Миква

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Микве»)
Перейти к: навигация, поиск

Ми́ква или Ми́квэ (ивр.מִקְוֶה‏‎, в сефардском произношении микве́, букв. `скопление [воды]`) — в иудаизме водный резервуар для омовения (твила) с целью очищения от ритуальной нечистоты.

Миква представляет собой резервуар с минимальным количеством воды в 40 сеа (согласно различным подсчетам — от 250 до 1 тыс. литров).[1]





Название

Слово «микве» впервые упоминается в Книге Бытие: «собрание вод (микве) назвал Он морями» (Быт. 1:10) (‏ולמקוה המים קרא ימים‎‏‎). Слово микве буквально означает «собрание, скопление» воды.

Обязанность окунания в микве

В Торе упоминаются следующие ситуации, когда наступает осквернение (ивр.טומאה‏‎, тум’а): прикосновение к мертвецу, прикосновение к тому, кто прикасался к мертвецу, пребывание под одной крышей с мертвецом, прикосновение к мёртвым животным, семяизвержение, выделение менструальной крови у женщин, заражённость проказой или гонореей. Человек, ставший нечистым (ивр.טמא‏‎, таме), не может входить в Храм. Коэны (священники) не должны были также, будучи нечистыми, есть пищу, которую они получали от народа в силу своей должности.

Способы очищения от каждого вида ритуальной нечистоты разнятся, однако во всех случаях без окунания в микве очищение не наступает. Для очищения от ритуальной нечистоты требуется окунание в воду. Мудрецы разработали регламент такого окунания, в частности, установили размеры применяемого бассейна, выработали требования к источнику, откуда в бассейн поступает вода и зафиксировали названия.

В наше время

Сегодня законы ритуальной чистоты соблюдаются не так строго, как раньше. Единственный случай, когда эти законы соблюдаются достаточно строго, — это запрет женщине вступать в половую связь с мужем до завершения менструального кровотечения и последующего омовения в микве.

Считается неприличной встреча в микве матери и дочери.

У мужчин принято окунаться в микве после семяизвержения, а также перед праздниками, особенно перед Йом-Кипур. Многие ортодоксальные евреи окунаются в микве перед Шаббатом, а некоторые хасиды — каждое утро перед молитвой.

Обязательно окунание в микве при гиюре.

В микве также окунают посуду, принадлежавшую неевреям, в частности новую посуду, не произведенную на еврейской фабрике, перед её использованием.

В США

«Почти полное исчезновение миквы в Соединенных Штатах и начавшееся недавно постепенное возвращение к ней — это история американского иудаизма в миниатюре. Когда на рубеже 19-го и 20-го веков началось массовое переселение европейских евреев в Америку, они не нашли здесь ритуальных бассейнов; тогда наиболее благочестивые евреи, с трудом скопив какие-то жалкие гроши, начали строить себе миквы, которые были, естественно, весьма неказистыми. Но в то же время в любом квартале, который был хотя бы чуть-чуть благоустроеннее трущоб, в домах имелась канализация и стояли ванны — вещь, тогда ещё почти неведомая беднякам в Европе, да и вообще в любом другом месте и в любую другую эпоху, кроме разве что древнего Рима. Нелепо было тащиться куда-то и погружаться в тесную и запущенную микву ради соблюдения обряда очищения, когда дома было вдоволь воды и своя собственная, блистающая белым кафелем ванна.»

— [www.gumer.info/bogoslov_Buks/Iudaizm/Wouk_11.php Вук Герман. Это Бог мой]

Размеры

Напишите отзыв о статье "Миква"

Примечания

  1. [www.eleven.co.il/article/12762 Микве] — статья из Электронной еврейской энциклопедии

Литература

См. также

Отрывок, характеризующий Миква

В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.