Агрикола, Микаэль

Микаэль Агрикола
Michael Olai
Род деятельности:	теолог, реформатор
Дата рождения:	ок. 1510
Место рождения:	Торсби, Нюланд
Гражданство:	Швеция
Дата смерти:	9 апреля 1557(1557-04-09)
Место смерти:	Куолемаярви, Карелия
Отец:	крестьянин Олаф из Торсби, Пернайа
Супруга:	Биргитта дочь Олафа, ум. 1595
Дети:	Кристиан, род. 1550, ум. 1586, епископ Таллина.

Микаэ́ль Агри́кола (фин. Mikael Agricola, ок. 1510 — 9 апреля 1557, Ку́олемаярви) — епископ, финский деятель Реформации шведского происхождения. Первый лютеранский епископ Финляндии, просветитель и переводчик Библии на финский язык.

Биография

Ранние годы

Микаэль Олай родился около 1510 года (по некоторым исследованиям — в 1507) в деревне Торсбю (швед. Torsby) общины Перно (швед. Pernå), провинции Нюланд, в семье зажиточного крестьянина. Ребёнка назвали в честь святого покровителя уездной церкви. У Микаэля было три сестры. Учителя заметили способность Микаэля к языкам и отправили его учиться в Выборг, в латинскую школу.

В те годы современная Финляндия была частью Швеции, которая состояла в Кальмарской унии. В 1518 — начале 1520-х годов в Швецию начали проповедовать первые последователи Мартина Лютера. В 1523 году королём Швеции стал Густав Васа. Вначале новый король негативно отнёсся к проповеди нового учения, однако сложная внутриполитическая ситуация заставила его искать новых союзников внутри страны. В 1524 году возник конфликт между королём и папой Клементом VII по поводу избрания нового архиепископа, в результате чего отношения с папством были прерваны окончательно.

Реформа Церкви в Швеции осуществлялась постепенно. С 1525 года началось проведение богослужений на шведском языке, в 1526 году был издан Новый Завет, а в 1541 году — вся Библия, и король обязал все церкви купить новые книги.

Студенческие годы

Учась в Выборге, Микаэль взял себе фамилию «Агрикола» (то есть «земледелец») — фамилии, взятые по роду занятий отца в то время часто встречались среди учёных в первом поколении. Вероятно, именно в Выборге Агрикола впервые соприкоснулся с идеями Реформации и гуманизма. Комендантом выборгского замка в то время был граф Иоганн, немец на службе у шведского короля Густава Васы. Граф был сторонником Реформации, и в замке уже проводились лютеранские богослужения.

В 1527 году на Вестеросском риксдаге главой Церкви был провозглашён король, а имущество монастырей было конфисковано в пользу короны. Делами Церкви стали управлять светские лица, назначенные королём.

В 1528 году Микаэль перебрался в Турку (Або), в то время бывший де-факто центром финских территорий Швеции и центром католической епархии, где поступил на службу в канцелярию епископа Мартина Скютте, также только вступившего на эту должность.

Именно в Турку Агрикола встретился с первым финским учеником Мартина Лютера Петером Сяркилахти, который горячо проповедовал идеи Реформации (в частности, что Библия должна быть доступна людям на их родном языке). После кончины Сяркилахти в 1529 году Агрикола продолжил его труд.

Священник, учёба в Германии

В 1531 году он был рукоположён в священники.

В 1536 году епископ Турку послал его учиться в Германию, в Виттенберг. Там Агрикола посещал лекции Филиппа Меланхтона, который прекрасно знал греческий язык. Там же он познакомился с Лютером. Через три года, летом 1539, Агрикола окончил учёбу мастером теологии^{[уточнить]}.

Оба священника-реформатора дали ему рекомендательные письма, адресованные королю Густаву Васе. Получив при помощи этих писем стипендию, Агрикола накупил книг и принялся за перевод основных книг на финский язык.

Первую книгу на финском языке он издал в 1543 году. Это был букварь «ABC-kiria». Сегодня этот год считается годом рождения финской письменности.

В 1548 году Микаэль Агрикола закончил перевод Нового Завета. Тираж был напечатан в Стокгольме за государственный счёт. Перевод на финский язык Нового Завета Агрикола начал ещё в Виттенберге.

Кроме того, он перевёл на финский язык (который до него ещё не был письменным языком), некоторые части Ветхого Завета и много назидательных сочинений. Агрикола был образованным человеком, гуманистом. В его личной библиотеке были, в частности, сочинения Аристотеля, Диогена Лаэртского, Страбона, Плавта и Теренция. В этих книгах сохранились его личные пометки на шведском. Знал он произведения Овидия, Вергилия, Цицерона, Тацита, Эразма Ротердамского — к последнему, в отличие от многих католических и протестантских богословов, относился с уважением, и свободно его цитировал. В сочинениях Агриколы встречаются сведения из астрологии и медицины, изложенные по-латински, а также присутствуют первые упоминания о Вяйнемёйнене, Ильмарайне, Калевипоэге. Для туркского епископа эти персонажи эпосов были пережитками язычества, к которым он относился отрицательно.

Первый лютеранский епископ Финляндии

Был ректором кафедральной школы в Або, в 1550 г. там же каноником и в 1550 г. епископом.

Смерть

В 1556 году Микаэль в числе членов посольства Густава I Васы поехал в Москву для заключения мирного договора во время Русско-шведской войны. На обратном пути он заболел и 9 апреля 1557 года умер в Ку́олемаярви (ныне Пионерское близ современного Приморска), в 10-ти километрах северо-западней поселка Озерки на мысе Кюрённиеми (примерно на 100-м километре от Петербурга по Приморскому шоссе есть знак, указывающий поворот к месту его смерти и памятнику). Микаэль Агрикола был похоронен 12 апреля 1557 года в Выборге.

Агрикола в культуре Финляндии

День финского языка

«День Микаэля Агриколы» или «День финского языка» отмечается в Финляндии ежегодно, 9 апреля, в день смерти Агриколы. В предисловии к Новому Завету Агрикола написал так:

Язык моего народа существовал всегда, своей заслугой я считаю лишь перенесение его на бумагу.

В честь создателя финской письменности, в этот день над Финляндией поднимается государственный флаг. Существует премия для переводчиков имени М. Агриколы.

В драматургии

В пьесе финского драматурга Пааво Хаавикко «Agricola ja kettu» (Агрикола и лиса), премьера которой состоялась в Хельсинки в 1968 г., Агрикола принимает участие в международных политических интригах своего времени. Конфликт России и Швеции, частью которой тогда была Финляндия, воспринимается как борьба Востока и Запада. Режиссёром постановки выступил Калле Холмберг и чтобы осовременить пьесу, он одел царя Ивана Грозного в костюм Иосифа Сталина.

Памятники

• В Выборге, возле собора Петра и Павла. Открыт 27 июня 2009. Предыдущий памятник был установлен 21 июня 1908 года у входа в Новый кафедральный собор и уничтожен, предположительно переплавлен в период 1940—1941 гг.;
• На месте смерти Агриколы, на берегу Финского залива (примерно на 100-м километре от Санкт-Петербурга по Приморскому шоссе);
• В Турку (Финляндия), возле Кафедрального собора.

Литература

• Сто замечательных финнов. Калейдоскоп биографий = 100 suomalaista pienoiselämäkertaa venäjäksi / Ред. Тимо Вихавайнен (Timo Vihavainen); пер. с финск. И. М. Соломеща. — Хельсинки: Общество финской литературы (Suomalaisen Kirjallisuuden Seura), 2004. — 814 с. — ISBN 951-746-522-X.. — [www.kansallisbiografia.fi/pdf/kb_ru.pdf Электронная версия]  (Проверено 26 января 2009)
• Макаров И. В. [www.verigi.ru/?book=204 Очерки истории Реформации в Финляндии (1520—1620 гг.)]. — СПб.: Реноме, 2007, — 560 с. — ISBN 978-5-98947-083-9

Ссылки

• [www.evl.fi/ Лютеранская Церковь Финляндии]
• [vbrg.ru/articles/istorija_vyborga/istoricheskie_lichnosti_nashego_goroda/mikael_agrikola/ Биография Микаэля Агриколы]
• Агрикола, Михаэль // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Агрикола, Микаэль

После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.