Миллс, Чарльз Райт

Миллс Райт Ч.
C. Wright Mills
Род деятельности:	Социолог, писатель, публицист
Дата рождения:	28 августа 1916(1916-08-28)
Место рождения:	Уэйко, Техас
Дата смерти:	20 марта 1962(1962-03-20) (45 лет)
Место смерти:	Найек, Нью-Йорк

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Чарльз Райт Миллс (англ. Charles Wright Mills; 28 августа 1916, Уэйко, Техас — 20 марта 1962, Найэк, штат Нью-Йорк) — американский социолог, публицист и публичный интеллектуал, один из основоположников леворадикального направления в западной социологии (наряду с Алвином Гоулднером), был профессором социологии Колумбийского университета с 1946 года до конца своей жизни. Миллса активно публиковали популярные и интеллектуальные издания, его запомнили как автора нескольких книг, в том числе: «Властвующая элита» (The Power Elite), в которой был впервые введен соответствующий термин и которая описывает отношения и классовые союзы внутри политической, военной и экономической элиты США; «Белые воротнички: Американский средний класс» (White Collar: The American Middle Classes) про американский средний класс; «Социологическое воображение» (The Sociological Imagination), в которой Миллс предлагает правильную схему взаимоотношений между биографией и историей в социологической науке.

Миллс был обеспокоен положением интеллектуалов и ученых в обществе после окончания Второй мировой войны и выступал за активное включение в общественную и политическую жизнь вместо бескорыстного наблюдения. Биограф Миллса, Дэниэл Гэри (Daniel Geary), писал, что работы Миллса оказали «особо значимое влияние на новые левые социальные движения 1960-х годов». Именно Миллс популяризировал сам термин «новые левые» («New Left») в США в открытом письме 1960-го года, вышедшем в пятом номере журнала «New Left Review», которое так и называлось — «Письмо к новым левым» или «Письмо новому левому движению» (Letter to the New Left). Оно стало источником вдохновения для Порт-Гуронской декларации — программного документа ведущей организации «новых левых» в США, «Студентов за демократическое общество».

Биография

Детство (1916—1934)

Чарльз Райт Миллс родился в городе Уэйко, штат Техас, 28 августа 1916 года и прожил в «Штате Одинокой Звезды» 23 года. Его отец, Чарльз Гровер Миллс, был родом из Флориды и работал страховым агентом, а мать — Франсес Райт Миллс, была домохозяйкой, она и её родители всегда жили в Техасе. В детстве Миллсу приходилось часто переезжать, он провел много времени в таких городах, как Уэйко, Уичито-Фолс, Форт-Уорт, Шерман, Даллас, Остин и Сан-Антонио. Чарльз Миллс окончил Далласкую Техническую Школу в 1934 году.

Образование (1935—1942)

Чарльз Миллс поступил в Техасский Университет A&M, но бросил его, отучившись один год, и затем поступил и окончил Техасский Университет в Остине в 1939 году, получив степень бакалавра по социологии и степень магистра по философии. До того, как Миллс окончил университет, он уже успел опубликовать свои работы в двух наиболее популярных социологических журналах Америки — «Американский журнал социологии» и «Американский социологический обзор».

В Техасе Миллс встретил свою первую жену Дороти Хелен Смит, которая была студенткой магистратуры социологии. Ранее она обучалась в Оклахомском Колледже для женщин, где получила степень бакалавра по направлению коммерции. Они поженились в Октябре 1937 года. После свадьбы Дороти работала помощником директора женского общежития для того чтобы обеспечивать семью, в то время как Миллс писал свою дипломную работу. Она напечатала и отредактировала большую часть Ph.D. диссертации мужа. В августе 1940 г. Дороти и Чарльз развелись, однако они снова поженились в марте 1941 года, а 15 января 1943 года у них родилась дочь Памела.

Миллс защитил Ph.D по социологии в Висконсинском Университете в Мадисоне в 1942 году. Его диссертация была на тему: «Социологическое толкование прагматизма: очерк социологии знания». Комитет изначально раскритиковал диссертацию Миллса, однако автор отказался ее пересматривать и позже она все-таки была принята. В начале 1942 года Миллс покинул штат Висконсин, так как был назначен доцентом кафедры социологии в Мэрилендском Университете в Колледж-Парке.

Во время учёбы испытал влияние прагматизма (Джона Дьюи и Джорджа Герберта Мида с их видением радикальной, эгалитарной демократии), Говарда Беккера (чикагская школа), Макса Вебера, Карла Мангейма, марксизма.

Карьера (1942—1956)

Во время работы в Мэрилендском Университете с 1941 по 1945 годы, росла заинтересованность и вовлеченность Миллса в американскую политику. Миллс дружил с такими историками, как Ричард Хофштадтера, Фрэнк Фридель, и Кен Стэмп. Эти ученые сработались вместе, и каждый писал об актуальных вопросах, связанных с войной и ее влиянием на американское общество.

В середине 1940-х годов, все еще обучаясь в Мэриленде, Миллс начал вносить свой вклад в «журнальную социологию», публикуя авторские статьи в различных интеллектуальных журналах, таких как «The New Republic», «The New Leader» и «Politics» — журнал, созданный его другом Дуайтом Макдональдом в 1944 году.

В 1945 году ученый переехал в Нью-Йорк, заняв позицию научного сотрудника в бюро прикладных социальных исследований Колумбийского Университета, руководимом Полом Лазарсфельдом. В 1945 году Миллс получил грант в размере $ 2500 от Фонда Гуггенхайма на финансирование своих исследований в последующем году. В 1946 году Чарльз был назначен доцентом кафедры социологии Колумбийского Университета. В этот период времени он написал свою книгу «Белые воротнички: Американский средний класс», которая была опубликована в 1951 году. С переездом в Нью-Йорк, Миллс отдалился от своей жены, и они развелись в 1947 году.

В 1947 году Ч.Миллс женился на Руфь Харпер, которая работала вместе с ним в Бюро прикладных социальных исследований и работала с ним над его книгами «Новые люди власти» (1948), «Белые воротнички» (1951), «Властвующая элита» (1956). В 1949 Миллс и Харпер приехали в Чикаго, где Чарльз преподавал в Чикагском Университете. Он вернулся преподавать обратно в Колумбию после одного семестра в Чикагском Университете и получил звание адъюнкт-профессора социологии 1 июля 1950 года.

В 1955 году, 14 июля, у него и его второй жены родилась дочь Кэтрин. Миллс был назначен профессором социологии в Колумбии 1 июля 1956 года. С 1957 семья переехала в Копенгаген, где Миллс был Фулбрайт лектором в Копенгагенском Университете. Миллс и Харпер разошлись в декабре 1957 года, когда он вернулся из Копенгагена, а развелись они только в 1959 году.

Последние годы и смерть (1958—1962)

В 1959 году Миллс женился в третий раз на американской художнице украинского происхождения Ярославе Сурмач. Они обосновались в Рокленде, штат Нью-Йорк, где в 19 июня 1960 года у них родился сын, Николас Чарльз.

Август 1960 года Миллс провел в Кубе, где работал над своим текстом «Слушайте, Янки: Революция на Кубе». В Кубе он взял интервью у Фиделя Кастро, который признал, что читал работу ученого «Властвующая элита».

Чарльз Райт Миллс страдал от сердечных приступов на протяжении всей своей жизни и четвертая сердечная атака привела его к смерти 20 марта 1962 года.

Социология

Влияние

На Ч. Р. Миллса сильно повлияло философское течение прагматизма, в частности работы Джорджа Мида, Джона Дьюи, Чарльза Сандерса Пирса и Вильяма Джеймса. Видение социальной структуры в работах Миллса во многом сформировано Максом Вебером и работами Карла Мангейма, который является строгим последователем работ Вебера. Миллс также признавал влияние марксизма в целом; он отмечал, что марксизм в тот момент являлся неотъемлемым инструментом для социологов и поэтому было необходимо быть образованным в этой области; таким образом любое влияние марксизма было результатом хорошего образования. Неофрейдизм также помог сформировать работы Миллса. Миллс был усердным студентом-философом до того, как стал социологом, и его видение радикальной, эгалитарной демократии было прямым результатом влияния идей Торстейна Веблена, Джона Дьюи и Джорджа Герберта Мида. Во время обучения в университете Висконсина, Миллс познакомился с Гансом Гертом, профессором социологии из Германии. С помощью Герта Миллс приобщился к европейской науке и социологической теории.

Основные труды

Совместно с Гансом Гертом на английский язык была написана книга «Макс Вебер: Эссе по социологии» (From Max Weber: Essays in Sociology, 1946). Миллс и Герт начали сотрудничать в 1940 году. Они отобрали несколько оригинальных текстов Вебера на немецком и перевели их на английский. Предисловие книги начинается со слов, объясняющих спорность значений, которые английские слова дают немецкому тексту. Авторы пытаются объяснить свою приверженность максимально точному переводу работ Вебера.

Книга «Новые люди власти: лидеры рабочего движения Америки» (The New Men of Power: America’s Labor Leaders, 1948) изучает метафизику лейборизма и динамику кооперирования лидеров рабочего движения с представителями бизнеса. Автор делает вывод о том, что рабочее движение успешно отказалось от своей традиционно оппозиционной роли и встроилось в капиталистическую систему. Задобренные экономической политикой «хлеба с маслом» профсоюзы приняли послушно-подчиненную роль в новой структуре американской власти.

«Белый воротничок: американский средний класс» (White Collar: The American Middle Classes, 1951) предлагает читателю исторический очерк о формировании среднего класса в США и заявляет, что бюрократия накрыла работников среднего класса, крадя у них независимое мышление и превращая их в полуроботов, угнетенных, но веселых.

«Характер и социальная структура» Миллс опубликовал совместно с Гертом. В этой книге его ранние прагматистские установки были вытеснены идеей обусловленности характера и поведения надличностными социальными структурами. С этого времени Миллс стал считать себя последователем «классической традиции» в общественной мысли. «Характер и социальная структура» совмещает социальный бихевиоризм и структуру личности прагматизма с социальной структурой Веберианской социологии. Работа сфокусрована на ролях: на том, что они межличностны и на том, как они связаны с институтами.

В работе «Властвующая элита» (The Power Elite, 1959), Миллс осуществил институциональный анализ современной ему Америки. Книга описывает взаимоотношения политической, экономической и военной элит, отмечая, что все они видят мир по-разному. Миллс читает, что властные элиты представляют лишь собственные интересы, в которые включены поддержание «вечной экономической войны», чтобы контролировать американский капитализм, и маскировка «манипулятивного контроля за социальным и политическим порядком с помощью масс медиа».

Пожалуй, ключевой и самой известной книгой Ч. Миллса является «Социологическое воображение». Если во «Властвующей элите» Миллс критикует американский строй, то в этой книге он критикует американское социологическое сообщество. Современная ему социология была слишком абстрактна и отдалена от жизни, что было для автора неприемлемо. Поэтому он стал формировать собственное видение того, какой должна быть социология. Социологическое воображение — это способ мышления для социолога. Оно состоит из трех компонентов:

1. История
2. Биография
3. Социальная структура

Миллс заявляет, что главной задачей социолога является перейти от уровня личных проблем к общественным. Например, безработный человек испытывает личную проблему: по каким-то личным причинам он не может найти работу. Но когда значительная часть страны — безработные люди, причина кроется уже не в людях, а в социальной структуре. Личная проблема становится общественной. Социологи должны связать личные проблемы с социальными, а затем, найти причины социальных проблем в социальной структуре и устранить их.

Научные взгляды

В течение долгого времени ученые спорят об идеях Миллса. Его часто называют «тайным марксистом» ввиду его уклона к социальным классам и их роли в историческом прогрессе и попыткам сохранить традиции марксизма в социальной теории. Однако так же часто его взгляды сопоставляют с антимарксистскими идеями Макса Вебера. Миллс выводил на первый план в оценке социальной структуры политические, экономические и военные институты, а не культуру, которая, в своей массовой форме служит целям правящей элиты. Это сразу ставит его в ряды сторонников марксизма, но никак не Вебера. Так же еще одним подтверждением этому является то, что он даже не включил «Протестантскую этику и дух капитализма» Вебера в коллекцию своих классических эссе. Идея Вебера о бюрократии, как об усвоенном социальном контроле, была воспринята Миллсом как историчность его метода, далекая от либерализма. Миллс был радикалом, который был вынужден дистанцироваться от Маркса, в то же время находясь «рядом» с ним.

Несмотря на то, что Миллс никогда не относил себя к марксистам, он делился со своими коллегами тем, что, по ощущениям, он гораздо ближе к тому, что он видел в течениях гибкого, гуманистического марксизма, чем в его альтернативах. Как он признается в эссе «Власть, Политика и Люди», он рассматривал себя, как обычного марксиста, работающего в духе идей молодого Маркса, а не в веберианской традиции.

Ниже приводится цитата из Писем Товарищу (автобиографическое эссе), написанного осенью 1957 под заголовком «Кем бы я мог быть и кем я стал»:

Ты меня спрашивал, кем бы я мог быть. Теперь я отвечаю: «Я — оппортунист». Я имею в виду это в духовном и политическом смысле. Говоря это, я скорее ссылаюсь к политическим идеалам, а не политическим пристрастиям. Я использую слово оппортунист с одной целью — показать противоположность бюрократии. Я лично и глубоко считаю себя оппортунистом, и к лучшему. Я снаружи кита, и я прошел тот путь социальной изоляции и работы над собой. Но знаете ли вы, кто такой оппортунист? это что-то вроде особого духовного состояния. Товарищ, не бойся слова. Оппортунист — это не только человек, который получает приказы от самого себя. Он так же является человеком, который часто оказывается в ситуации, где нет никакой регулировки, чтобы в случае чего остановится на том, что он не сделал себя сам. Он не любит боссов, как капиталистов, так и коммунистов. Они для него одинаковы. Он хочет, чтобы он сам и все остальные, были при любых обстоятельствах своими собственными боссами. Этот вид духовного состояния, и только этот, можно назвать свободой оппортунизма.

Миллс спорит о том, что микро и макро уровни анализа могут быть совмещены с помощью социологического воображения, которое позволяет его обладателю понять большой исторический смысл с точки зрения его значения для внутренней жизни и внешнего воздействия различных индивидуумов. Люди могут понять свой личный опыт в полной мере, только если не будут выходить за границы того периода истории, в котором они живут. Ключевым фактором является сочетание частных проблем и общественных вопросов: сочетания проблем, возникающих у самого человека и в его отношениях с другими людьми, с вопросами, которые имеют отношение непосредственно к институтам общества определенной эпохи в целом. Миллс разделяет свои идеи с теоретиками марксизма и сторонниками теории конфликта о том, что американское общество резко разделяется и систематически формируется отношениями между сильными и слабыми. Он также разделяет их взгляды на отчуждение, влияние структуры общества на личность и манипулирование людьми элитами и СМИ. Миллс сочетал традиционные проблемы марксизма с внимательным отношением к поведению отдельного человека и мотивации маленьких групп, для которых сторонники Макса Вебера сделали больший вклад. Миллс был очень враждебно настроен по отношению ко многим вещам его жизни, провозглашая себя аутсайдером:

Я чужак не только на региональном уровне, но и навсегда в глубине души

Миллс достаточно серьезно занимался изучением Советского Союза. Его пригласили в СССР, где он был известен за его критику американского общества. Миллс использовал эту возможность, чтобы атаковать советскую цензуру — например, на торжественном банкете он провозгласил тост в честь убитого сталинистами коммунистического революционера: «За день, когда полное собрание сочинений Льва Троцкого будет опубликовано в Советском Союзе!». Он сохранил свою спорную идею о том, что США и ССР управлялись одинаковыми элитами бюрократической власти и, таким образом, были скорее схожими, чем различающимися обществами.

Современный американский ученый Корнел Уэст в своем произведении «Уклонение Америки от философии» утверждает, что Чарльз Миллс следует традиции прагматизма. Миллс разделял общую идею Дьюи о «творческой демократии» и о важности политической практики, но и критиковал его за его невнимательность к жестким силовым структурам в США. Диссертация Миллса называлась «Социология и прагматизм». Тема высшего образования в Америке и на Западе отнесла его к прагматикам того времени, таким как Сидни Хук и Рейнольд Нибур, мыслителям прагматизма времени «кризиса середины прошлого века»

Наследие

Мексиканский писатель Карлос Фуэнтес посвятил Миллсу свой роман «Смерть Артемио Круса» (1962). Он отзывался о Миллсе как о «правдивом голосе Северной Америки, друге и товарище в борьбе Латинской Америки». Фуэнтес был фанатом произведения Миллса «Слушайте, янки: Революция на Кубе». Он оценил понимание Миллса того, какова была жизнь граждан Кубы, живущих в стране, в которой начинается революция.

Наследие Миллса наиболее ярко выражено в собрании его писем и других работ под названием «Чарлз Райт Миллс: письма и автобиографические произведения». Это собрание редактировалось двумя его дочерьми, Кэтрин и Памелой Миллс. Во вступлении к книге, Дэн Вэкфилд утверждает, что социологический взгляд Миллса на американское общество превосходит сферу социологии. Миллс представлял свои идеи как пути сохранения американского общества от попадания в ловушку так называемого «массового общества». Многие ученые утверждают, что идеи Миллса стимулировали образование радикальных движений в 1960-х, которые существовали уже после его смерти. Работы Миллса были признаны не только в США, но и особо ценились в других странах: его произведения переведены на 23 языка. Говоря о его личности, Вэйкфилд в первую очередь вспоминает его как человека, окружённого полемикой:

В эту эпоху бережливых профессоров в серых фланелевых костюмах, Миллс приезжал в Морнингсайд Хайтс на ревущем мотоцикле БМВ. Он ходил в рубашке в клетку, старых джинсах и рабочих ботинках, а книги носил в спортивной сумке… Миллс был прекрасным преподавателем, как в своих книгах, так и в университете. Его лекции совпадали по яркости с его собственным представлением предмета, так как он пытался превратить в развлечение такой тяжелый материал, как теории Карла Мангейма, Макса Вебера и Хосе Ортеги и Гасет. Он шокировал нас, студентов 'молчаливого поколения', когда, стуча по столу, он объявлял, что каждый мужчина должен построить свой дом(как он сделал сам) и что, ей Богу, с надлежащим обучением, каждый из нас должен уметь построить свою собственную машину!

Премия им. Ч. Р. Миллса

«Общество по изучению социальных проблем» (SSSP) учредило Премию им. Ч. Р. Миллса в 1964 году. Премия присуждается за книгу, которая «лучше всего иллюстрирует выдающееся исследование в области социальных наук и большое понимание личности и общества в традициях выдающегося социолога , Ч. Райта Миллса». Критерий применяется к книгам, которые наиболее эффективно:

1. Критически рассматривают актуальный для современности вопрос общественной значимости
2. Выводят в качестве основной темы свежую, образную перспективу
3. Cпособствуют достижению социального научного понимания темы
4. Отображают теоретически обоснованное мнение и эмпирические данные
5. Показывают качество в стиле написания
6. Явно или неявно подразумевают дальнейшее развитие направления деятельности

Литература

Список произведений

• «Письмо к новым левым»
• «Слушайте, янки: Революция на Кубе» («Listen, Yankee: The Revolution in Cuba», 1960)
• «Белые воротнички: Американский средний класс» («White collar: The American Middle Classes», 1951)
• «Властвующая элита» (Power Elite, 1956)
  • Властвующая элита / Пер. с англ. — М.: Иностранная литература, 1959.
• «Причины Третьей мировой войны» (The Causes of World War Three, 1958)
• «Социологическое воображение» (The Sociological Imagination, 1959)
  • Социологическое воображение / Пер. с англ. О. А. Оберемко; под ред. Г. С. Батыгина. — М.: Стратегия, 1998. — [janex.narod.ru/Shade/socio/Mills.rar архив]
  • Социологическое воображение / Пер. с англ. О. А. Оберемко; под общей редакцией и с предисловием Г. С. Батыгина. — М.: Издательский Дом NOTA BENE, 2001. — 264 с. ISBN 5-8188-0033-4
  • Высокая теория / Пер. с англ. М. А. Кисселя. // Структурно-функциональный анализ в современной социологии. Вып. 1. — М.: ИКСИ АН СССР, 1968. — С. 395—424. — Глава из «Социологического воображения».
  • Задачи социологии / Сокр. пер. с англ. Л. А. Козловой // — Глава из «Социологического воображения».
• «Образы человека» (The Images of Man, 1960)
• «Малый бизнес и гражданская война» (1958)
• «Новые люди власти» («The New Men of Power: America’s Labor Leaders», 1948)
• «Характер и социальная структура» («Character and Social Structure», 1953; в соавторстве с Хансом Гертом [Hans Gerth])
• «Марксисты» («The Marxists», 1962; редактор)
• [www.ecsocman.edu.ru/socis/msg/207275.html Интеллектуальное мастерство] / Пер. А. И. Кравченко // Социологические исследования. — 1994. — № 1. — С. 107—114.

Библиография

• Ашин, Г. К. Массовое общество и его критики // Вопросы философии. — 1965. — № 11.
• Батыгин Г. С. Предисловие // Миллс Ч. Р. Социологическое воображение. — М.: Издательский Дом NOTA BENE, 2001. — С. 5-10.
• Голосенко. И. А. В поисках новых путей // Вопросы философии. — 1966. — № 6.
• Кравченко, А. И. [www.ecsocman.edu.ru/images/pubs/2005/04/02/0000207276/016_kravchenko1.pdf «Социологическое воображение» Р. Миллса] // Социологические исследования. 1994. № 1. С. 114—122.
• Коровин, В. Ф. Основные проблемы «новой социологии» Райта Миллса. — М.: Изд-во МГУ, 1977.
• Матвеев И. А. [magazines.russ.ru/nz/2014/2/9m.html Чарльз Райт Миллс: дилемма публичного интеллектуала] // Неприкосновенный запас: дебаты о политике и культуре. — 2014. — № 2 (94) (март-апрель). — С. 97-111.
• Морджинская, Е. Д. Прогрессивное явление в современной американской социологии // Вопросы философии. — 1963. — № 4.
• Никулин, А. М. [knowledge.isras.ru/sj/sj/sj4-03nik.html Автобиографическая социология Чарлза Райта Миллса] // Социологический журнал. Рецензия на Mills C. Wright letters and autobiographical writings / Ed. by K. Mills, P. Mills. Los Angeles: University of California Press, 2000.
• Новиков, Н. В. Социальное содержание современного левого радикализма в США. — М.: Мысль, 1970.
• Хазин М. Л., Щеглов С. И. Лестница в небо. Диалоги о власти, карьере и мировой элите. — М.: Рипол-классик, 2016. — С. 399-423. — 624 с. — (PRO власть). — 4,000 экз. — ISBN 978-5-386-09312-9.
• Цыпник, Л. А. Современная буржуазная социология и её критика Р. Миллсом // Марксистская и буржуазная социология. — М.: Наука, 1964.
• Ч. Миллс и вопрос о роли социолога в обществе // Вопросы философии. — 1966. — № 6.

Ссылки

• www.krugosvet.ru/enc/gumanitarnye_nauki/sociologiya/MILLS_CHARLZ_RAT.html
• [elite.asadi.org Power Elite Video]
• [www.thirdworldtraveler.com/Book_Excerpts/PowerElite.html C.Wright Mills, The Power Elite]
• [www.logosjournal.com/aronowitz.htm A Mills Revival?]
• [www.camden.rutgers.edu/~wood/207socimagination.htm C.Wright Mills,Sociological Imagination]
• [www.csub.edu/~akebede/SOC502Mills2.pdf C.Wright Mills,Structure of Power in American Society,British Journal of Sociology,Vol.9.No.1 1958]
• [www.cwrightmills.org/ C. Wright Mills.org]
• [www.faculty.rsu.edu/~felwell/Theorists/Mills/ C. Wright Mills' Home Page]"
• [web.archive.org/web/20061106060908/ddl.uwinnipeg.ca/res_des/files/readings/cwmills-intel_craft.pdf C.Wright Mills, On Intellectual Craftsmanship]
• [www.uni-muenster.de/PeaCon/dgs-mills/Millspage-info.htm Sociology-Congress in Köln 2000 workshop: C. Wright Mills and his Power Elite: Actuality today?]

Отрывок, характеризующий Миллс, Чарльз Райт

– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.