Мещанин во дворянстве
Поделись знанием:
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
| Мещанин во дворянстве | |
| Le Bourgeois gentilhomme | |
 | |
| Жанр: |
комедия-балет |
|---|---|
| Автор: | |
| Язык оригинала: | |
| Дата написания: |
1670 |
| Дата первой публикации: |
1671 |
 Текст произведения в Викитеке | |
«Мещани́н во дворя́нстве», также «Мещани́н-дворяни́н»[1] (фр. Le Bourgeois gentilhomme) — комедия-балет в пяти актах Мольера и Жана Батиста Люлли, написанная в 1670 году. Впервые представлена 14 октября 1670 г. в замке Шамбор в присутствии короля Людовика XIV. 28 ноября спектакль с участием Мольера в роли Журдена состоялся в театре Пале-Рояль.
Содержание
История создания
В ноябре 1669 г. Париж посетила делегация послов султана Османской империи (Оттоманской Порты) Мехмеда IV. Желая произвести впечатление на послов, Людовик XIV принял их во всём своём величии. Но блеск алмазов, золота и серебра, роскошь дорогих тканей оставили турецкую делегацию равнодушной. Досада короля была тем сильнее, что, как оказалось, глава делегации Солиман-ага оказался обманщиком, а не послом турецкого султана. Людовик заказывает Мольеру и Люлли «смешной турецкий балет», в котором была бы высмеяна турецкая делегация, для чего назначает ему консультанта, шевалье д’Арвье, недавно вернувшегося из Турции и знакомого с их языком, обычаями и традициями. Вокруг «Турецкой церемонии» в течение 10 дней репетиций было создано импровизированное представление, показанное королю и королевскому двору 14 октября 1670 г. в замке Шамбор в декорациях Карло Вигарани от спектакля «Господин де Пурсоньяк» и с танцами Пьера Бошана. Через месяц спектакль был перенесён на постоянную сцену Мольера, в театр Пале-Рояль, первый спектакль в Париже состоялся 28 ноября 1670 г. При жизни автора было сыграно 42 представления (6 в 1670 г., 28 в 1671 и 8 в 1672 г., не считая придворных представлений в октябре и ноябре 1670 г.: четырёх в Шамборе и нескольких в Сен-Жермене).
В России впервые поставлена в Санкт-Петербурге 25 января 1756 г. Первый русский перевод комедии был выполнен Петром Свистуновым и издан в 1761 г.
Действующие лица и первые исполнители.
- Господин Журден, актёр Жан Батист Поклен (Мольер).
- Госпожа Журден, актёр Андре Юбер.
- Люсиль, их дочь, актриса Арманда Бежар (Госпожа Мольер).
- Клеонт, влюблённый в Люсиль, актёр Мишель Барон.
- Доримена, маркиза, актриса Катрин Леклерк дю Розе́ (Госпожа Дебри).
- Дорант, граф, влюблённый в Доримену, актёр Франсуа Лёнуар, (Латорилльер).
- Николь, служанка Журдена, актриса Жанна Оливье Бургиньон (Госпожа Боваль).
- Ковьель, слуга Клеонта, актёр Филибер Гассо́ (Дю-Круази).
- Учитель музыки, актёр Андре Юбер.
- Ученик учителя музыки.
- Учитель танцев.
- Учитель фехтования, актёр Эдм Вилькен (Дебри).
- Учитель философии, актёр Филибер Гассо́ (Дю-Круази).
- Портной.
- Ученик портного, актёр Жан Питель (Боваль).
- Двое слуг.
Действующие лица балета
- Певица.
- Два певца.
- Ученики портного, танцующие.
- Муфтий (эту роль на премьере исполнял Жан Батист Люлли).
- Турки, свита муфтия, танцующие.
- Дервиши, поющие.
- Танцовщики.
Сюжет
Действие происходит в доме господина Журдена, мещанина. Господин Журден влюблён в аристократку, маркизу Доримену, и стремясь завоевать её расположение, во всём пытается подражать дворянскому сословию. Госпожа Журден и её служанка Николь высмеивают его. Желая сделаться дворянином, Журден отказывает Клеонту в руке своей дочери Люсиль. Тогда слуга Клеонта, Ковьель, придумывает хитрость: под видом турецкого дервиша он посвящает господина Журдена в мнимый турецкий дворянский сан мамамуши́ и устраивает женитьбу Люсиль с сыном турецкого султана, который на самом деле переодетый турком Клеонт.
Сюжетная фабула пьесы очень слаба, здесь нет характерной для Мольера динамичной интриги. Значительную часть комедии составляют дивертисменты (балеты), в том числе знаменитая Турецкая церемония.
Музыкальные номера, сочинённые Люлли .
| |
| Мещанин во дворянстве - Увертюра | |
| | |
| Помощь по воспроизведению | |
|
| |
| Мещанин во дворянстве - Чаккона для Скарамуша и Тривелена | |
| | |
| Помощь по воспроизведению | |
|
| |
| Мещанин во дворянстве - Марш для Турецкой церемонии | |
| | |
| Помощь по воспроизведению | |
- Увертюра
- Ария «Je languis nuit et jour» (Ученик учителя музыки)
- Ария «Je languis nuit et jour» (Певица)
- Музыкальный диалог «Un coeur, dans l’amoureux empire» и «Il n’est rien de si doux» (Певица и два певца)
- Первая интермедия для Четырёх танцовщиков, ведомых Учителем танцев
- Вторая интермедия, — ария и гавот для Учеников портного
- Первая застольная песня «Un petit doigt, Philis»
- Вторая застольная песня «Buvons, chers amis, buvons!»
- Турецкая церемония
- Балет наций
- Выход первый: музыкальный диалог зрителей, покупающих либретто
- Выход второй: трое докучных
- Выход третий: три испанца
- Выход четвёртый: итальянские певец и певица, а также танцующие Скарамуши, Тривелены и Арлекины
- Выход пятый: два пуатуанца
- Выход шестой и последний: испанцы, итальянцы и французы под общие рукоплескания зрителей
Дискография
- 1955, Франция — под рук. Андре Жоливе, оркестр театра Комеди Франсэз
- 1973, Германия — под рук. Густава Леонхардта, оркестр La Petite Bande
- 1994, Великобритания — под рук. Пола Гудвина, оркестр London Oboe Band
- 2001, Франция — под рук. Хьюго Рейна, оркестр La Simphonie du Marais
Театральные постановки
Первая постановка
Премьера пьесы состоялась 14 октября 1670 в королевском замке Шамбор.
Первая постановка на русском языке состоялась, по сведениям «Драматического словаря…», 25 января 1756 в Российском театре в Санкт-Петербурге. Среди исполнителей комедии в 18 в. — Крутицкий, Рыкалов (Журден). Из позднейших русских постановок — Малый театр (1826, Журден — Щепкин[2]).
Известные постановки
- 1843 — Александринский театр: Журден — Мартынов.
- 1844 — Малый театр: Журден — П. Садовский; 1864 — там же: Журден — В. Живокини.
- 1865 — Комеди Франсез, г. Париж — спектакль-реставрация, повторяющий постановку 1670 г. в Шамборе.
- 1888 — Театр Корша: Журден — Давыдов.
- 1900 — Новый театр, филиал Малого театра на сцене Московского Большого театра реж. Александр Ленский; Журден — Падарин, Клеонт — Остужев, Ковьель — Н. Яковлев, Николь — Турчанинова.
- 1911 — Театр Одеон, г. Париж — реж. Андре Антуан, он же исполнил роль г-на Журдена
- 1914 (Театральная энциклопедия называет другой год постановки — 1911[2]) — Театр Незлобина (Незлобин, Константин Николаевич), г. Москва — реж. Федор Федорович
- 1914 — Иркутский театр: реж. Канин.
- 1921 — Петроградский театр комической оперы: реж. Марджанов.
- 1922 — Ярославский театр
- 1923 — Петроградский акад. театр драмы: реж. и худ. А. Бенуа; Журден — К. Яковлев.
- 1930 — Московский Малый театр: Журден — Ст. Кузнецов.
- 1936 — 1-й Гостеатр Армении, Ереван: Журден — Габриелян.
- 1951 — Комеди Франсез, г. Париж — реж. Влад Мейер, с участием Луи Сенье, Мишеля Галабрю, Влада и др.
- 1969 — Театр имени Вахтангова, г. Москва — реж. В.Шлезингер, с участием Владимира Этуша, Василия Ланового и др.
- 1996 — Театр Шайо, г. Париж — реж. Жером Савари, с участием Катрин Жакоб, Брюно Раффаэли
- 1998 — Московский Новый драматический театр — реж. Андрей Сергеев, с участием Спартака Мишулина в роли г-на Журдена
- 2004 — Фестиваль старинной музыки, г. Утрехт — реж. Бенжамен Лазар, дир. Венсан Дюместр, с участием Оливье Мартен Сальвана, Арно Марзорати, Жана Дени Монори и др.
Экранизации
- 1922 — немой кинофильм, Франция — реж. Жак де Фероди
- 1945 — кинофильм, США
- 1982 — телефильм, Франция — реж. Пьер Бадель, с участием Мишеля Серро в роли г-на Журдена
- 1982 — кинофильм, Франция — реж. Роже Кожио́, с участием Рози Варт и Мишеля Галабрю в роли г-на Журдена
Интересные факты
- В 1932 году Михаил Булгаков сочинил пьесу «Полоумный Журден» («Мольериана в трех действиях»). В комедию Мольера он ввел героев и сцены из других мольеровских комедий («Дон Жуан», «Брак поневоле» и «Скупой») и смягчил сатирическую составляющую.
- Хореограф Джордж Баланчин создал балетный спектакль «Мещанин во дворянстве» с музыкой Рихарда Штрауса. Премьера прошла 8 апреля 1979 года в Нью-Йорке с участием Патрисии Макбрайд и Рудольфа Нуриева.
- Сюжет «Мещанина» послужил основой для сценария фильма «Мольер» режиссёра Лорана Тирара (Франция, 2007 г.)
- Существует пьеса, созданная по мотивам «Мещанина во дворянстве», написанная В. Константиновым и Б. Рацером, которую композитор Геннадий Гладков использовал в качестве либретто и создал оперетту «Ах, Высший Свет!», которая и сейчас иногда ставится в музыкальных театрах.
- В 2006 году в народном театре «Глагол» был поставлен спектакль «Послезавтра — в Шамборе», действие которого происходит в театре Мольера во время постановки «Мещанина во дворянстве».[3] Для этой постановки Анатолий Агроскин переложил в стихи текст «Полоумного Журдена» Михаила Булгакова.
Напишите отзыв о статье "Мещанин во дворянстве"
Примечания
- ↑ [www.teatr.ru/th/perf-info.asp?perf=2256 МЕЩАНИН-ДВОРЯНИН]
- ↑ 1 2 [culture.niv.ru/doc/theatre/encyclopedia/287.htm#ab5957 Театральная энциклопедия]
- ↑ [www.glagol.org/content/2430.html Народный Театр «ГЛАГОЛ»: «Послезавтра – в Шамборе»] (рус.) (29/04/2006). Проверено 25 июля 2012. [www.webcitation.org/69jCzVA6S Архивировано из первоисточника 7 августа 2012].
Ссылки
- [www.lib.ru/MOLIER/meshanin.txt Текст пьесы «Мещанин во дворянстве»] (перевод Н. Любимова; стихи в переводе А. Арго)
- [www.site-moliere.com/pieces/bourgeoi.htm «Мещанин во дворянстве», оригинальный текст] (фр.)
- [goldlit.ru/moliere/113-mecshanin-vo-dvoryanstve-analiz «Мещанин во дворянстве», анализ]
Источники
- «Le Bourgeois gentilhomme» de Molière avec des notice par Yves Hucher, «Larousse», Paris, 1965.
- Мольер, Сочинения, составитель А. М. Горбунов, «Книжная палата», Москва, 2003.
- Филипп Боссан, «Людовик XIV, король-артист», «Аграф», Москва, 2002.
- pagesperso-orange.fr/jean-claude.brenac/LULLY_BOURGEOIS.htm
- www.comedie-francaise.fr/histoire/moliere_bourgeoisjacq.php
| ||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Мещанин во дворянстве
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
