriški muzej, 2007. — S. 13-14.
  67. ↑ 1 2 3 [www.azerizv.az/news/a-565.html Персона Герой с дальних берегов], Азербайджанские известия (10.01.09).
  68. ↑ Путь героя, 1959, с. 91.
  69. ↑ [www.ozon.ru/context/detail/id/4523739/ На дальних берегах], Ozon.ru.
  70. ↑ Мадатов, 1975, с. 27.
  71. ↑ Е. РЗАХАНОВА. [www.centrasia.ru/newsA.php?st=1227734880 В Азербайджане снят фильм о легендарном разведчике и диверсанте, Герое Советского Союза Мехти Гусейнзаде], Информационное агентство ЦентрАзия (27.11.2008).
  72. ↑ Н. Габибов (живопись, театрально-декорационное искусство, графика), Д. Новрузова (скульптура), Р. Эфендиев (декоративно-прикладное искусство), А. Саламзаде, В. Мурадов (архитектура). Искусство Азербайджанской Советской Социалистической Республики // История искусства народов СССР / Под ред. Б. В. Веймарна, Л. С. Зингера. — Изобразительное искусство, 1984. — Т. IX. — С. 170.
  73. ↑ [www.belediyye.com/novxani/?lang=2&id=3 Статуя и школа в селе Новханы], Сайт села Новханы.
  74. ↑ [1news.az/articles.php?item_id=20080716085005967&sec_id=4 Улучшается газоснабжение Тертерского района], Информационное Агентство "The First News" (29 Октября 2007).
  75. ↑ [www.belediyye.com/novxani/?lang=1&id=2 Novxanı bələdiyyəsi tərəfindən Mehdi Hüseynzadənin heykəli qoyulmuş və kənd əhalisinin istifadəsinə verilmişdir] (азерб.) // Официальный сайт муниципалитета Новханы. — 2007.
  76. ↑ Sevinj Ahmadova. [news.bakililar.az/news_v_slovenii_otkryli_10936.html В Словении открыли бюст легендарного азербайджанца «Михайло»], Информационное агентство Bakililar.AZ (29 Октября 2007).
  77. ↑ Гюльнара БУДАГОВА. [www.nedelya.az/article.php?mat_id=999&id=12 Музей “Истиглал” отмечает юбилей Победы], "Хяфтя-Неделя" (8 мая 2010 г.).
  78. ↑ [azertag.az/en/xeber/President_Ilham_Aliyev_visits_memorial_of_the_Hero_of_Soviet_Union_Mehdi_Huseynzade_in_Slovenias_Goritsa_city-607647 President Ilham Aliyev visits memorial of the Hero of Soviet Union Mehdi Huseynzade in Slovenia’s Goritsa city] (англ.) // AZERTAC. — 10.06.2011.
  79. ↑ Эльгюн Нифталиев. [www.xalqqazeti.com/ru/news/news/13706 По случаю 95-летнего юбилея отважного сына азербайджанского народа Мехти Гусейнзаде в словенском посёлке Чепован открыт мемориальный комплекс] // Халг газети : газета. — 24.12.2013.

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=554 Гусейн-заде, Мехти Ганифа оглы]. Сайт «Герои Страны».

На русском

  • [www.savash-az.com/hero/mehdi.htm Гусейн-заде Мехти Ганифа оглы], Военно-исторический сайт САВАШ.
  • [www.konkurs.senat.org/notabene/On_the_distant_shores.html НА ДАЛЬНИХ БЕРЕГАХ], Федеральный журнал «СЕНАТОР».
  • [www.trend.az/life/interesting/1775782.html Намик Мамедов нашел дом в Словении, где был последний бой Мехти Гусейнзаде, и 85 -летнего старика, который был знаком с "Михайло" и хоронил героя ( видео-фотосессия)], Trend News Agency (2 НОЯБРЯ 2010).
  • Назирли Ш. (азерб.)русск.. [www.anl.az/down/meqale/kaspi/kaspi_noyabr2009/97384.htm Михайло и его соратники], Каспий (21 ноября 2009. — С. 9.).

На словенском

  • Vanja Alič. [www.sloaz.si/SPIDocumentsList/Mediji%20o%20nas/2011-01-04-narodni-heroj-stkal-prijateljstvo-med-drzavama.pdf Narodni heroj stkal prijateljstvo med državama] (04.01.2011).
  • Ervin Hladnik - Milharčič. [www.dnevnik.si/1042462381/magazin/reportaza/1042462381 Slovenski junak], dnevnik (30. julij 2011).
  • Marijan F. Kranjc (словенск.)русск.. [home.amis.net/marijank/dok/sovjetski_vdori.pdf Sovjetski, nemški in drugi obveščevalni vdori med primorske partizane 1941—1945].
  • [www.mo.gov.si/nc/si/medijsko_sredisce/novica/article/12332/6967/ Na slovesnosti ob 95. obletnici rojstva azerbajdžanskega narodnega junaka Mehdija Huseynzadeha Mihajla zbrane nagovoril minister Roman Jakič], Ministrstvo za obrambo Republika Slovenija (21. 12. 2013).

Видео

  • [www.youtube.com/watch?v=cv-gtN8c_I4 Документальный фильм «Его звали Михайло»].
  • [www.youtube.com/watch?v=olqs0-CY8pg Художественный фильм «На дальних берегах»], о подвигах Героя Советского Союза Мехти Гусейн-заде.

Литература

  • Мадатов Г. Герой Советского Союза Мехти Гусейн-заде. — Баку: Гянджлик, 1975.
  • Путь героя: О герое Советского Союза Мехти Гусейн-заде. — Баку: Азербайджанское изд-во Детской и Юношеской Литературы, 1959.
  • Ciril Zupanc. Mihajlo, obveščevalec in diverzant IX. korpusa. — Goriški muzej, 2007. — 32 с.
  • [www.echo.az/article.php?aid=93855 Азербайджанские партизаны времен Второй мировой: неизвестные герои]

Отрывок, характеризующий Гусейн-заде, Мехти Ганифа оглы

Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Гусейн-заде,_Мехти_Ганифа_оглы&oldid=80851805»