Милинги
Милинги (греч. Μηλιγγοί) — славянское племя, которое обосновалось в Пелопоннесе на юге Греции во времена Средневековья.
Первые славяне поселились на Балканах после ослабления обороны дунайских границ Византийской империи в первые десятилетия VII века, а некоторые группы продвинулись далеко на юг и осели на Пелопоннесе[1]. Из них две группы известны по именам из более поздних источников — милинги и эзериты, которые поселились на западных склонах горного хребта Тайгет. Происхождение и этимология слова милинги неизвестно[2]. В правление императора Феофила (829—842) Пелопоннес был полностью занят славянами. Однако постепенно славяне были частично вытеснены, частично подчинены империи, но два славянских племени — милинги и эзериты — сумели удержаться в горах Лакедемона, но и их местный стратиг Феоктист принудил стать зависимыми от империи.
Как и эзериты, милинги впервые упоминается в руководстве по управлению государством, написанном императором Константином VII Багрянородным (правил в 945—959 годах), «Об управлении империей». Император упоминает, что сначала милинги платили дань византийскому государству в 60 золотых номисм, но после того оба племени восстали и были побеждены в правление Романа I Лакапина (правил в 920—945 годах) стратигом фемы Пелопоннес Кринитом в мае-ноябре 934 года, они должны были платить более крупную дань — в 600 номисм[3]. При византийском правлении мелинги сохранили автономию, но приняли христианство и эллинизировались в языке и культуре[4].
В период франкской власти в XIII—XIV веках они нанимались как франкскими правителями Ахейского княжества, так и византийскими греками Морейского деспотата в качестве солдат. Например, по сообщению Морейской хроники, князь Гильом II де Виллардуэн (правил в 1246—1278 годах) присудил «великому друнгу[5] мелингов» освобождение от всех обязанностей, кроме военной службы[6]. Милинги по-прежнему упоминаются в 1330-х годах в ряде надписей об основании церквей в Лаконии. Один из них, Константин Спанес, из знатного рода Спанесов, называется «тзаузий[7] друнга милингов», что указывает на длительное существование милингов как отдельного сообщества. Н. Николудис идентифицирует позднесредневековыю фему Кинстерну или Гизерну (от латинского cisterna — цистерна) с областью мелингов на северо-западе полуострова Мани[3][8].
Напишите отзыв о статье "Милинги"
Примечания
- ↑ Kazhdan (1991), pp. 1620, 1917
- ↑ Kazhdan (1991), pp. 772, 1334
- ↑ 1 2 Kazhdan (1991), p. 1334
- ↑ Kazhdan (1991), pp. 1335, 1620
- ↑ Византийская должность, носитель которой командовал небольшими горными отрядами
- ↑ Kazhdan (1991), pp. 1334—1335
- ↑ Византийская военная должность, означающая гонца
- ↑ Nicoloudis (2003), pp. 85-89
Литература
- Kazhdan, Alexander, ed. (1991), Oxford Dictionary of Byzantium, Oxford University Press, ISBN 978-0-19-504652-6
- Nicoloudis, N. (2003), [books.google.com/books?id=Xrbg8_8lrzoC "The 'Theme of Kinsterna'"], in Dendrinos, Charalambos; Harris, Jonathan & Harvalia-Crook, Eirene et al., Porphyrogenita – Essays on the History and the Literature of Byzantium and the Latin East in honour of Julian Chrysostomides, Ashgate Publishing, Ltd., сс. 85–89, ISBN 978-0-7546-3696-0, <books.google.com/books?id=Xrbg8_8lrzoC>
- [www.hist.msu.ru/Byzantine/BB%2001%20%281947%29/BB%2001%20%281947%29%20249.pdf Письма Арефы — новый источник о политических событиях X века]
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Милинги
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
