Милан I Обренович

Милан Обренович Милан Обреновић<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Князь Сербии
10 июня 1868 года — 1882 год
(под именем Милан Обренович IV)
Предшественник:	Михаил Обренович
Преемник:	должность упразднена
Король Сербии
1882 год — 6 марта 1889 года
(под именем Милан I Обренович)
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Александр Обренович
Отречение:	6 марта 1889
Вероисповедание:	Православие
Рождение:	22 августа 1854(1854-08-22) Яссы, Королевство Румыния
Смерть:	11 февраля 1901(1901-02-11) (46 лет) Вена, Австро-Венгрия
Род:	Обреновичи
Отец:	Михаил Обренович (приёмный)
Мать:	Мария Катарджи
Супруга:	Наталья Обренович
Дети:	Александр Обренович
Монограмма:
Награды:

Ми́лан I Обре́нович (серб. Милан Обреновић); 22 августа 1854, Яссы — 11 февраля 1901, Вена) — князь (1868—1882) и первый король Сербии (1882—1889) из рода Обреновичей. Внучатый племянник первого сербского князя Милоша Обреновича.

Биография

Сын офицера Милоша Обреновича-младшего (1829—1861) и румынской боярыни Марии Катарджу; внук Ефрема Обреновича, младшего брата князя Милоша Обреновича.

Родился в Молдавии, где его семья проживала после низложения Михаила Обреновича. Вскоре после рождения мальчика его родители развелись. В 1861 году отец Милана погиб, сражаясь против турок в Румынии. Мария Катарджу стала любовницей правителя Румынии Александра Иоана Кузы. Воспитанием Милана занялся его дядя Михаил Обренович, снова ставший в 1860 году сербским князем.

Милан был отдан в престижный парижский Лицей Людовика Великого. 29 мая (10 июня) 1868) князь Михаил был убит приверженцами Карагеоргиевичей. Поскольку у него не было законных сыновей, 14-летний Милан оказался единственным представителем рода Обреновичей. Глава сербского правительства Миливое Блазнавац добился признания юного Милана князем Сербии, и возглавил регентский совет при нём.

В 1872 году 18-летний Милан стал совершеннолетним. В октябре 1875 года он женился на своей троюродной сестре - шестнадцатилетней молдавской боярыне Наталии Кешко. Через год у них родился сын Александр, однако отношения супругов становились всё более холодными. В 1886 году они разошлись. Впервые в истории Сербии Милан в 1875 году созвал Народную скупщину. Придерживался русофильской линии в противоположность Карагеоргиевичам, бывшим тогда безусловными сторонниками Австро-Венгрии. В июле 1876 года Милан объявил войну Османской империи. Сперва он сам командовал войсками, но обнаружил военную неспособность и 12 августа, вернувшись в Белград, передал командование русскому генералу Михаилу Черняеву. Последний, потерпев несколько серьёзных поражений, провозгласил, в надежде поднять престиж Сербии, Милана королём Сербским, - но ни одна держава не признала этого.

После Русско-турецкой войны 1877—78 годов, одним из результатов которой по Берлинскому конгрессу стало утверждение независимости Сербии от Турции, король Милан занял про-австрийскую позицию. В 1881 году он заключил с Австро-Венгрией торговый договор и тайную конвенцию. Согласно этой конвенции, Сербия обязалась не заключать ни одного договора с другим государством без согласия австрийских властей, а также пресекать пропаганду, ведущуюся с её территории в оккупированных Австро-Венгрией Боснии и Ново-Пазарском санджаке. В 1885 году Милан I развязал войну с Болгарией, закончившуюся поражением сербов.

В 1881 году Милан I сместил главу Белградской митрополии Михаила. В 1882 году контроль над Сербской православной церковью был ужесточён — теперь митрополита избирал не собор, а специальный орган, включавший Архиерейский собор и представителей гражданских властей (министра просвещения и религиозных дел, председателей Государственного совета и кассационного суда, а также пять членов Скупщины). После избрания митрополит должен был быть утвержден в сане королём. Архиереи стали получать государственное жалованье в 10 тыс. динаров в год. 20 марта 1883 года, несмотря на протесты ряда сербских епископов, были проведены выборы (без участия архиереев) митрополита, которым стал архимандрит Феодосий (Мраович). Недовольные архиереи были сняты с должностей, а их епархии в 1886 году упразднены королём.

6 марта 1889 года Милан отрёкся от престола в пользу своего 13-летнего сына Александра, регентами к которому назначил Йована Ристича, Протича и Белимарковича. После этого он жил по большей части в Париже под именем графа Такова, но по временам приезжал в Белград, открыто руководя сыном и регентством. В 1891 году опубликовал в газетах письмо, в котором утверждал, что Елена Маркович и Елена Кничанин были задушены в тюрьме по приказанию министра внутренних дел Илии Гарашанина. Последний отвечал, что дать такое приказание мог только сам король, ибо Гарашанин был в это время в отпуске, и тюремные власти непосредственно подчинялись королю. Против этих данных были представлены кое-какие возражения, факт остался не вполне выясненным, но во всяком случае Милан, если не сам предписал убийство, то, зная о нём, сделал Гарашанина премьером. Эта полемика не помешала ему примириться с Гарашаниным и с Перой Тодоровичем (1894), изобразившим его в мрачных красках в романе «Долой с престола».

После отречения Милан получал ежегодное содержание в размере 300 000 франков. Этих денег ему не хватало, особенно на игру, и он обращался к сербскому правительству с просьбой о субсидиях, угрожая, в случае отказа, приездом в Сербию. За субсидию в 1 миллион франков, предоставленную ему в 1892 году подписал отречение от сербского подданства, но продолжал, однако, вмешиваться в сербские дела. Его сын, король Александр, совершил по его советам два государственных переворота в 1893 и 1894 годах.

В 1893 году Милан примирился с женой, и синод признал ретроактивно расторжение их брака недействительным. Вопреки принятым обязательствам, в 1894 году Милан вернулся в Сербию. Продолжал время от времени получать новые субсидии от правительства.

В январе 1898 года его сын, король Александр, назначил Милана главнокомандующим сербской армией, что вызвало сильное недовольство в Сербии и изумление за границей. В июле 1899 года поляк Кнезевич (белградский пожарник) неудачно покушался в Белграде на его жизнь. Хотя не было никаких доказательств, что за покушением стоял кто-либо ещё, но правительство привлекло к суду вождей Радикальной партии. Кнезевич был приговорён к казни, Пашич и другие радикалы — к тюрьме. Брак короля Александра с Драгой Машиной вызвал недовольство Милана, вследствие чего он поссорился с сыном, отказался от командования армией, покинул Сербию и поселился с 1899 года в Вене.

Умер Милан Обренович 11 февраля 1901 года, похоронен в Вене как член королевской семьи.

Литература

• Милан I // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Чиркович Сима. История сербов. — М.: Весь мир, 2009. — 448 с. — ISBN 978-5-7777-0431-3.

Ссылки

• [www.srpska.ru/article.php?nid=1077&sq=19,235&crypt= Милан I Обренович на странице Српска.ру]

Отрывок, характеризующий Милан I Обренович

Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.