Усейнов, Микаэль Алескерович

Микаэль Алескерович Усейнов
азерб. Mikayıl Ələsgər oğlu Useynov
Почтовая марка Азербайджана (2016), посвящённая Микаэлю Усейнову
Основные сведения
Работы и достижения
Учёба:	Азербайджанский политехнический институт
Работал в городах	Баку, Гянджа, Душанбе
Награды
Премии
Звания

Микаэ́ль Алеске́рович (Микаи́л Алеске́р оглы) Усе́йнов (азерб. Mikayıl Ələsgər oğlu Useynov) (1905—1992) — советский, азербайджанский архитектор и историк архитектуры, педагог, профессор.

Академик Академии архитектуры СССР (1957; член-корреспондент 1941). Герой Социалистического Труда (1985). Народный архитектор СССР (1970). Лауреат Сталинской премии второй степени (1941) и премии Совета министров СССР (1978). Член Королевского азиатского общества Великобритании и Ирландии.

Жизнь и творчество

Детство и юность

Усейнов родился 6 (19) апреля 1905 года в Баку в семье состоятельных родителей. Усейнов происходил из первого в Российской империи азербайджанского рода, которому было присуждено дворянство. Его отец был беком и владел 72 объектами недвижимости, среди которых были казино, гостиницы, жилые дома, фабрики. Также семье Усейновых принадлежало 111 кораблей на Каспийском море, крупнейший из которых именовался «Хан» и в советские годы был переименован в «Сталин».

Родители, в особенности мать, поощряли тягу Микаэля к изобразительному искусству. В детстве Микаэль часто болел и много времени проводил, рисуя фантастические здания или создавая из пластилина и кубиков игрушечные домики. Тогда же у него возникла мечта стать архитектором. Ещё учась в средней школе, Усейнов говорил, что станет архитектором. В 1911 году Микаэль поступил в Бакинское реальное училище. В 1921 году он завершил учёбу в 5-й советской школе II-й ступени. Здесь он познакомился с Садыхом Дадашевым. Позднее Усейнов поступил в Азербайджанский политехнический институт, в новооткрытый факультет архитектуры.

Из-за своего происхождения Микаэль Усейнов в период сталинских репрессий в любое время мог быть арестован. Летом 1937 года многие родственники Усейнова в количестве 25 человек — братья, сестры, кузены — были расстреляны. Из взрослых в живых осталось всего четыре человека. От репрессий Усейнова спасли большие успехи в творчестве и Сталинская премия за павильон Азербайджана на ВСХВ.

Учась в Азербайджанском политехническом институте, Микаэль Усейнов стал автором ряда проектов в обостренно-конструктивистском духе. Часть из них была реализована. У всех построек Усейнова были эксплуатируемые крыши, легкие перголы, галереи, навесы и козырьки. В студенческие годы Усейнов увлекался европейской классикой, изучал наследие русского классицизма в архитектуре. Одновременно Усейнова интересовал и традиционный азербайджанский стиль.

С 1924 года Микаэль Усейнов проводил обмеры комплекса сооружений дворца ширваншахов в Баку. В этом ему помогал его школьный друг Садых Дадашев. Результаты этих работ были опубликованы по рекомендации архитектора Алексея Щусева. Одним из показательных проектов Микаэля Усейнова в традиционном стиле (совместно с Дадашевым) стал конкурсный проект памятника 1926 года на могиле поэта и мыслителя ХII века, классика персидской поэзии Низами Гянджеви в городе Гянджа. За этот проект Усейнов и Дадашев были удостоены награды.

Зрелый период

В 1929 году Усейнов с отличием окончил Азербайджанский политехнический институт. Первый период творчества молодого архитектора совпал с периодом конструктивизма в советской архитектуре. Однако, новаторская линия Усейнова была далека от теоретических догм конструктивизма. Это было нечто новое, художнический поиск стилистики. Идеологи конструктивизма в своё время пытались бороться с этим, но безуспешно. В этот период, приняв во внимание социальные аспекты архитектуры, Усейнов разработал коммунальные дома, среди которых можно назвать жилые дома «Портовик», «Ударник», «Новый быт», «Политкаторжанин», «Плановик» и др.

Значительной работой Усейнова в эти годы считается фабрика-кухня в поселке Баилово (1930 год, ныне родильный дом, известный в советский период как родильный дом имени Н. К. Крупской). Это трёхэтажное здание является классическим примером конструктивизма, что особо заметно в плоскаой крыше-террасе с панорамным видом на море. В этот же период по проекту Усейнова (совместно с С. А. Дадашевым) были построены ансамбль зданий кинотеатра «Низами» и жилого дома напротив. По словам архитектора Лейлы Мирза, эти симметрично расположенные здания образуют «как бы пропилеи, акцентирующие начало улицы 28 Мая».

До 1946 года Микаэль Усейнов работал в творческом и научном содружестве с С. А. Дадашевым. В 1944 году Усейнов совместно с Дадашевым создал архитектурную часть памятника Низами Гянджеви перед зданием музея в Баку, и памятника Низами в Кировабаде.

В зрелый период творчества Усейнов пониманиет роль и место национального наследия в создании современной архитектуры Азербайджана. Восточные формы и мотивы, а также национальная азербайджанская архитектура применены Усейновым в здании музыкального училища в Баку (ныне — Бакинская музыкальная академия), павильона Азербайджана на ВСХВ в Москве (за этот проект Усейнов и Дадашев были награждены Сталинской премией), станции метро «Низами» и музея имени Низами в Баку. Микаэль Усейнов утверждал: «национальная архитектура — это в первую очередь национальная форма, традиция». Полным же переходом на позиции освоения наследия прошлого стало здание общежития Медицинского института 1934 года.

Однако, малейшее обращение к формам национальной архитектуры, хотя бы к стрельчатой арке, в те годы сталкивалось с сильной критикой не только в 1934 году, но и позднее. Однако, Усейнов продолжал творить в духе национальной традиции. Так, в конкурсном проекте Дома Советов Азербайджанской ССР в Баку 1934 года наглядно сочетаются композиционные приёмы классицизма с архитектурными формами и средствами убранства местной исторической архитектуры. В 40-е годы Усейнова критиковали за формализм, в 60-е за излишние украшения, а в 70-х снова за приверженность к национальной архитектуре.

4 ноября 1955 года Центральный Комитет КПСС и Совет Министров СССР издало постановление «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве». В постановлении отмечалось, что многие жилые дома и здания в Баку по проектам архитектора Усейнова построены «с большими излишествами», что Усейнов некритически переносил в архитектуру современных зданий «формы средневековой восточной архитектуры». В частности указывалось, что фасады жилых дома треста «Бузовнынефть», объединения «Азнефть» и Академии наук Азербайджанской ССР «перенасыщены сложными аркерами, лоджиями и башенными надстройками».

Работы 60-ых гг.: памятник Самеду Вургуну в Баку и старое здание гостиницы «Апшерон»

Сам Усейнов на критику и замечания не обращал внимания и продолжал проектировать. Последним творением Усейнова до критики стало здание библиотеки имени М. Ф. Ахундова (1960). В результате критики со здания Академии наук были убраны башни, карнизы, декоративные элементы. После очередной же критики Усейнов 7 лет не проектировал здания, а создавал только памятники. Среди его работ в этой области можно отметить памятники Самеду Вугруну, Рудаки, Карлу Марксу и др. Позднее же Усейнов стал проектировать здания гостиниц: в 1963 году — «Азербайджан», в 1965 году — «Апшерон», в 1967 году — «Москва» и др..

По проектам Микаэля Усейнова в Баку были построен некоторые станции метрополитена («Нариман Нариманов» (1967), «Низами Гянджеви» (1976), «Элмляр Академиясы» (1985)).

Микаэль Усейнов был одним из первых двенадцати академиков Академии наук Азербайджана. Был депутатом ВС СССР 4-го созыва (1954—1962). В 1985 году он был избран почётным членом Королевского азиатского общества Англии и Ирландии. Являлся директором Института архитектуры и искусства, а также руководителем Союза архитекторов Азербайджана. В 1992 году Микаэль Усейнов стал почётным членом Международной академии архитекторов. Из около 250 проектов Микаэля Усейнова более 200 было реализовано. Усейнову также принадлежат труды по вопросам архитектуры и градостроительства.

Микаэль Усейнов скончался 7 октября 1992 года. Похоронен в Баку на Аллее почётного захоронения.

• Галерея работ
• Nizami Museum of Azerbaijan Literature, Baku, 2015.jpg

  Музей азербайджанской литературы имени Низами Гянджеви в Баку (совместно с С. А. Дадашевым)

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Здание Бакинской музыкальной академии (совместно с С. А. Дадашевым)

• Neftçilər pros. 001.JPG

  Жилой дом учёных в Баку (совместно с С. А. Дадашевым)

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Азербайджанская национальная библиотека в Баку

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Здание Академии наук Азербайджана в Баку с вновь воссозданными декоративными элементами

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Станция метро «Низами Гянджеви» в Баку

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Станция метро «Элмляр Академиясы» в Баку

Награды

• Герой Социалистического Труда (1985) — за большие заслуги в развитии советской архитектуры, плодотворную научно-педагогическую и общественную деятельность и в связи с восьмидесятилетием со дня рождения.
• Три ордена Ленина (1946, 1958, 1985).
• Два ордена Трудового Красного Знамени (1939, 1952).
• Народный архитектор СССР (1970).
• Сталинская премия второй степени (1941) — за архитектурный проект павильона Азербайджанской ССР на ВСХВ.
• Лауреат премии СМ СССР (1978).

Личная жизнь

Микаэль Усейнов ещё со времён репрессий 1930-х годов боялся, что и его постигнет та же участь. Усейнов так и не женился, опасаясь того, что жена может потерять его в результате очередной репрессии. На вопрос своей племянницы Саиды Усейновой, почему дядя не женился, Микаэль Усейнов отвечал: «Я не был столь смелым как ваш папа».

Сестра Микаэля Усейнова Лейла была замужем за его другом, школьным товарищем и коллегой Садыхом Дадашевым, рано скончавшимся, ещё в 1946 году.

Усейнову сильно хотелось, чтобы его племянница, Саида, также стала архитектором. Однако Саида Усейнова стала доцентом физико-математических наук, хотя и увлекалась архитектурой. Так, при ремонте своей квартиры Саида вместе с дядей создали дизайн гостиной комнаты. Это было одной из последних работ Микаэля Усейнова.

Ссылки

• Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• [www.archjournal.ru/rus/mnf.htm Журнал Архитектура. Строительство. Дизайн. Мастер национальной формы. Памяти Микаэля Усейнова (1905—1992)]
• [www.archjournal.ru/rus/01%2038%202005/100.htm Журнал Архитектура. Строительство. Дизайн. Мастер восточного модерна. К 100-летию со дня рождения М. А. Усейнова]
• [www.baku.ru/enc-show.php?cmm_id=276&id=121566&c=1752 Энциклопедия «Неизвестные» бакинцы. Усейнов Микаэль Алескерович]

Литература

• Мамед-заде К. М. Народный архитектор СССР Микаэль Усейнов. — Б.: Элм, 1989. — 400 с.

Отрывок, характеризующий Усейнов, Микаэль Алескерович

За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.