Меянкиели
| ме́янкиели | |
| Самоназвание: |
meänkieli |
|---|---|
| Страны: | |
| Регионы: | |
| Официальный статус: |
Швеция (язык нац. меньшинства) |
| Общее число говорящих: |
около 150 000 (2006) |
| Классификация | |
| Категория: | |
| Письменность: | |
| Языковые коды | |
| ISO 639-1: |
— |
| ISO 639-2: |
fiu |
| ISO 639-3: |
fit |
| См. также: Проект:Лингвистика | |
Ме́янкиели (фин. meänkieli, «наш язык»), или то́рнедальский фи́нский[1] (швед. tornedalsfinska), или меянкиельский язык[1] — один из диалектов финского языка, получивший официальный статус языка меньшинств в Швеции.
На меянкиели говорят в северных частях Швеции, в долине реки Турнеэльвен.
Содержание
Меянкиели и финский язык
Меянкиели взаимно понятен с некоторыми другими диалектами финского языка, хотя в силу исторических причин последние два века развивался в отрыве от основного массива финской речи под влиянием шведского и в меньшей степени саамских языков. Меянкиели ближе всего стоит к западно- и восточнофинским диалектам.
В результате проводимой шведскими властями языковой политики меянкиели сохранил многие слова, которые больше не употребляются в финском языке или, напротив, появились в нём после 1809 года. Однако меянкиели отличается от стандартного финского не только количеством шведских и саамских заимствований: существуют заметные отличия в фонологии, морфологии и синтаксисе; правда, многие из отличительных особенностей меянкиели встречаются и в собственно финских диалектах.
Лингвистические отличия меянкиели от стандартного финского, а также некоторые социолингвистические соображения привели к тому, что в Швеции в последние годы он стал рассматриваться как отдельный язык. В Финляндии, напротив, он продолжает считаться финским диалектом (действительно, разница между «меянкиели» шведской коммуны Эвертурнео и диалектом финской общины Юлиторнио практически неощутима).
Исторические сведения
Турнедален (швед. Tornedalen) — долина реки Турнеэльвен (Торнионйоки) — заселялся финнами из западной и восточной Финляндии по меньшей мере с XII века. В 1809 году, когда Финляндия отошла к России, граница прошла как раз по реке и Турнедален оказался разделён на две части.
В шведской части по отношению к местному финскому населению проводилась политика шведизации, целью которой было сделать из финнов настоящих шведов (в документах эта политика именовалась «двуязычием»). В 1888 году было принято решение о преподавании в школах только на шведском; правда, в некоторых приходах такая практика существовала и до этого. Существуют свидетельства того, что детям запрещалось говорить по-фински не только на уроках, но и на переменах, а иногда их даже наказывали (никакого официального предписания на этот счёт, однако, не существовало). Лишь в 1957 году было выпущено указание, в котором прямо запрещалось ограничивать детей в общении на финском.
В результате эта политика помогла добиться цели: многие турнедальцы говорили на шведском почти как на родном, при этом они почти не умели ни читать, ни писать по-фински. Группа учителей написала коллективное обращение, где указывалось, что усвоение второго (шведского) языка пойдёт только легче, если ученики будут грамотны на своём родном языке, однако во многих кругах с этим были решительно не согласны.
Меянкиели, используясь лишь в обиходной сфере, постепенно терял коммуникативные общественные функции. В него проникало всё больше шведских слов, особенно связанных с современными реалиями.
Меянкиели сегодня
В апреле 2002 года меянкиели стал одним из пяти признанных языков меньшинств в Швеции[1]. Чаще всего он используется в коммунах Елливаре, Хапаранда, Кируна, Паяла и Эвертурнео. Однако, несмотря на новый статус языка, очень мало работающих в общественном секторе служащих владеют им на достаточно хорошем уровне. Всего лишь 50 % таких служащих владеют разговорным финским языком или меянкиели на высоком уровене.
Большинство носителей языка живёт в Норрботтене. Данные о количестве людей, способных говорить на меянкиели, разнятся в пределах от 40 до 70 тысяч. Кроме того, в северной Швеции многие люди частично понимают этот язык.
С 1980-х годов было написано много учебников по меянкиели, на этот язык была переведена Библия. В настоящее время на этом языке транслируются некоторые телевизионные передачи. Меянкиели преподаётся в Стокгольмском университете, Университете Лулео и Университете Умео. В целом можно говорить о том, что в направлении ревитализации языка наблюдается целый ряд положительных сдвигов.
Напишите отзыв о статье "Меянкиели"
Примечания
Литература
- Sari Pietikäinen, Leena Huss, Sirkka Laihiala-Kankainen, Ulla Aikio-Puoskari & Pia Lane [www.tandfonline.com/doi/full/10.1080/08003831.2010.486923 Regulating Multilingualism in the North Calotte: The Case of Kven, Meänkieli and Sámi Languages («Регулирование многоязычия в Северном Калотте: саамские языки, квенский язык и язык меянкиели»)] (англ.) // Acta Borealia : журнал. — 25 июня 2010. — Vol. 27, fasc. 1. — P. 1—23. — DOI:10.1080/08003831.2010.486923.
Ссылки
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи по лингвистике желательно?:
|
| ||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Меянкиели
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.
Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
