Микитка, Осип

Осип Микитка
генерал-хорунжий Осип Микитка
Дата рождения	21 февраля 1871(1871-02-21)
Место рождения	с. Большой Заланов Рогатинского повета, Австро-Венгрия Рогатинский район,Ивано-Франковская область
Дата смерти	1920(1920)
Место смерти	Москва, СССР
Принадлежность	Австро-Венгрия Австро-Венгрия ЗУНР Белое движение
Род войск	Инфантерия
Годы службы	1914—1920
Звание	генерал-хорунжий
Командовал	Легион Украинских сечевых стрельцов; 1-й Галицкий корпус УГА; Украинская Галицкая Армия (c ноября 1919 г.);
Сражения/войны	Первая мировая война Польско-украинская война Гражданская война в России

О́сип Мики́тка (укр. О́сип Мики́тка, 21 февраля 1871 г., с. Большой Заланов, Рогатинского повета, ныне Ивано-Франковская область - август 1920 г., Москва) — галицийский австрийский и украинский военный деятель, участник Первой мировой войны (на стороне Австро-Венгрии), сотник формирований Украинских сечевых стрельцов (1918), генерал-майор (генерал-хорунжий) Галицкой армии (1918-1919), командир Украинской галицкой армии в составе Вооруженных сил Юга России с ноября 1919 г. Расстрелян большевиками в 1920 г.

Биография

Осип Микитка родился 21 февраля 1871 г. в селе Большой Заланов, Рогатинского повета (теперь Ивано-Франковская область). Поступил на военную службу.

Участие в Первой мировой войне

В Первой мировой войне Осип Микитка служил кадровым офицером в австрийской армии. После формирования легиона Украинских сечевых стрельцов был в нём сотником, а 3 января 1918 г. назначен командиром УСС. На этом посту он встретил ноябрьские события 1918 г. (поражение Австро-Венгрии в войне, и расформирование УСС).

Служба в ЗУНР и Украинской галицкой армии

В январе 1919 г. возглавил 1-й Галицкий корпус Галицкой армии (регулярной армии ЗУНР), с которым участвовал в сражениях польско-украинской войны. После неудачной попытки войсками ЗУНР овладеть Львовом корпус Микитки в составе других частей УГА отступил за Збруч на территории, контролируемые войсками УНР. 1-й Галицкий корпус (УГА) Микитки участвовал в занятии Киева в конце августа 1919 г., но вынужден был на следующий день отступить из города ввиду занятия Киева войсками ВСЮР. 1–й Галицкий корпус принимал участие в вооруженных столкновениях Галицкой армии с войсками Киевской области ВСЮР в октябре – начале ноября 1919 г. закончившихся неуспешно для корпуса Микитки ввиду нежелания галичан участвовать в конфликте с деникинцами, а также в связи с начавшейся в рядах УГА эпидемии тифа.

8 ноября 1919 г. Осип Микитка указом президента ЗУНР Евгения Петрушевича под давлением С. Петлюры был назначен командующим Галицкой армией вместо отстранённого от командования и преданного суду за провозглашение союза с деникинцами Мирона Тарнавского.

Командир галицких формирований в составе ВСЮР

См. также: Договор между командованием Галицкой армии и командованием Добровольческой армии

Тем не менее, Осип Микитка стал проводить ту же политику, что Тарнавский. 17 ноября 1919 г. в Одессе между командующим Галицкой армией Осипом Микиткой и главноначальствующим Новороссийской области ВСЮР генералом Н. Н. Шиллингом был обновлён договор о вхождении Галицкой армии в состав Вооруженных сил Юга России, которая с того момента переименовывалась в «Украинскую Галицкую армию». Заключенный договор гласил, что «Галицкая армия переходит в полном своём составе с этапными учреждениями, складами и железнодорожным имуществом на сторону Добровольческой армии». При этом командование ВСЮР полностью брало на себя заботу над ранеными галичанами, тысячи которых были размещены в госпиталях Новороссийской области. В середине января 15-тысячная группировка УГА была отведена в тыл Новороссийской области и размещена в районе Чечельника (первый корпус А.Вольфа), Бершади (второй корпус Мирона Тарнавского) и севера Одессы (третий корпус А.Кравса).

Арест большевиками и расстрел

В дни отступления ВСЮР в январе-феврале 1920 г. Осип Микитка выступил против перехода Украинской галицкой армии на сторону большевиков и стремился осуществить эвакуацию УГА из Одессы вместе с основными силами ВСЮР. После провала эвакуации Одессы стремился вывести боеспособные части УГА вместе с войсками генерала Н.Э. Бредова в Румынию. За эти действия он был арестован «ревкомом УГА» 10 февраля 1920 г. и передан в Одессе командованию РККА (бригады Г.И. Котовского). После полугодичного пребывания в подмосковном Кожуховском концлагере и отказа сотрудничать с Красной армией Осип Микитка в августе 1920 г. был расстрелян.

Литература

• Шах, Т. Останній командарм Української Галицької Армії : (Осип Микитка) / Т. Шах. - С.74-77

Отрывок, характеризующий Микитка, Осип

Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.