Милония Цезония
Милония Цезония | |
MILONIA CAESONIA | |
Портрет из сборника биографий Promptuarii Iconum Insigniorum (1553 год) | |
---|---|
Род деятельности: |
Последняя жена Калигулы, мать его единственной дочери |
Дата рождения: |
ок. 5 года |
Дата смерти: | |
Место смерти: | |
Мать: | |
Супруг: |
1. неизвестен |
Дети: |
1. неизвестная |
Милония Цезония (лат. Milonia Caesonia), (ок. 5 — 24 января 41) — четвёртая жена Калигулы, мать его единственной дочери.
Отец Милонии неизвестен. Матерью её была Вистилия, происходившая из сенаторского сословия. Её отец и брат последовательно были преторами в правление Октавиана и Тиберия. Брат был дружен с Друзом Старшим, а в 32 году впал в немилость императора и покончил с собой.
Вистилия была замужем шесть раз. Имела от разных мужей семерых детей. От одного из браков была рождена Милония. Через полтора года у Милонии родился брат — знаменитый в будущем римский полководец Гней Домиций Корбулон[1].
Цезония была замужем до встречи с Калигулой. От первого брака имела трёх дочерей. Не отличалась ни умом, ни красотой.[2]. Стала любовницей Калигулы ок. 39 года и была любима им. Калигула женился на ней в 40 году, в день рождения своей дочери[3]. Калигула выводил её к войскам рядом с собой, верхом и в военной одежде[4]. Существовали слухи, что Цезония опоила мужа любовным зельем, которое вызвало у него безумие[5].
Была убита во время успешного заговора 24 января 41 года. Перед смертью проявила мужество и достоинство и лишь твердила, что предупреждала Калигулу, а тот её не послушался[6].
В популярной культуре
- В 1968 году в британском телесериале «Цезари» роль Милонии исполнила Барбара Мюррей.
- В фильме Тинто Брасса «Калигула» образ Милонии воплотила Хелен Миррен.
Источники
Напишите отзыв о статье "Милония Цезония"
Отрывок, характеризующий Милония Цезония
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.