Мешко I Плясоногий

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Мешко I Плясоногий
польск. Mieszko I Plątonogi
нем. Mieszko I. Kreuzbein (Schlenkerbein)
<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Мешко Плясоногий. Изображение XVII века.</td></tr>

князь Силезии
1163 — 1172/1173
Соправитель: Болеслав I Долговязый (1163 — 1172)
Предшественник: Болеслав IV Кудрявый
Преемник: Княжество разделено
князь Рацибужский
1173 — 1211
Предшественник: Новообразование
Преемник: Казимир I
князь Опольский
1202 — 1211
Предшественник: Генрих I Бородатый
Преемник: Казимир I
князь Бытома и Освенцима
1177 — 1211
Предшественник: Новообразование
Преемник: Казимир I
Князь Польши (Кракова)
1210 — 1211
(под именем Мешко IV)
Предшественник: Лешек Белый
Преемник: Лешек Белый
 
Рождение: ок. 1131/1146
Смерть: 16 мая 1211(1211-05-16)
Род: Силезские Пясты
Отец: Владислав II Изгнанник
Мать: Агнес фон Бабенберг

Мешко I Плясоногий (Кривоногий) (польск. Mieszko I Plątonogi, нем. Mieszko I. Kreuzbein (Schlenkerbein); ок. 1131/1146 — 16 мая 1211) — князь Силезский (1163—1172/1173), князь Рацибужский с 1173 года, князь Опольский с 1202 года, второй сын польского князя Владислава II Изгнанника и Агнес фон Бабенберг.





Биография

Точный год рождения Мешко неизвестен. Это произошло в период между 1131 и 1146 годами. Согласно исследованиям разных историков, Мешко мог родиться в 1131 году[1], около 1138 года[2] или 11391141[3].

Впервые он упоминается в 1146 году, когда его отец, Владислав II, в результате конфликта с братьями был вынужден отправиться в изгнание в Германию. Вместе с ним в изгнание отправилась и семья — жена Агнес и двое сыновей, Болеслав Долговязый и Мешко. Все попытки Владислава при поддержке Конрада III вернуть себе власть результата не принесли. Изгнанники были приняты германским королём Конрадом III, который поселил Владислава в замке Альтенбург в Тюрингии. Старший брат Мешко, Болеслав, достаточно быстро вошёл в окружение короля Конрада III. Мешко же был ещё слишком юн. Его отдали на воспитание в бенедиктинский монастырь Михаэлесберг в Бамберге.

Владислав II умер в Германии в 1159 году. А в 1163 году при помощи императора Священной Римской империи Фридриха I Барбароссы смог уговорить Болеслава IV Кудрявого передать Болеславу и его младшему брату Мешко Силезию. В состав их владений входила Средняя и Нижняя Силезия с городами Вроцлав, Ополе, Рацибуж, Глогув и Легница. Ещё один брат Болеслава, Конрад Тонконогий, родившийся в Альтенбурге во время изгнания, предпочёл остаться в Германии. Формально братья правили вместе, однако реальная власть в княжестве находилась в руках Болеслава. Однако Мешко вскоре перестало устраивать подчинённое положение и в 1172 году он восстал против старшего брата. Мешко поддержал и старший сын Болеслава Ярослав, который опасался, что в результате интриг мачехи (второй жены Болеслава) его отодвинут от наследования её дети. В результате восстания Болеслав был вынужден бежать в Германию. Только в 1173 году после смерти Болеслава IV при новом краковском князе Мешко III благодаря содействию императора Фридриха, предпринявшего новый поход в Польшу, Болеслав смог вернуться. Однако при этом он был вынужден отдать своему брату Мешко Рацибуж, а сыну Ярославу — Ополе. Оставшиеся в руках Болеслава владения составили Вроцлавское княжество.

В 1177 году Болеслав организовал восстании против краковского князя Мешко III Старого, стремясь стать краковским князем. Но он потерпел поражение и был вынужден бежать. Мешко Плясоногий, в отличие от брата, поддерживал Мешко III Старого. Однако вскоре сандомирский князь Казимир Справедливый и старший сын Мешко III Одон смогли сместить Мешко III, а краковский престол получил Казимир. Чтобы заключить мир с Мешко Плясоногим, Казимир передал ему под управление княжества Бытом и Освенцима вместе с городами Бытом, Освенцим, Миколув, Севеж и Пщина[4]. Вскоре Казимир разрешил вернуться и Болеславу, который был вынужден выделить в отдельное княжество Глогув, переданное повзрослевшему брату Конраду Тонконогому. После смерти в 1194 году Казимира новым князем Кракова стал его сын Лешек Белый. Однако, поскольку ему было всего 10 лет, то права на Краков вновь предъявил Мешко III Старый, изгнанный в своё время Казимиром. Мешко Плясоногий решил поддержать претензии Мешко Старого. В 1195 году Мешко Плясоногий вместе с племянником Ярославом Опольским выступил на помощь Мешко III. Однако союзник покойного Казимира, галицко-волынский князь Роман Мстиславич, 13 сентября встретил армию Мешко Старого около реки Мозгава. Хотя в разгоревшейся битве на Мозгаве победы не удалось одержать никому, Роман и Мешко Старый были ранены, при этом в битве погиб старший сын Мешко. В итоге армия Мешко Старого была вынуждена отступить. Мешко Плясоногий появился уже после окончания битвы.

В 1201 году умер Болеслав Долговязый, брат Мешко. Незадолго до этого Болеслав после смерти не оставившего наследников старшего сына Ярослава унаследовал Опольское княжество. Наследовал Болеславу во Вроцлаве и Ополе его сын Генрих I Бородатый. Однако уже в 1202 году Мешко Плясоногий, воспользовавшись затруднениями племянника, захватил Опольское княжество. Генрих предпочёл договориться с Мешко о том, что тот выплатит за Ополе денежную компенсацию. Позже дядя и племянник были союзниками.

После смерти Мешко III Старого в 1202 году Мешко Плясоногий предъявил свои права на краковский престол как старший представитель рода Пястов. Однако краковская знать сначала поддержала Лешека Белого, а затем Владислава Тонконогого, сына Мешко Старого. В итоге разгорелась борьба за власть над Краковом, в которой приняли участие также Владислав Одонич, внук Мешко Старого и племянник Владислава Тонконого, Лешек Белый и силезские князья Мешко Плясоногий и Генрих Бородатый.

В спор за Краков вмешался папа римский Иннокентий III. Вначале он признал князем Кракова Лешека Белого. Мешко Плясоногий отказался признать это решение и продолжил борьбу. Только 9 июня 1210 года папа признал права Силезских князей на старшинство, в результате чего Мешко смог утвердиться в Кракове.

Умер Мешко 16 мая 1211 года. По сообщению Яна Длугоша он был похоронен в Краковском соборе. В силезских владениях Мешко наследовал его единственный сын Казимир I.

Брак и дети

Жена: с 1170/1178 Людмила (ум. 20 октября после 1210). Существует несколько гипотез о её происхождении. На основании имени считалось, что она была родом из Чехии. По одной версии отцом Людмилы был князь Оломоуца Ота III Детлеб[5]. Существуют и гипотезы, по которым отцом Людмилы мог чешский князь Собеслав I, князь Зноймо Конрад II[6] или князь Оломоуца Владимир[7]. Дети:

Напишите отзыв о статье "Мешко I Плясоногий"

Примечания

  1. G. Labuda, Uzupełnienia do genealogii Piastów szczególnie śląskich, «Sobótka», t. 18, 1963, s. 12.
  2. W. Dziewulski, Bułgarka księżną opolską, «Sobótka», t. 28, 1973, s. 165.
  3. J. Bieniak, Powstanie księstwa opolsko-raciborskiego jako wyraz przekształcenia Polski w dzielnicową poliarchię, (w:) Sacra Silentii provincia. 800 lat powstania dzielnicowego księstwa opolskiego (1202—2002), pod red. A. Pobóg-Lenartowicz, Opole 2003, s. 54.
  4. По версии «Великой Хроники» Казимир передал эти владения не Мешко, а его только что родившемуся сыну Казимиру, крёстным которого был Казимир Справедливый. См. «Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях XI—XIII вв. — С. 224, прим. 15.
  5. W. Brzeziński, Pochodzenie Ludmiły, żony Mieszka Plątonogiego. Przyczynek do dziejów czesko-polskich w drugiej połowie XII w. (w:) Europa Środkowa i Wschodnia w polityce Piastów, pod red. K. Zielińskiej-Melkowskiej, Toruń 1997, s. 213—219.
  6. J. Horwat, ''Książęta górnośląscy z dynastii Piastów, s. 21-22.
  7. N. Mika, Mieszko syn Władysława II Wygnańca, książę raciborski i pan Krakowa — dzielnicowy władca Polski, Racibórz 2006, s. 86-90.

Литература

  • [daten.digitale-sammlungen.de/0001/bsb00016337/images/index.html?seite=574 Mieszko I. (Oppeln)] // Neue Deutsche Biographie (NDB). Band 19. — Berlin: Duncker & Humblot, 1999. — P. 558.
  • Historische Kommission für Schlesien (Hrsg.). Geschichte Schlesiens, Bd. 1. — Sigmaringen, 1988. — P. 86—91. — ISBN 3-7995-6341-5.
  • «Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях XI—XIII вв.: (перевод и комментарии) / под ред. В. Л. Янина; Сост. Л. М. Попова, Н. И. Щавелева. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1987. — 264 с. — 40 000 экз.
  • [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000119/st054.shtml Пясты. Князья силезские в Ополе и Рацибуже] // [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000119/index.shtml Генеалогические таблицы по истории европейских государств] / Автор-составитель: Шафров Г. М. — Издание седьмое исправленное и дополненное (541 таблица). — Москва — Екатеринбург — Ташкент, 2014.
  • Опль Фердинанд. Фридрих Барбаросса / Пер. с нем. Ермаченко И. О., Некрасова М. Ю. — СПб.: Евразия, 2010. — 512 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-91852-014-7.

Ссылки

  • [fmg.ac/Projects/MedLands/SILESIA.htm#BoleslawIdied1201B Dukes of Breslau (Wrocław) and Lower Silesia (Piast)] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 25 декабря 2011.
  • [www.manfred-hiebl.de/genealogie-mittelalter/piasten_schlesien/mieszko_1_herzog_von_schlesien_1211/mieszko_1_schlesien_1211.html Mieszko I. Schlenkerbein Herzog von Schlesien in Oppeln und Ratibor] (нем.). Mittelalterliche Genealogie im Deutschen Reich bis zum Ende der Staufer. Проверено 25 декабря 2011. [www.webcitation.org/67cGaPv2I Архивировано из первоисточника 13 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Мешко I Плясоногий


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.