Мещанская слобода

Историческая местность в Москве

Мещанская слобода
Вид с Сухаревой башни
История
Первое упоминание	1671 год
Расположение
Округа	ЦАО
Районы	Мещанский район
Станции метро	Проспект Мира

Мещанская слобода — историческая местность на севере Москвы, известная с 1671 года, как поселение белорусов.
В настоящее время входит в состав Мещанского района Москвы.

История

ХVII век

С 16 века в Москву началась эмиграция белорусов, проживавших ранее на землях Речи Посполитой, которая в свою очередь притесняли их в конфессиональном плане. Московское княжество же было заинтересовано в славянском народе, в основном как в хороших мастерах. Специально для этого на польские земли отправляли государевых людей, которые приглашали белорусов в Москву. Патриарх Никон тоже поддерживал политику приглашения единоверцев, поскольку не хватало мастеров и умельцев для постройки новых Иверского и Новоиерусалимского монастырей.

После заключения Андрусовского перемирия в 1667 году многие белорусы и представители славянских народов (поляки и др.) стали съезжаться в Москву. В 1671 году специально для переселенцев была отдана территория на севере Москвы, за Сретенскими воротами Земляного города и разделили её между мещанами. Территория та стала именоваться Мещанской слободой. Название слободы происходит от польского слова «mieszczanie» («месчане», т. е. - горожане).

Мещане получили участки в 10 саженей поперек и 20 саженей в длину.

ХХ век

До 1950-х улицы Мещанской Слободы оставались с прежними именами - Мещанские. Однако, главная улица, 1-я Мещанская, в 1957 году была переименована в Проспект Мира (по причине проведения в Москве Всемирного фестиваля молодёжи и студентов); 2-я Мещанская стала улицей Гиляровского в 1966 году, 3-я Мещанская улица была переименована в 1962 году на улицу Щепкина. Четвёртая Мещанская сохранила своё истинное название после переименования в 1966 году и стала Мещанской.

Архитектура Слободы

Мещанская слобода представляла собой населённую территорию с невысокими жилыми домами, в основном деревянными.

(Слобода) ... с маленькими тротуарами и небольшими домиками. Изменяться она начала в начале нашего столетия, особенно, после открытия движения по Московско-Виндавской дороге. Именно тогда на ней постепенно стали появляться большие дома и магазины. Но более значительные перемены наступили в конце 1930-х гг., когда улица стала парадным подъездом к сельскохозяйственной выставке. Тогда улице потребовалось соответствующее оформление.

— Журнал «Наука и жизнь» № 8 (1999 год), С.Романюк

Улицы и дороги

• 1-я Мещанская (проспект Мира)

Первая Мещанская улица стала главной улицей Мещанской слободы; по ней ранее проходила важная торговая сухопутная дорога из Москвы в Переславль-Залесский, Ростов и Ярославль.

• 2-я Мещанская (улица Гиляровского)
• 3-я Мещанская (улица Щепкина)
• 4-я Мещанская (Мещанская улица)

Достопримечательные объекты

Аптекарский огород

Основная статья - Аптекарский огород



Аптекарский огород , или Ботанический сад Московского университета, - старейший в России, основанный ещё императором Петром Первым «для всеобщего пользования».
В 1706 году русский царь перенёс в это место кремлёвский аптекарский огород.

По преданию, царь сам посадил в новом саду несколько деревьев, из которых сохранилось одно - сибирская лиственница. С переходом сада в 1805 году во владение университета в нём стали проводиться занятия со студентами-медиками, работали крупные ботаники, занимавшиеся систематикой и морфологией растений.

— Журнал «Наука и жизнь» № 8 (1999 год), С.Романюк

Виндавский вокзал

Основная статья — Рижский вокзал Главная улица слободы выходила к площади Рижского (Виндавского) вокзала. Здание вокзала признано очень нарядным; выстроено в период с 1899 год по 1902 год по проекту архитектора С. А. Бржозовского, при участии Ю. Ф. Дидерихса и Ф. О. Дворжецкого-Богдановича
Открытие вокзала состоялось 14 июля 1902 года.

Крестовская застава

Основная статья — Рижская площадь

С 1742 года на Крестовской площади находилась таможенная застава Камер-коллежского вала при въезде в город, которая и стала носить название после установки креста на месте, где встречали мощи святого Филиппа в 1652 году. Здесь также находилось первое место царская "слазки" по дороге на север в Троице-Сергиевскую лавру.

В 1893 году у Крестовской заставы констуктором и архитектором Геппенером были возведены две высокие водонапорные башни Мытищенского водопровода (которые в скором времени получили название по рядом находящейся заставы).

Старая Екатерининская больница

Основная статья - МОНИКИ

Старая Екатерининская Больница (в настоящее время - МОНИКИ) была основана в 1776 году по указу Екатерины II.

Предпосылки для постройки Екатерининской больницы были таковы: в 1771 году в Москве разразилась эпидемия чумы, принесенная из Азии во время Русско-Турецкой войны. По данным жертвами стали тысячи горажан. Тогда же у Крестовской заставы был устроен карантин. По указу императрицы Екатерины в деревянных зданиях, стоящих у Вала была открыта больница.

"Усмотря, что в числе скитающихся по миру и просящих милостыни в здешнем городе есть престарелые и увечные больные, которые трудами своими кормиться не в состоянии, а также и никому не принадлежащие люди, о коих никто попечения не имеет, заблагорассудили мы по природному нашему человеколюбию учредить под ведомством здешней полиции особую больницу..."

— Екатерина II

После эпидемии был открыт на месте больницы работный дом, однако его позже закрыли и помещения были отданы Екатерининской больнице.

"Больница принимает больных всякого рода, как в отношении их звания, так и в отношении их пола, возраста и болезней"

— Екатерина II

Церковь митрополита Филиппа

Основная статья — Церковь Филиппа Митрополита в Мещанской слободе Является единственной православной церковью на территории бывшей Мещерской Слободы, а также объектом культурного наследия Российской Федерации № 7710146002. Церковь построена на месте встречи царём Алексеем Михайловичем мощей святителя Филиппа при перенесении их из Соловецкого монастыря в Москву. После перестройки в конце XVIII века является одним из лучших образцов московского классицизма.

Водонапорные башни Геппенера

Основная статья - Крестовские башни

См. также

• Мещанская улица
• Мещанский район
• Мытищинский-Московский водопровод

Ссылки

• [www.nkj.ru/archive/articles/9587/ Мещанская слобода. Статья в «Науке и Жизни»]
• [maps.yandex.ru/?ll=37.630990%2C55.779729&spn=0.019827%2C0.006530&z=16&l=sat%2Cskl Мещанская слобода на карте Яндекса]

Отрывок, характеризующий Мещанская слобода

Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.