Мешко I
Мешко I Mieszko I<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> | ||
| ||
---|---|---|
960 — 992 | ||
Предшественник: | Земомысл | |
Преемник: | Болеслав I Храбрый | |
Рождение: | около 935 | |
Смерть: | 25 мая 992 Познань, Польша | |
Место погребения: | собор Св. Петра и Павла, Познань, Польша | |
Род: | Пясты | |
Отец: | Земомысл | |
Супруга: | Дубравка | |
Дети: | см. в тексте |
Ме́шко I (Мечислав I, польск. Mieszko I, ок. 935 — 25 мая 992) — первый исторически достоверный польский князь, представитель династии Пястов, сын Земомысла, внук Лешека. Основатель древнепольского государства; объединил большинство земель лехитских племён и принял христианство латинского образца как государственную религию[1].
Содержание
Жизнеописание
Сын полулегендарного князя Земомысла, имя матери неизвестно. Около 960 года Мешко стал князем небольшого польского княжества Великая Польша с центром в Гнезно. Уже в начале правления ему удалось присоединить территории Куявии, Мазовии и Восточного Поморья. К его правлению относится первое упоминание польского государства в европейских хрониках.
В 963 году Мешко совершил набег на славянское племя лютичей, пытаясь подчинить Западное Поморье, однако был разбит соседними немецкими князьями. Это вынудило Мешко пойти на союз с императором Священной Римской империи Оттоном I. Одновременно начинается польско-чешское сближение: в 965 году польский князь женился на чешской принцессе Дубравке. Под влиянием империи и Чехии в 966 году Мешко принял христианство по латинскому обряду, что стало важнейшей предпосылкой включения польского княжества в культурно-политическую общность Европы. В 968 году было основано первое польское епископство в г. Познань. Сближение с империей позволило Мешко I в 967 году присоединить Западное Поморье.
Усиление польского государства спровоцировало его конфликт с соседними немецкими княжествами. В 972 году в Польшу вторглись войска графа Восточной марки Одо, но были разбиты в битве под Цедыньей. В 973 году Мешко I был вызван на имперский рейхстаг в Кведлинбурге, где он был вынужден согласиться на уплату дани императору за Западное Поморье и отдать в заложники своего сына Болеслава Храброго. Напряженность в польско-германских отношениях сохранялась до 980-х гг., когда восстание прибалтийских славян в 986 году и угроза языческой реставрации заставили князя вновь пойти на сближение с империей. Восстание было подавлено, попытки Дании укрепиться на польском побережье отбиты, а в 990 году к польскому государству была присоединена Силезия и Малая Польша (без Кракова).
Таким образом, к концу правления Мешко I польское княжество включило в свой состав практически все польские земли и стало крупным государством Центральной Европы, играющим важную роль в европейской политической жизни.
С именем Мешко обычно связывается загадочный текст Dagome iudex, сохранившийся в составе краткого изложения (регеста), составленного при папском дворе сто лет спустя, около 1085 года. Большинством исследователей его автор, некто «судья Дагоме» отождествляется с Мешко, а документ трактуется так, что незадолго перед смертью Мешко I объявил Польшу ленным владением папы римского. В документе обозначены границы тогдашнего польского государства, в том числе граница с Русью. Здесь упоминаются также вторая жена Мешко, Ода, и его сыновья от второго брака, но не старший сын Болеслав I Храбрый (тогда уже имевший самостоятельный удел в Кракове, не включённый в очерченные границы). О причинах обращения Мешко к папе существуют различные версии. Возможно, польский князь пытался обезопасить страну от чешского вторжения. По другой гипотезе, он стремился гарантировать права своей второй семьи, на которые после его смерти мог посягнуть Болеслав (как известно, Болеслав, вступив на престол, действительно изгнал мачеху и братьев).
Мешко в свидетельствах современников
Испанский еврей Ибрагим ибн-Якуб посетил ряд стран Европы в 960-х годах и оставил такой отзыв о польском государстве:
«Что касается страны Мешекко, то она является самой протяженной из их [славян] стран, богата зерном, мясом, медом и рыбой. Он взимает в чеканенной монете налоги, которые обеспечивают содержание его людей. Каждый месяц каждый получает из них [налогов] определенную сумму. Он имеет 3000 латников, а это такие бойцы, что их сотня стоит 10 тысяч прочих. Он дает людям одежду, коней, оружие и все, в чем они нуждаются. Если у одного из них родится ребенок, то независимо от того, является ли он мужского или женского пола, король приказывает сразу выделить содержание. Когда же ребенок достигает половой зрелости, то, если он мужского пола, король находит ему жену, и уплачивает отцу девушки брачный дар. Если же это девушка, тот король выдает её замуж и дает брачный дар её отцу. Свадебный дар у славян большой, и их обычай в этом отношении аналогичен берберскому. Если у мужчины родятся 2 или 3 дочери, то они — причина его богатства; если, однако, родятся ему сыновья, то он беднеет. С Мешекко граничат на востоке русы, а на севере — брусы [пруссы].»[2]
Брак и дети
- От брака (в 965) с Дубравкой, дочерью Болеслава I, князя Чехии:
- Болеслав I Храбрый, князь (993—1024) и король (1024—1025) Польши
- Святослава (Гунхильда) (ум. ок. 1014 г.), жена Эрика VI, короля Швеции, позднее — жена Свена I, короля Дании[3]. Её идентификация с Сигрид Гордой, матерью Кнуда Великого, остаётся спорной[4].
- От брака (в 979) с Одой, дочерью Дитриха Хальденслебенского, маркграфа Северной марки:
После смерти Мешко Болеслав Храбрый изгнал из страны мачеху и братьев.
Достижения
- Объединение польских земель. Мешко I считается основателем польского государства[5]. За время правления увеличил территорию владений почти вдвое, основными приобретениями стали Силезия, Западная Померания и Малая Польша.
- Принятие католицизма и включение Польши культурно-политическую структуру Европы
- Польша начала чеканить собственные монеты[6].
Предки
Мешко I — предки | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
|
Киновоплощения
- Войцех Пшоняк в фильме «Gniazdo» (1974) — в русском переводе «Первый правитель»[7].
Напишите отзыв о статье "Мешко I"
Примечания
- ↑ Мешко I // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
- ↑ [idrisi.narod.ru/ibrag_sch.htm Ибрагим ибн Йа’куб. Рассказ о путешествии]
- ↑ [www.manfred-hiebl.de/genealogie-mittelalter/piasten_polen/mieszko_1_dago_herzog_992/mieszko_1_dago_herzog_992.html Mieszko I.] (нем.)
- ↑ [fmg.ac/Projects/MedLands/SWEDEN.htm#SigridStorrada Sigrid Storrada] (англ.)
- ↑ Lerski, Halina. [books.google.com/books?id=luRry4Y5NIYC&pg=PA355 Historical Dictionary of Poland, 966-1945]. — ABC-CLIO. — P. 355. — ISBN 9780313034565.
- ↑ Spufford, Peter. [books.google.com/books?id=MoyNhwhSVYAC&pg=PA80 Money and Its Use in Medieval Europe]. — Cambridge University Press. — P. 80. — ISBN 9780521375900.
- ↑ [via-midgard.info/news/video/dzen-film/12466-pervyj-pravitel-gniazdo-1974-g.html Первый правитель]
</ol>
Литература
- Королюк В. Д., Древнепольское государство, М., 1957 (см. указатель).
Отрывок, характеризующий Мешко I
Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.
– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.