Микронезийцы

Микронезийцы — группа народов, проживающих в Микронезии. Общая численность — 115 000 человек. В Микронезии насчитывается около 40 языков и диалектов. Основные языки микронезийской группы: кирибати, каролинский, кусаие, маршальский, мокил, пингелап, понапе, трук, науруанский. Языки палау и чаморро относятся к западно-малайско-полинезийским, а япский образует отдельную ветвь в составе океанийских языков, куда относятся и микронезийские языки. В конечном счёте все они входят в австронезийскую семью.

Отдельные народы Микронезии

Происхождение

Происхождение микронезийцев долгое время оставалось загадкой. Не до конца это выяснено и сейчас. Так или иначе, народы Малайзии, Индонезии, Филиппин, Океании объединяются в одну, австронезийскую языковую семью, из которой выделились микронезийцы и близкие к ним полинезийцы. Последние близки и по расовому типу, они имеют черты всех трёх рас.

Народы этого региона с древности славились навыками мореходства. Малагасийцы, живущие на Мадагаскаре, тоже выходцы из Малайзии, смешанные с местным населением. Но язык их — австронезийский. Первыми европейцами и колонизаторами в Микронезии были испанцы. В XIX веке Каролинские и Маршалловы острова были колонией Германии, острова Гилберта — Великобритании, ещё позже часть этих островов захватила Япония, и затем США. Протекторат США не прошёл бесследно для островов. В 1946 году на известном атолле Бикини была взорвана первая атомная бомба, и США начали ядерные испытания. Жители были переселены на соседние острова. Но атолл знаменит ещё и тем, что теперь весь мир носит купальники с таким названием.

Социальная структура

На большинстве островов род был материнский, на некоторых — отцовский. Народ делился, как правило, на три класса, вожди высшего и второго ранга, и народ, например, на Маршалловых островах они соответственно назывались «ириой лаплап, ириой эрии, каюр». Но обычаи были не везде одинаковы, на островах Яп не было общего вождя, каждая деревня имела своего. Вожди назывались «пилуны», или «пилуны ко винау». Таких вождей было восемь. Своя структура была на Понапе. Этот остров крупнее всех Маршалловых вместе взятых. Здесь было пять «царств»: Нетт, У, Кити, Сокес и Матоленим. Правители(«цари») назывались нанмарки, старшие вожди — лаплап, «министры» — наникены. Вожди острова Понапе считались иерархически выше других вождей.

Хозяйство и культура

Природные условия Микронезии не способствовали развитию богатой экономики. Ресурсы были небогаты. Многое мог дать только океан, а на самих островах росли только пальмы, бамбук и панданус. Плодородный слой очень тонок. Островитяне выращивали таро, ямс, хлебное дерево, собирали кокосовые орехи, ловили продукты моря, продавали копру. На островах Яп и Маджуро главная культура — таро, в других местах — ямс. На Понапе любимым блюдом было собачье мясо.

В быту островитян главное место занимали суда — лодки. Были лодки разных типов: дибенил — парусная, валаб — большая весельная лодка. Паруса делались из листьев пандануса. На Палау и островах Яп использовали каноэ(попо) и бамбуковые плоты.

Микронезийцы умели изготовлять навигационные карты (ребелибы). Они были секретны, зашифрованы. Были и учебные карты (матанги). Навигации обучали. «Капитанские курсы» длились 3-4 месяца. «Капитан» назывался ремедо. Во время морского похода ему не мог давать советы ни вождь, ни простой островитянин.

Для морского похода 1 атолл мог снарядить до 80 лодок.

Традиционное жилище — хижина из листьев пандануса и древесины. В деревнях есть и крупные дома, общинные или мужские, на Понапе их называют насы, на острове Яп мужские дома — фалу, женские — допал. Они есть в любой деревне. По форме сходны со строениями на Новой Гвинее и в Индонезии. Традиционная одежда — набедренная повязка, юбка из листьев. Распространены такие виды украшений, как венки, они собирались из определённых цветов и имели определённый смысл. Употребляются торы — пояса из бананового лыка. Теперь, конечно, используется и современная одежда, главным образом американского производства.

На островахх Яп встречаются мегалиты. На Бабелтуапе тоже, и ещё одна загадка истории — дороги, мощёные каменными плитами. Известно, что на Япе употребляли и употребляют до сих пор каменные деньги, похожие на мельничные жернова, которые перекатывали при помощи бамбуковых палок. Каменоломни находились на соседнем Бабелтуапе, и камни вывозили оттуда. На Палау были в ходу стеклянные деньги, однако стекло микронезийцы изготовлять не умели. Откуда его привозили, неизвестно. Встречались также деньги из морских раковин.

Другая загадка — Нан Мадол, «микронезийская Венеция». Это целый город на воде, в лагуне на острове Понапе. На искусственных островках выстроены каменные сооружения. Создатели его неизвестны. Предполагается, что это — вожди Понапе. Сами эти сооружения являются захоронениями вождей и воинов. Поэтому островитяне запрещали иностранцам посещать Нан-Мадол. Несмотря на запреты, археологи пытались проникать сюда. Первым европейцем, попавшим сюда, был губернатор Берг (острова тогда были владением кайзера Вильгельма). После своих исследований он странным образом умер.

Духовная культура и верования

Из видов искусства популярны пение и танцы. Каждое племя имеет свои мифы. Островитяне стараются сохранять самобытные традиции, хотя элементы европейской культуры проникают сюда все больше. Особенно консервативны япцы. Женщинам здесь запрещено вступать в брак с любым чужеземцем, поэтому здесь вообще нет метисов.

Религия микронезийцев изучена слабо. Наиболее полно её характеризовал Н. Н. Миклухо-Маклай. Он представляет её как шаманизм. Главное понятие здесь — «калит», понятие широкое и неопределённое. Это и колдуны, жрецы, гадатели, но так называют и все сверхъестественное. Колдунов сейчас немного, больше стало священников. Обычно колдун занимался врачеванием, для этого он должен был обладать «вини», то есть волшебной силой, полученной от духа «ани». Духи умерших по представлениям одних жили под водой, по представлениям других (остров Палау) — на маленьком островке Ньяур (Ангаур).

Представления различались, один из вариантов местной мифологии рассказывают жрецы острова Яп. Здесь расположены святилища — мегалитические сооружения (твлиу), крупнейшее из них — Гатсапар. В нём, по преданию, обитает дух Еналафа, верховного божества, сына Левиран. Левиран — мать семи детей, которые пережили потоп и заселили земли Микронезии. Еналаф с сестрой Лиомарар поселился в Гатсапаре.

Структура мира по верованиям япцев такова: Мир состоит из семи небес, на первом живёт сам Еналаф, на втором — бог войны Луг, на третьем — макане (души умерших), на четвёртом — туфе (звезды), на пятом — пулу (луна), на шестом — яле (солнце), на седьмом — покоятся тайфуны и ураганы, и отдельно стоят мир людей и подземный мир — яр. Жрец Гатсапара считается верховным не только на Япе, его почитают и дальше на востоке. Вероятно, островитяне помнят, что расселялись из этих мест, и была когда-то микронезийская «империя» с центром на островах Яп.

См. также

Библиография

Народы и религии мира, под ред. В. А. Тишкова, М.-1998.
Стингл М. По незнакомой Микронезии, М.:"Наука", 1978.
Языки и диалекты мира, под ред. В. Н. Ярцевой, М.: «Наука»,1982.
Токарев С. А. Религии в истории народов мира, М-1976.
Страны мира. Современный справочник. М.-2005.

Напишите отзыв о статье "Микронезийцы"

Отрывок, характеризующий Микронезийцы

– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!

В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.