Мизизий

Мизизий (греч. Μιζίζιος; казнён в 669) — византийский узурпатор, правивший на Сицилии в 668—669 годах.

Провозглашение Мизизия императором было следствием заговора против Константа II, намеревавшегося перенести столицу империи в Италию, и отказывавшегося возвращаться в Константинополь. 15 сентября 668 года в Сиракузах Констант был убит в бане сакелларием Андреем, нанесшим императору удар лоханью по голове. После этого заговорщики объявили новым императором Мизизия. Папа Григорий II в письме императору Льву III называет Мизизия комитом фемы Опсикий, но не исключено, что он исполнял должность начальника охраны (obsequium). Михаил Сириец именует его патрикием.

Мизизий по происхождению был армянином; вероятно, его имя представляет греческую транскрипцию армянского имени Мжеж. Предположительно, он происходил из знатного армянского рода Гнуни. По словам византийских авторов, он принял диадему под принуждением солдат. Узурпация не нашла поддержки на западе; по сообщению Книги пап, мятеж был подавлен войсками Равеннского экзархата, направившимися на Сицилию морским путём через Истрию и по суше через Кампанию. Ещё один отряд прибыл с Сардинии, входившей в состав Карфагенского экзархата. Папа Виталий поддержал экспедицию.

По сообщению Феофана, экспедицию против Мизизия возглавил лично Константин IV, отправившийся с большим флотом из Константинополя. У исследователей слова Феофана, вступающие в противоречие с сообщением автора Книги пап, вызывают большие сомнения. Византийские хроники помещают под 668—669 годами мятеж комита фемы Армениак Шапура Персогенита и поход в Малую Азию сына халифа Муавии Йазида, дошедшего до самого Халкидона. Представляется маловероятным, что в таких сложных обстоятельствах император мог покинуть столицу и отправиться на запад.

На основании сообщения Михаила Сирийца считается, что узурпация Мизизия продолжалась 7 месяцев, и мятеж был подавлен в апреле 669 года. Мизизию и нескольким командирам мятежников отрубили головы и отослали их в Константинополь. Были наказаны также несколько сановников, участвовавших в заговоре. В их числе был казнен патрикий Юстиниан, а его сын Герман, будущий патриарх Константинопольский, оскоплен. Из весьма невнятного рассказа Михаила Сирийца делается предположение, что сын Мизизия Иваннис пытался продолжить восстание.

Убийство Константа и восстание Мизизия имели тяжелые последствия. Арабы воспользовались ситуацией для вторжения в византийскую Африку и набега на Сицилию. Их флот напал на Сиракузы. Жители бежали в горы, и грабители, не встретившие сопротивления, собрали огромную добычу, в числе которой находилось множество позолоченных бронзовых статуй, вывезенных Константом из разграбленного Рима. Эти статуи Муавия приказал продать в Индию.

Литература

• Brooks E. W. The Sicilian expedition of Constantine IV // Byzantinische Zeitschrift. Bd. 17, 1908
• Кулаковский Ю. А. История Византии. Т. III. — СПб.: Алетейя, 1996. — ISBN 5-89329-005-4

Отрывок, характеризующий Мизизий

В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)