Мидзухо (гидроавианосец)
«Мидзухо» (яп. 瑞穂 буквально «тучный рисовый колос»?) — японский гидроавианосец.
«Мидзухо» был одним из трёх гидроавианосцев (официально классифицировался как военный транспорт), заказанных по 2-й программе пополнения флота 1934 года, в конструкции которых была заложена возможность конверсии в носители СМПЛ. Постройка корабля была осуществлена частной верфью «Кавасаки» в Кобэ в 1937—1939 годах.
В составе 12-й и 7-й дивизий «Мидзухо» участвовал во второй японо-китайской войне и боях на Тихоокеанском театре, включая операции по захвату Филиппин и Нидерландской Ост-Индии. В ночь на 2 мая 1942 года на переходе из Йокосуки в Хасирадзиму получил попадание торпедой американской подводной лодки «Драм» и затонул, став первым крупным японским кораблём, потерянным в войне.
Содержание
Проектирование и постройка
«Мидзухо» был третьим гидроавианосцем (плавбазой гидроавиации), заказанным по принятой в 1934 году 2-й программе пополнения флота. Все три этих корабля были задуманы как одно из средств обхода ограничений Первого Лондонского договора, в их конструкцию была заложена возможность быстрого переоборудования в носители сверхмалых подводных лодок (СМПЛ). Однако в отличие от первых двух единиц («Титосэ» и «Тиёда»), на «Мидзухо» была в экспериментальных целях установлена энергетическая установка только из дизельных двигателей. При этом он лишился дымовой трубы, навесной платформы и пулемётной палубы, водоизмещение и осадка несколько уменьшились. Все эти изменения привели к выделению проекта в отдельный, с индексом G-10. По программе «Мидзухо» проходил как «военный транспорт категории Оцу» («Титосэ» и «Тиёда» — как транспорты категории Ко), с бюджетной стоимостью в 18,0 млн иен[1].
Корабль был заложен на стапеле верфи «Кавасаки» в Кобэ 1 мая 1937 года, спущен на воду 16 мая 1938 и передан флоту 25 февраля 1939. Его имя «Мидзухо» буквально означает «тучный рисовый колос» — сокращение от Мидзухо-но-куни (яп. 瑞穂の国 «Страна тучных рисовых колосов»?), одного из старинных поэтических названий Японии[1].
Конструкция
Корпус и компоновка
Корпус «Мидзухо» был очень близок по конструкции к корпусам «Титосэ» и «Тиёды», также будучи гладкопалубным, с верхней палубой, плавно поднимающейся к S-образному форштевню, и крейсерской кормой с небольшим транцем. В носовой части находились надстройка с постами управления и зенитная артиллерия, в кормовой — закрытый ангар и оборудование для обслуживания авиации (СМПЛ в случае конверсии). Основными отличиями от первых двух гидроавианосцев были несколько меньшие размеры корпуса и отсутствие дымовой трубы и навесной платформы с пулемётной палубой — за счёт более компактной энергетической установки[1].
Носовая надстройка «Мидзухо» была очень похожа на надстройки «Титосэ» и «Тиёды» (различия только в размещении вооружения) и включала в общей сложности 5 ярусов:
- Самый нижний ярус не имел особого названия, а помещения в его составе считались расположенными на верхней палубе;
- Следующий ярус представлял собой нижний мостик. В его передней части находился спаренный 25-мм автомат и побортно — две 127-мм спаренные установки, в кормовой — треногая фок-мачта;
- Третий ярус представлял собой верхний мостик. На нём находились спаренный 25-мм автомат и посты наблюдения за надводной обстановкой (в закрытых спонсонах). Вокруг опор треногой фок-мачты был размещён сигнальный мостик, а за ним — платформа с двумя спаренными 25-мм автоматами. Последней на типе «Титосэ» не было;
- Четвёртый ярус представлял собой компасный мостик, на нём размещалась ходовая рубка, а по бортам от него — два 1,5-метровых штурманских дальномера тип 96 в башенках;
- Последний ярус являлся командным пунктом ПВО. На нём находились пост с СУАЗО тип 94, два поста с визирными колонками тип 95, посты наблюдения за воздушной обстановкой с зенитными бинокулярами и антенна радиопеленгатора[2].
В центральной части корпуса находились две пары массивных пилонов, каждая из которых соединялась широким поперечным мостиком. От установки на них навесной платформы (как на типе «Титосэ») отказались. На пилонах были размещены две пары тяжёлых грузовых стрел и одна пара стрел для подъёма гидросамолётов. На среднем поперечном мостике находились три спаренных 25-мм автомата, пост управления их огнём, два боевых прожектора и антенна радиопеленгатора. На кормовом же поперечном мостике размещались три зенитных автомата, треногая грот-мачта и небольшая рубка с кормовым постом наблюдения за водной поверхностью и постом с визирной колонкой тип 95. На среднем мостике автоматы размещались в виде треугольника, обращённого вершиной к носу, на кормовом — вершиной к корме[3].
Как и тип «Титосэ», «Мидзухо» не имел броневой защиты. Конструктивная подводная защита была представлена лишь двойными дном и бортом[4].
«Мидзухо» окрашивался в соответствии с общими правилами окраски, принятыми для кораблей японского императорского флота (ЯИФ). Надводный борт, надстройки, металлические палубы, 127-мм установки покрывались тёмно-шаровой краской («гункан иро»). Верхушки труб были окрашены в чёрный цвет, подводная часть корпуса — в тёмно-красный. 25-мм автоматы, настил палубы из листов линолеума (красно-коричневого, крепившегося латунными скобами) и парусиновые чехлы не окрашивались и сохраняли свои естественные цвета. На форштевне корабля устанавливалась императорская печать — золотая шестнадцатилепестковая хризантема. Кормовое название писалось на транце хираганой белой краской[5].
Энергетическая установка
На «Мидзухо» была установлена двухвальная экспериментальная дизельная энергетическая установка вместо комбинированной (2 турбозубчатых агрегата и 2 дизеля на типе «Титосэ»). Общий её вес составлял 946 тонн (с учётом воды и смазочного масла — 980 тонн), суммарная длина её отсеков — 35,0 метров[6].
В двух машинных отделениях, разделённых продольной переборкой, находились два дизеля Кампон № 11 модель 8. Конструктивно они были выполнены как восьмицилиндровые с проектной мощностью 3800 л. с. (их прототипы, 6400-сильные дизели Кампон № 11 модель 10 с типа «Титосэ», имели десять цилиндров). Каждый из двигателей соединялся с одной из двух гидравлических передач типа «Вулкан», каждая из которых в свою очередь вращала вал гребного винта. Отвод выхлопных газов осуществлялся по вертикальных коллекторам вдоль пилонов кормового поперечного мостика. На испытаниях перед вступлением в строй «Мидзухо» развил скорость 19 узлов при мощности 14 000 л. с. (вместо 22 узлов при 15 200 л. с. по проекту). На практике за счёт неудовлетворительных характеристик экспериментальных дизелей Кампон № 11 модель 8 в начале службы корабль выдавал не более 17 узлов. Только после наладочных работ в феврале—мае 1940 года на испытаниях в июне того же года удалось достичь проектных скорости и мощности. В дальнейшем была проведена ещё одна модернизация дизельных двигателей в марте—апреле 1942 года, позволившая достичь полных проектных параметров энергетической установки[6].
Нормальный запас дизельного топлива составлял 1200 тонн, резервный запас, который можно было принять сверх него — 3348 тонн. Проектная дальность в первом случае составляла 8000 морских миль 16-узловым ходом, на практике же была достигнута дальность 12 016 морских миль при скорости 16 узлов и мощности ЭУ 5400 л. с.[6].
На борту находилось также два вспомогательных паровых котла, размещённых в одном котельном отделении длиной 6,5 м, за машинными отделениями. Для питания корабельной электросети использовались четыре дизель-генератора: два по 400 КВт и два по 250 КВт[6].
Вооружение
Авиационное оборудование
Для размещения авиагруппы «Мидзухо» имел полностью закрытый ангар длиной 90 метров[7] (против 80 на типе «Титосэ»), занимавший два межпалубных пространства по высоте. Для подъёма самолётов был предусмотрен подъёмник с платформой прямоугольной формы (длина 7 и ширина 11,4 метра[6], против 7 и 11,2 на типе «Титосэ»). На верхней палубе (через платформу предстартовой подготовки) и в ангаре подъёмник был соединён с системой рельсовых дорожек, предназначенной для перемещения и хранения машин авиагруппы на транспортных тележках. Запасные самолёты, лопасти и поплавки хранились в носовой части ангара[8].
Запуск гидросамолётов осуществлялся с четырёх 19,4-метровых пороховых катапульт тип Курэ № 2 модель 5. Первая их пара располагалась между фок-мачтой и средним поперечным мостиком, вторая — за кормовым поперечным мостиком. Перед запуском самолёт устанавливался на специальную стартовую тележку и крепился на ней с помощью упоров, входивших в пазы на центральном поплавке (для однопоплавковых) или в фюзеляже (для двухпоплавковых). После разгона по рельсам катапульты тележка цеплялась с помощью крюка-задержника за трос амортизатора и быстро тормозилась, набравший же скорость гидросамолёт с запущенным двигателем поднимался в воздух. Интервал между запусками составлял 6 минут, и теоретически все 24 операционнопригодные машины могли быть подняты в течение получаса[9].
Подъём гидросамолётов с воды осуществлялся при помощью помощи пары 4-тонных грузовых стрел на пилонах и кормового 4-тонного крана. Кран находился на юте со смещением к левому борту и имел лёгкую стеньгу для растяжки радиоантенн. Совершивший посадку на воду самолёт выруливал под вываленную стрелу, член экипажа (штурман-бомбардир или стрелок-радист) крепил на нём спущенный грузовой штенкель, после чего самолёт поднимался стрелой на верхнюю палубу[10].
Авиагруппа
По исходному проекту «Мидзухо» должен был нести 24 операционнопригодных и 8 запасных двухместных гидросамолётов тип 95 (Накадзима E8N1), всего 32. На практике же его авиагруппа была смешанной и включала в себя также трёхместные гидросамолёты тип 94 (Каваниси E7K1), которые не спускались в ангар и хранились на верхней палубе. В 1939 году на гидроавианосце всего базировалось 9 самолётов обоих типов[11].
Более поздние штаты авиагруппы, актуальные к декабрю 1941 года, предусматривали базирование 4 трёхместных гидросамолётов-разведчиков и 16 двухместных гидросамолётов-корректировщиков. Фактически же к началу войны на «Мидзухо» размещались 3 трёхместных тип 94 № 2 (E7K2) и 12 двухместных тип 0 (Мицубиси F1M2), всего 15 машин[6].
| Таблица ТТХ базировавшихся на «Мидзухо» гидросамолётов | |||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Экипаж | Мощность двигателя | Вооружение | Размеры (размах крыльев, длина, высота) |
Вес (пустого/взлётный) |
Скорость (максимальная/ крейсерская) |
Скороподъёмность | Практический потолок | Дальность/продолжительность полёта | |
| Разведывательные гидросамолёты | |||||||||
| Тип 94 (E7K1)[12][13] | 3 | 750 | 3 × 7,7-мм пулемёта 2 × 60 или 4 × 30 кг бомбы |
14,0 × 10,41 × 4,81 м | 1970 кг 3300 кг |
239 км/ч на 500 м | 10 мин 45 сек до 3000 м | ? | 12 часов |
| Тип 94 № 2 (E7K2)[12][13] | 3 | 870 | 3 × 7,7-мм пулемёта 2 × 60 или 4 × 30 кг бомбы |
14,0 × 10,5 × 4,85 м | 2100 кг 3300 кг |
276 км/ч на 2000 м | 9 мин 06 сек до 3000 м | 7060 м | 11,32 часа |
| Тип 95 модель 1 (E8N1)[12][14] | 2 | 580 | 2 × 7,7-мм пулемёта 2 × 30 кг бомбы |
10,98 × 8,81 × 3,84 м | 1320 кг 1900 кг |
300 км/ч на 3000 м | 6 мин 31 сек до 3000 м | 7270 м | 899 км |
| Гидросамолёты-корректировщики | |||||||||
| Тип 0 модель 11 (F1M2)[15][16] | 2 | 875 | 3 × 7,7-мм пулемёта 2 × 60 кг бомбы |
11,0 × 9,5 × 4,0 м | 1928 кг 2550 кг |
370 км/ч | 9 мин 36 сек до 5000 м | 9440 м | 741 км |
Артиллерийское
На «Мидзухо» были установлены шесть 127-мм зенитных орудий тип 89 в трёх спаренных установках модели A1 второй модификации). Они находились в носу корабля и по бортам от носовой надстройки, на уровне нижнего мостика. Для управление их огнём использовался СУАЗО тип 94 с 4,5-метровым стереоскопическим дальномером в командном посту ПВО, счётно-решающий прибор был размещён в ЦАП под носовой надстройкой[11].
Малокалиберная зенитная артиллерия была представлена десятью спаренными автоматами тип 96 (всего 20 стволов), находившихся на втором и третьем ярусах носовой надстройки (№ 1 и № 2), платформе за фок-мачтой (№ 3 и № 4), поперечном среднем мостике (№ 5-7) и поперечном кормовом мостике (№ 8-10). У установленных на поперечных мостиках автоматов углы обстрела были очень большими, близкими к круговым. Система управления огнём МЗА включала четыре поста с визирными колонками тип 95, из которых посты № 1 и № 2 находились на КП ПВО, № 3 — на среднем поперечном мостике и № 4 — на крыше рубки кормового поста наблюдения за водной поверхностью (за грот-мачтой, на кормовом поперечном мостике). Также на корабле имелось два штурманских дальномера тип 96 с 1,5-метровой базой (в башенках по бортам компасного мостика) и два 110-см боевых прожектора тип 92 (на среднем поперечном мостике)[11].
История службы
Довоенная
После вступления в строй 25 февраля 1939 года «Мидзухо» был зачислен в состав 12-й дивизии Четвёртого флота. Также он был приписан к военно-морской базе Йокосука и получил радиопозывной JQTA. 2 марта гидроавианосец покинул Сасэбо и направился к побережью Северного Китая. 12 марта он был назначен флагманом 12-й дивизии и всего Четвёртого флота, сменив в этом качестве тяжёлый крейсер «Асигара». Дальнейшие полгода службы корабля были спокойными, бо́льшую часть времени он стоял на якоре в Циндао и лишь иногда выходил в море для авиаподдержки частей японской императорской армии (ЯИА) и патрулирования[17].
15 ноября 1939 года в ходе реорганизации японских военно-морских сил в Китае Четвёртый флот был преобразован в Третий экспедиционный китайский флот. В его составе осталась только 12-я дивизия из «Мидзухо» (флагман как дивизии, так и всего флота), 21-го дивизиона миноносцев (4 единицы типа «Тидори») и плавбазы миноносцев «Сюри-мару», а также базовое соединение района Циндао. Боевые действия в районе к тому времени уже завершились, и этот наряд сил считался достаточным для патрулирования. Продолжающиеся проблемы с дизелями «Мидзухо» привели к возвращению в Японию, где 5 февраля 1940 года он был выведен в резерв и встал на ремонт в Йокосуке. С 21 по 25 мая гидроавианосец прошёл докование и 1 июня был возвращён в строй, с прямым подчинением Объединённому флоту[18].
С 25 августа по 22 сентября 1940 года «Мидзухо» (вероятно, с самолётами или военным грузом) совершил поход из Йокосуки до Трука и вернулся обратно. 15 ноября он был включён в состав 7-й дивизии авианосцев Первого флота (вместе с «Титосэ») и назначен её флагманом. С 10 декабря по 21 февраля 1941 года гидроавианосец патрулировал побережье Южного Китая, острова Хайнань и Французского Индокитая. 25 февраля он снова вышел к китайскому побережью, со стоянками с 1 по 2 марта в Саньдуао и с 3 по 7 марта в Мако, но вернулся в Японию 12 марта из-за необходимости ремонта. 10 апреля 7-я дивизия авианосцев была переименована в 11-ю и передана в подчинение Объединённому флоту. В 1941 году «Мидзухо» дважды проходил докование в арсенале флота в Йокосуке: с 27 апреля по 1 мая и с 20 по 30 сентября[18][19].
27 ноября 1941 года 7-я ДАВ из «Мидзухо» и «Титосэ» покинула пролив Тэрасима и направилась на Палау, куда прибыла 2 декабря. Она вошла в состав Группы гидроавиации Южно-Филиппинских сил поддержки, составную часть Филиппинского соединения, которое должно было поддерживать захват этих островов[18][19].
Вторая Мировая война
8 декабря 1941 года 7-я ДАВ покинула Палау и направилась к Легаспи на острове Лусон. Первый боевой вылет авиагруппа «Мидзухо» совершила в тот же день: с 7:00 по 9:25 четыре корректировщика тип 0 выполняли противолодочное патрулирование западного входа в лагуну Палау. 11 декабря с 9:45 по 12:45 аналогичную задачу выполнял гидросамолёт тип 94. 12 декабря началась высадка в Легаспи, «Мидзухо» в это время находился восточнее, у острова Рапу-Рапу. В 6:20 с него поднялось 6 корректировщиков тип 0 (под командованием командира авиагруппы капитан-лейтенанта Ацуо Ито) для воздушной разведки окрестностей Легаспи, в 6:50 вылетело ещё три самолёта это типа, которые должны были разведать аэродром Сорсогон и сам Легаспи. Затем в 11:45 взлетели три гидросамолёта тип 94, которые в 11:45 сбросили по две 60-кг бомбы на радиостанцию в Вираке на острове Катандуанес. В 11:15 поднялись ещё три корректировщика тип 0 для разведки Вирака и Каталага. К 14:00 все самолёты в целости вернулись на корабль, ставший на якорь у острова Катандуанес. На второй день высадки, 13 декабря, корректировщики тип 0 обеспечивали боевой воздушный патруль района, совершив с этой целью 18 самолётовылетов, но противника не встретив. Четыре машины этого же типа в 17:00 вылетели на поддержку наземных войск, обстреляли 5 автомашин противника на дороге между Легаспи и Сорсогоном и вернулись в 18:30. До 17 декабря авиагруппа «Мидзухо» продолжала использоваться для противовоздушного и противолодочного патрулирования района высадки, а также непосредственной поддержки войск[20].
31 декабря 1941 года 7-я ДАВ вышла в море для участия в захвате Нидерландской Ост-Индии. 2 января 1942 года она зашла в Давао. 10 января авиагруппа «Мидзухо» выполняла противолодочное охранение десантных сил, а с 11 по 21 января поддерживала захват города Манадо. Гидроавианосец при этом находился на якорной стоянке у острова Банка. 11 января при высадке десанта в Манадо одним из корректировщиков тип 0 (командир экипажа — старшина 2-й статьи Тёбин Мотидзуки) по ошибке был сбит транспортный самолёт L3Y ВДВ морской пехоты ЯИФ с десантниками на борту. Этот F1M2 поднялся в воздух в 14:40, в 15:30 получил сообщение о вражеской авиации над городом Кема, в 16:10 обнаружил три двухмоторные машины, опознанные как бомбардировщики B-25, быстро атаковал и сбил одну из них. Причинами этой ошибки, вероятно, послужили внешнее сходство самолётов (и L3Y, и B-25 имели характерное двухкилевое хвостовое оперение), а также взвинченность и усталость лётчиков, уже несколько раз за день отражавших налёты и стремившихся защитить свой корабль во что бы то ни стало[21].
После захвата Манадо «Мидзухо» 21 января снова вышел в море и 23-24 января поддерживал высадку в Кендари. С 29 по 31 января он перешёл к острову Серам, оттуда его авиагруппа до 3 февраля участвовала в захвате Амбона. С 6 по 11 февраля гидроавианосец поддерживал высадку в Макассаре, с 17 по 21 февраля в Купанге на острове Тимор и 25 февраля в городе Сурабая. 1 марта в районе острова Бавеан 11 корректировщиков тип 0 с «Мидзухо» и «Титосэ» около 14:30 бомбили американский эсминец «Поуп», добившись близких разрывов, которые привели к постепенному затоплению левого машинного отделения. Примерно через час эсминец был добит шестёркой ударных самолётов тип 97 (B5N2) с авианосца «Рюдзё» и огнём тяжёлых крейсеров «Асигара» и «Мёко». 9 марта «Мидзухо» покинул залив Старинг и, зайдя по пути в Макассар и Давао, 28 марта прибыл в Йокосуку, где стал на ремонт. С 28 марта по 2 апреля он прошёл там докование[22][19].
1 мая 1942 года «Мидзухо» покинул Йокосуку и направился в Курэ, где на рейде Хасирадзима стояли главные силы Объединённого флота. Однако в 23:15[прим. 1] того же дня находившийся в 40 милях от мыса Омаэдзаки гидроавианосец был атакован американской подводной лодкой «Драм» (командир — капитан 3-го ранга Райс), поразившей его одной из двух выпущенных торпед. Попадание пришлось в уязвимое место корабля — между машинным отделением и отсеком электростанции, в результате чего он сразу же потерял ход, а взрыв паров бензина и авиабомб в ангаре вызвал сильный пожар. Поступление воды через пробоины быстро привело к крену в 23°. В течении 8 минут после атаки «Драм» отстреляла ещё четыре торпеды по замеченному японскому эсминцу, которого в действительности не существовало — гидроавианосец шёл без эскорта[22].
В 00:30 2 мая к повреждённому «Мидзухо» подошли тяжёлые крейсера «Такао» и «Мая», выполнявшие переход в том же районе и получившие радиосообщение с описанием ситуации. Первый из них занялся оказанием помощи, второй взял на себя функцию прикрытия. Благодаря усилиям экипажа гидроавианосца пожар удалось потушить, и на «Такао» стали обсуждать возможность взять «Мидзухо» на буксир. Однако затем затопление резко усилилось и в 3:00 был отдан приказ покинуть корабль, который в 04:16 перевернулся и затонул кормой вперёд. Всего на «Мидзухо» погиб 101 человек (7 офицеров и 94 матроса) и 31 был ранен (в том числе 17 тяжело). «Такао» принял на борт 52 офицеров (включая командира гидроавианосца капитана 1-го ранга Окума), 651 матроса и 5 вольнонаёмных членов экипажа — всего 708 человек. Затем крейсера взяли курс обратно на Йокосуку[22].
«Мидзухо» был исключён из списков 20 мая 1942 года. Он стал первым крупным кораблём японского флота, погибшим во Второй Мировой войне[22]. Возможно, что эта потеря стала более чувствительной в будущем — во второй половине войны «Мидзухо» мог быть перестроен в лёгкий авианосец, подобно «Титосэ» и «Тиёда»[19].
Командиры
- 16.05.1938 — 15.11.1939 капитан 1 ранга (тайса) Тайдзиро Аоки (яп. 青木泰二郎)[5];
- 15.11.1939 — 15.10.1940 капитан 1 ранга (тайса) Ватару Камасэ (яп. 蒲瀬和足)[18];
- 15.10.1940 — 5.9.1941 капитан 1 ранга (тайса) Митио Сумикава (яп. 澄川道男)[23];
- 5.9.1941 — 2.5.1942 капитан 1 ранга (тайса) Юдзуру Окума (яп. 大熊譲)[23].
Напишите отзыв о статье "Мидзухо (гидроавианосец)"
Примечания
- Комментарии
- ↑ Согласно рапорту командира американской подлодки атака произошла в 00:02 2 мая. См. книгу Сидоренко и Пинака, с. 90.
- Сноски
- ↑ 1 2 3 Сидоренко и Пинак, 2014, с. 82.
- ↑ Сидоренко и Пинак, 2014, с. 82-83.
- ↑ Сидоренко и Пинак, 2014, с. 83.
- ↑ Сидоренко и Пинак, 2014, с. 50.
- ↑ 1 2 Сидоренко и Пинак, 2014, с. 86.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Сидоренко и Пинак, 2014, с. 85.
- ↑ Сидоренко и Пинак, 2014, с. 84.
- ↑ Сидоренко и Пинак, 2014, с. 55.
- ↑ Сидоренко и Пинак, 2014, с. 52.
- ↑ Сидоренко и Пинак, 2014, с. 53.
- ↑ 1 2 3 Сидоренко и Пинак, 2014, с. 84-85.
- ↑ 1 2 3 Сидоренко и Пинак, 2014, с. 189.
- ↑ 1 2 Франсийон, 1970, p. 300.
- ↑ Франсийон, 1970, p. 410.
- ↑ Сидоренко и Пинак, 2014, с. 190.
- ↑ Франсийон, 1970, p. 362.
- ↑ Сидоренко и Пинак, 2014, с. 86-87.
- ↑ 1 2 3 4 Сидоренко и Пинак, 2014, с. 87.
- ↑ 1 2 3 4 Тулли.
- ↑ Сидоренко и Пинак, 2014, с. 87-88.
- ↑ Сидоренко и Пинак, 2014, с. 89-90.
- ↑ 1 2 3 4 Сидоренко и Пинак, 2014, с. 90.
- ↑ 1 2 Сидоренко и Пинак, 2014, с. 31.
Литература
- на английском языке
- René J. Francillon. Japanese Aircraft of the Pacific War. — London: Putnam, 1970. — 566 с. — ISBN 370-00011-1.
- Anthony P. Tully. [www.combinedfleet.com/mizuho.htm CombinedFleet.com IJN Mizuho: Tabular Record of Movement]. KIDO BUTAI!. Combinedfleet.com (1999).
- на русском языке
- В. В. Сидоренко, Е. Р. Пинак. Авианесущие крейсера Второй Мировой. «Глаза» японского флота. — Москва: Яуза, Эксмо, 2014. — 208 с. — ISBN 978-5-699-71001-0.
 |
Эта статья входит в число хороших статей русскоязычного раздела Википедии. |
Отрывок, характеризующий Мидзухо (гидроавианосец)
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.
– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.
Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.
Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.
Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.
Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.
Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.
Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.
Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.
ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
