Миддлтон, Чарльз, 1-й барон Бархэм

Чарльз Миддлтон, 1-й барон Бархэм
англ. Charles Middleton, 1st Baron Barham
Дата рождения	14 октября 1726(1726-10-14)
Место рождения	Лейт, Мидлотиан, Шотландия
Дата смерти	17 июня 1813(1813-06-17) (86 лет)
Место смерти	Бархэм-корт, Кент, Англия
Принадлежность	Великобритания Великобритания
Род войск	Королевский флот
Годы службы	1741—1813
Звание	Адмирал
Командовал	HMS Speaker, HMS Arundel, HMS Emerald, HMS Adventure, Военно-морской комитет, Британское Адмиралтейство
Сражения/войны	Семилетняя война Американская война за независимость Наполеоновские войны

Чарльз Миддлтон, 1-й барон Бархэм (англ. Charles Middleton, 1st Baron Barham) (14 октября 1726 — 17 июня 1813) — британский морской офицер и политический деятель, член Парламента, первый лорд Адмиралтейства.

Родился в Лейте, Мидлотиан. Сын Роберта Миддлтона, сборщика таможенных пошлин в Бонесс, Линлитгошир, и Хелен, дочери Чарльза Дандаса.

Флотская служба

Поступил в Королевский флот в 1741 году в качестве капитанского слуги на 90-пушечных кораблях HMS Sandwich и HMS Duke, затем служил на фрегате «Флэмборо» англ. HMS Flamborough в чине мичмана и в должности штурманского помощника. В 1745 году, на борту фрегата HMS Chesterfield, произведен в лейтенанты. С 1748 — на Западноафриканской станции.

Во время Семилетней войны, с 1754 Миддлтон находился на HMS Anson. Присутствовал во время его задержания и захвата двумя французскими кораблями в Луисбурге, после чего переведен на Подветренные острова. В январе 1757, произошёл инцидент из-за рациона рома, Миддлтон не сдержался и ударил матроса; в результате матрос попал под трибунал, а Миддлтон был переведен командиром на шлюп HMS Speaker.

В 1759 он получил в командование фрегат HMS Arundel и стал полным капитаном. На следующий год, командуя HMS Emerald, отличился в Вест-Индии, взяв 16 французских судов и несколько приватиров, и получил благодарность купцов британской колонии Барбадос. С марта 1762 Миддлтон принял в командование фрегат HMS Adventure, патрулировал побережье Нормандии.

В декабре 1761 Миддлтон женился на Маргарет Гамбье, племяннице капитана Мида (англ. Mead), с которым познакомился на борту Sandwich лет за 20 до этого. Маргарет переехала в Тестон в графстве Кент, чтобы быть рядом с подругой Элизабет Бувери. В 1763 году, после службы на Adventure, он переехал к Маргарет в Тестон, и следующие 12 лет был арендатором земель, принадлежащих миссис Бувери, сделавшись сельским джентльменом.

В 1775 году, с началом Американской революционной войны, Миддлтон командовал брандвахтой (HMS Ardent) в Норе, стоянке Королевского флота в устье Темзы, а затем в 1778 году был назначен контроллером флота и председательствовал в Военно-морском комитете (англ. Navy Board), каковой пост занимал 12 лет. Был известен как знающий и деловой администратор. Он выступал в частности за реорганизацию Транспортной службы (англ. Transport Board), и добился переоборудования устаревших 44-пушечных кораблей в отряд транспортов, подчиненных непосредственно флоту.

В 1781 году был пожалован баронетом, с особым правом наследования, в случае отсутствия мужского потомства, для зятя Джерарда Ноэля (англ. Gerard Noel).

В 1784 году сэр Чарльз Миддлтон был избран в Парламент от консерваторов в Рочестере и занимал место в течение 6 лет. 24 сентября 1787 года сэр Чарльз был произведён в чин контр-адмирала белой эскадры, а 21 сентября 1790 года — в чин контр-адмирала красной эскадры. 1 февраля 1793 года был произведен в чин вице-адмирала белой эскадры, а на следующий год стал лордом Адмиралтейства.

В 1795 году сэр Чарльз был произведен в чин адмирала синей эскадры, а 14 февраля 1799 года — в чин адмирала белой эскадры. Наконец, в 1805 году, перед Трафальгаром, был назначен Первым лордом Адмиралтейства, и был жалован бароном Бархэм, в Бархэм-корт, Тестон, Кент, с особым правом наследования, при отсутствии мужского потомства, для единственного ребёнка, дочери Дианы Ноэль, второй баронессы Бархэм, и её наследников мужского пола. В сентябре 1805, лорд Бархэм стал красным адмиралом. Он умер 8 лет спустя, в возрасте 86 лет в своем доме в Бархэм-корт.

Аболиционист

Помимо службы в Королевском флоте, сэр Чарльз Миддлтон сыграл важную роль в отмене работорговли в Британской империи. На него повлияла брошюра, написанная преподобным Джеймсом Рамзеем, который был у Миддлтона хирургом на борту HMS Arundel в Вест-Индии, но потом принял духовный сан и служил на острове Сент-Кристофер (ныне Сент-Киттс) в Карибах, где лично наблюдал примеры жестокого обращения с рабами. По возвращении в 1777 году, истощенный долгим конфликтом с влиятельными плантаторами и дельцами, Рамзей вернулся в Великобританию и недолго жил с сэром Чарльзом и леди Миддлтон в Тестон. Затем он стал викарием Тестона и ректором Нетлстед в Кенте. Средства на жизнь ему предоставлял Миддлтон.

Брошюра Рамзея, «Эссе по обращению и приведению в христианскую веру африканских рабов в британских сахарных колониях», опубликованная в 1784 году, особенно повлияла на леди Миддлтон. Чувствуя себя неподходящим кандидатом для поднятия вопроса о работорговле в Парламенте, и зная, что борьба будет долгой и трудной, сэр Чарльз предложил молодого парламентария Уильяма Уилберфорса как человека, которого можно убедить взять это на себя. (Первым ли он предложил этот вопрос Уилберфорсу для рассмотрения или нет, является спорным). В 1787 Уилберфорс был представлен Джеймсу Рамзею и Томасу Кларксону (англ. Clarkson) в Тестон, а также познакомился с растущей группой сторонников аболиционизма, среди них Эдвард Элиот (англ. Edward Eliot), Ханна Мор (англ. Hannah More) — евангелическая писательница и филантроп — и Бейлби Портеус (англ. Beilby Porteus), епископ Лондонский.

Кларксон впервые обнародовал своё намерение посвятить жизнь борьбе за эмансипацию рабов в доме Миддлтонов, Бархэм-корт, с видом на реку Медуэй в Тестон, Кент. Для подкрепления запроса об отмене работорговли, Кларксон на протяжении многих лет вел исследования, собирал доказательства путём опроса тысяч моряков, участвовавших в работорговле. Это стало возможным благодаря данному Миддлтоном разрешению на доступ к королевским верфям.

Бархэм-корт по сути использовался как штаб аболиционистской кампании, проводимой лордом и леди Бархэм. Уилберфорс, Кларксон, Элиот и Портеус проводили многочисленные совещания и заседания по вопросам стратегии, прежде чем представить законодательство на рассмотрение Парламента.

Хотя Миддлтон никогда не участвовал непосредственно в борьбе за отмену работорговли (отменена в 1807) и самого рабства (в 1833), он привлек к нему внимание будучи членом Парламента, и сыграл важную роль как закулисный посредник. Им двигали его евангелические убеждения. Миддлтон проявил себя христианином не только тогда, но и раньше, будучи капитаном, а затем контроллером и лордом Адмиралтейства.

Память

В честь лорда Бархэма были названы три корабля Королевского флота, в том числе линкор HMS Barham, и четвёртый был запланирован, но отменен.

Отрывок, характеризующий Миддлтон, Чарльз, 1-й барон Бархэм

– Мне надо, мне надо поговорить с тобой, – сказал князь Андрей. – Ты знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). – Я… Но нет, я после поговорю с тобой… – И с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как князь Андрей что то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…