Мильштейн, Олег Сергеевич

Олег Сергеевич Мильштейн
Основная информация
Имя при рождении	Цалик Сергеевич Мильштейн
Дата рождения	27 октября 1945(1945-10-27)
Место рождения	Сороки, Молдавская ССР, СССР
Дата смерти	14 октября 2015(2015-10-14) (69 лет)
Место смерти	Нюрнберг, Германия
Страна	СССР СССР → Молдавия Молдавия
Профессии	композитор
Коллективы	ВИА «Оризонт», Ансамбль «Фортина», Ансамбль «Сонор»
Награды

Оле́г (Ца́лик) Серге́евич Мильште́йн (27 октября 1945, Сороки Молдавской ССР — 14 октября 2015, Нюрнберг, Германия) — советский молдавский и российский композитор, аранжировщик, эстрадный музыкант.

Основатель и бессменный художественный руководитель вокально-инструментального ансамбля «Оризонт». Член Союза композиторов СССР, России и Молдовы. Заслуженный артист РСФСР (1990).

Биография

Олег Мильштейн родился в молдавском городке Сороки, где окончил среднюю и музыкальную школы, культпросветучилище, а затем Кишинёвскую консерваторию по классу композиции и дирижирования.

С 1964 года Мильштейн активно посещает Союз композиторов Молдавии, где получает консультации по композиции у известного композитора Павла Ривилиса, и в этом же году впервые печатает свои песни «Мой Днестр родной» на стихи В. Шкруднева и «Песня молодых солдат» на стихи К. Семеновского. Три года службы в армии (1964—1967) прошли в военном оркестре Кишиневского гарнизона под руководством майора Игоря Маслова. Готовясь к конкурсу военных оркестров Одесского военного округа, Мильштейн делает переложение для духового оркестра 2-й части (9 января) симфонии № 11 «1905 год» Дмитрия Шостаковича. Пишет ряд песен и симфоническую поэму для чтеца и оркестра «Памяти павших», которая была впоследствии переложена для духового оркестра и включена в программу III съезда композиторов Молдавии.

Творческая деятельность

Среди сочинений Олега Мильштейна — симфоническая поэма «Памяти павших» (1967), струнный квартет (1972), соната для скрипки и фортепиано (1974), «Молдавская сюита» (1971), пьеса для трубы и эстрадного оркестра (1975), вокальный цикл «О любви» (слова И. Шаферана) (1976), скерцо для кларнета и фортепиано (1973), музыка к драматическому спектаклю «Будьте счастливы, люди!» (1970), к кукольным спектаклям «Лесные часы» (1975), «Поросенок Чок» (1974), многочисленные песни на стихи советских поэтов, сборник аранжировок для ВИА «Пе струнэ де китарэ» (совместно с композитором Евгением Дога) (1972) и многие другие.

Ансамбль «Фортина»

Ещё во время учёбы в консерватории создает эстрадный ансамбль «Фортина» при Городском Доме молодёжи, с которым успешно концертирует в Москве, Ленинграде, Таллине, Сухуми и других городах СССР. Программа этого ансамбля делилась как бы на три части: песни советских авторов, фольклорные обработки и песни молдавских композиторов, и лучшие образцы зарубежной музыки. Звучали композиции Рэй Чарльза (What’d i say), Фрэнка Синатры (Fly Me To The Moon), инструментальная музыка Франсиса Лея к фильму Клода Лелуша «Мужчина и женщина» и много другой зарубежной музыки. Именно в этом ансамбле сделали первые шаги теперь известные: композитор Петря Теодорович, гитарист Юрий Григорович, композитор Ян Райбург, юморист и композитор, создатель программы «Городок» Российского телевидения Илья Олейников (Клявер).

Из воспоминаний композитора Яна Райбурга:

«Моя творческая деятельность как музыканта и исполнителя началась с великолепного ансамбля „Фортина“, известного в то время на весь Советский Союз. Наш руководитель Олег Мильштейн, который впоследствии создал ещё более известный и популярный в 1970—1980-е годы ансамбль „Оризонт“, не ограничивал нас рамками самодеятельного творчества при Доме молодёжи, а предоставил нам условия и возможность больших творческих гастролей. Мы ездили по Союзу и зарабатывали большие по тем временам деньги, выступая в центральных залах Риги, Таллинна, Вильнюса, Ленинграда, Киева и других городов. Поэтому настоящим и истинным „музыкальным отцом“, наставником, стал для меня именно мой руководитель — композитор Олег Мильштейн, который и привил мне первую истинную творческую закалку и, которому, я очень многим обязан в формировании своего творческого фундамента, вкуса и дальнейшего творческого становления».

Ансамбль «Фортина» был расформирован в 1969 году. Формулировка — «преклонение перед западной музыкой».

Ансамбль «Сонор»

С 1969 года работает руководителем эстрадного сектора Республиканского Дома народного творчества и одновременно создает ансамбль «Сонор» при Доме офицеров, перешедший потом в Республиканский Дворец культуры профсоюзов Молдавии. Этот коллектив становится лауреатом Всесоюзного телевизионного конкурса «Молодые голоса» (Москва, 1973 год), дипломантом и лауреатом Всесоюзных фестивалей эстрадных исполнителей «Янтарь Лиепая» (Латвия, 1971 и 1972 годы). Заметным событием в жизни ансамбля «Сонор» явилось участие в работе и концертах II Пленума Правления Союза композиторов СССР, посвященной советской песни, который состоялся 4—8 февраля 1975 года.

Огромным и значительным событием в жизни ансамбля «Сонор» стало приглашение, полученное за подписью заведующего сектором культуры ЦК ВЛКСМ Панченко Владимира Всеволодовича, принять участие в правительственном концерте для делегатов XVII съезда ВЛКСМ в Кремлёвском Дворце съездов (Москва, 1974 год). Эстрадных коллективов, включенных в программу такого ответственного концерта, было всего два. «Сонор» и ансамбль «Песняры». Во-первых, для нас была огромная честь участвовать в концерте, на котором будут присутствовать первые лица нашего государства, а во-вторых, этот концерт явился поистине знаковым событием для всей страны. Зал Кремлёвского Дворца съездов, стоя, под продолжительные аплодисменты провожал первые сформированные комсомольские отряды, уходившие на строительство Байкало-Амурской магистрали. А вскоре ансамблю «Сонор» присваивают титул лауреата Первого международного фестиваля советской песни «Алеша» в городе Пловдив, где очень большой успех выпадает на долю песни «Товарищ Алеша», написанной Олегом Мильштейном на слова Вячеслава Полтавца специально для этого фестиваля (Болгария, 1975 год). Композитор О. Мильштейн награждается почетным знаком «Отличник культуры Болгарии».

«Сонор» стал стартовой творческой площадкой для многих очень талантливых музыкантов: гитариста Руслана Цэрану (Франция), гитариста Юрия Ботнарь (Россия), певицы Анастасии Лазарюк (Румыния), композитора Самсона Кемельмахера (Израиль), певца и композитора Юрия Садовника (Молдова). Вот что пишет в своих воспоминаниях ныне хорошо известный музыкант и джазово-гитарный виртуоз Руслан Цэрану:

«Работая в Молдавии, до отъезда во Францию, я прошел очень хорошую школу. Мне посчастливилось быть другом и соратником таких музыкальных, исторических личностей, как Михаил Альперин, Мария Кодряну, Олег Мильштейн, Ион Суручану, Петр и Ион Теодорович, Юрий Садовник и Нина Круликовская. Особенно мне запомнился тот период времени, когда я работал в ансамбле „Сонор“, руководимый композитором Олегом Мильштейном. Что меня поражало в этом необыкновенном человеке — это уникальная увлеченность, интерес к тому, о чём он говорил и что делал. Он очень тонко, филигранно работал с музыкантами и певцами, которые понимали и чувствовали его с полуслова. Об этом хорошо помнят только очевидцы событий. Он всегда был и по жизни дирижёром и лидером».

Анастасия Лазарюк совместно с певицей Галиной Ненашевой представляет СССР на международном фестивале советской песни в городе Зелена Гура (Польша, 1971 год). В 1974 году творческое объединение «Экран» Центрального телевидения снимает фильм-концерт ансамбля «Сонор», куда входят лучшие его песни.

Ансамбль «Оризонт»

Ансамбль «Оризонт» начал свой творческий путь в Молдавской государственной филармонии в 1976 году. Основателем и бессменным руководителем коллектива стал выпускник Кишиневской Государственной консерватории, дирижёр и композитор Олег Мильштейн. С первого дня своего существования ансамбль «Оризонт» был создан как вокально-инструментальный ансамбль, не имея ничего общего с молдавским фольклорным народным коллективом. Наоборот — «Оризонту» удалось органично преподнести современными эстрадными красками синтез авторских произведений и элементы народных мотивов молдавского фольклора. Создавались такие аранжировки, которые по качеству не уступали той музыке, которую играли лучшие западные команды тех лет. Как молодёжный творческий коллектив ансамбль «Оризонт» был подвержен поиску и не боялся творческих экспериментов. Его удивительная смесь блюза, джаза, рока, фанка и элементов музыки «соул» — это стиль в музыке, который называется одним словом «фьюджен». Он стал яркой отличительной чертой ансамбля, и сразу нашёл своего зрителя. ВИА «Оризонт» стал первым в СССР, кто играл «фанк» музыку. За остроту сложной синкопической игры духовой группы ансамбль «Оризонт» сравнивали с западной группой «Земля, ветер, огонь».

В первый состав ансамбля «Оризонт» вошли: Татьяна Грекул, Леонид Рабинович, Татьяна Васильева, Илья Раду-Райзман (скрипичная группа); Альберт Лысенко, Владимир Письменный, Эрик Маянов, Александр Слободской, Валерий Савич, Григорий Михайлов. (духовая группа); Ливиу Штирбу, Ян Лемперт, Евгений Подакин, Александр Оприца (ритм-секция); Александр Носков, Нина Круликовская, Дмитрий Смокин, Светлана Рубинина, Штефан Петраке (вокалисты); Ян Берман (звукорежиссёр). Первый состав ансамбля «Оризонт» со временем видоизменялся, однако основная группа, образовавшая его костяк, работала на протяжении долгих лет, вплоть до окончания существования коллектива. В состав ансамбля «Оризонт» всегда подбирались только музыканты-профессионалы — с высшим и средним музыкальным образованием.

Первые концерты ансамбля «Оризонт» состоялись 1—10 марта 1977 года и были приурочены к ежегодному музыкальному фестивалю искусств «Мэрцишор», проводимому в Молдавии. Ансамбль впервые познакомил зрителей республики со своей дебютной программой, чем сразу привлек к себе внимание зрительского зала. Вскоре ансамбль «Оризонт» уверенно выступает за пределами своей республики и вписывает яркую и самобытную страницу в историю советской эстрады. Большинству слушателей ансамбль «Оризонт» стал известен с 1978 года, после победы на Всесоюзном телевизионном конкурсе «С песней по жизни». Ансамбль участвует в самых престижных Всесоюзных песенных фестивалях: «Золотой колос» в Алма-Ате, «Майские звезды» в Москве, «Паланга-78», «Весна Ала-Тоо» во Фрунзе, «Музыкальная осень» в Белоруссии, «Музыкальная осень» в Ставрополье, «Зори Кавказа» в Грозном и других. «Оризонт» представляет Советский Союз, совместно с певцами Аллой Пугачёвой и Яаком Йолой, на первой совместной телевизионной программе телевидения ГДР «Мелодии друзей». Приятно было узнать, что песня Олега Мильштейна, написанная на слова немецкого поэта Ганса Мескентина «Когда звучат инструменты», которая была написана специально для этой программы, завоевала в Германии огромную любовь и популярность.

Очередным значительным событием в жизни коллектива стало его участие во Всесоюзном песенном фестивале «Песня года». Коллектив и исполняемые песни получают звание Лауреатов. В 1978 году песня «Калина» (М. Новикас — Ю. Кобрин), которая вскоре становится визитной карточкой ансамбля, и в 1979 году песни «А любовь жива» (А. Бабаджанян — А. Монастырев, О. Писаржевская) и «Я пою о любви» (К. Руснак — Е. Криммерман). Следующие годы были не менее успешными в жизни ансамбля. Творческое объединение «Экран» Центрального телевидения снимает новый фильм-концерт под названием «Молдавские эскизы». Режиссёр — Юрий Сааков. В фильме через призму песен «Оризонта» было показано многогранное изобразительное искусство художников Молдавии. Этот фильм был продан Центральным телевидением в 13 стран мира.

Продолжаются успешные гастроли ансамбля по всему Советскому Союзу. Ансамбль становится частым гостем у моряков Краснознаменного Тихоокеанского флота, у строителей БАМа и Нурекской ГЭС, рабочих Атоммаша и КАМАЗа, хлопкоробов Узбекистана, слушателей и выпускников Академии им. Дзержинского, у космонавтов в Звёздном городке. «Оризонт» остается частым гостем в музыкально-развлекательных программах Центрального телевидения, таких, как: «Новогодний Голубой огонек», «Утренняя почта», «Песня года»; программах — «Олимпиада-80», концертам к Первомайским праздникам и Женскому дню 8 марта и других. Фирма «Мелодия» выпускает один за другим пластинки с новыми записями ансамбля «Оризонт». Пластинка ансамбля «А любовь жива» представляется фирмой «Мелодия» на международную музыкальную ярмарку грампластинок в программе фестиваля МИДЕМ-81 в Каннах.

Не находя должной поддержки в руководстве Министерства культуры Молдавии, руководитель ансамбля «Оризонт», при поддержке всего коллектива, принимает непростое решение покинуть Молдавию и уйти под крыло «Росконцерта» в Ставропольскую краевую филармонию.

Ставропольская краевая филармония

В 1982 году коллектив начинает работу в Ставропольской краевой филармонии. Годы работы в Ставрополе — «золотой век» в биографии «Оризонта». Буквально через два месяца после прихода в Ставропольскую филармонию ансамбль «Оризонт» проводит серию аншлаговых концертов, с 1 по 6 июня в Москве, во Дворце спорта «Дружба» Центрального стадиона им. Ленина. В этот же период творческое Объединение «Экран» снимает третий фильм — концерт ансамбля «Оризонт» на пароходе по Москве-реке (режиссёр Гарри Бабушкин). Фильм вскоре выходит на Всесоюзный экран. Фирма «Мелодия» выпускает очередной диск-гигант ансамбля «Оризонт» под названием «Мой светлый мир», который получает широкое признание слушателей.

А тем временем творческие успехи ансамбля «Оризонт» набирают обороты с каждым днём. Многие наверняка помнят программу «Мелодии друзей». Эту программу готовила известный музыковед отечественной эстрады, главный режиссёр репертуарно-художественной коллегии Госконцерта СССР — Валентина Александровна Терская. Это была международная программа, в которой принимали участие артисты многих зарубежных стран и лучшие артисты СССР. «Оризонт» дважды участвовал в программе «Мелодии друзей» от Советского Союза и сольно, и как аккомпаниаторы.

Очень интересной работой «Оризонта» стало его участие в телевизионном цикловом проекте Центрального телевидения «Времена года» (режиссёр — Лариса Григорьевна Маслюк, главный оператор — Геннадий Иванович Зубанов). В цикле «Осень» была снята молдавская песня Олега Мильштейна на стихи Ливиу Деляну «Как мне быть», в которой присутствовали: народный коллектив, изображающий свадьбу, лошади, кучера, телеги, танцевальные коллективы и т. д.

Вскоре по направлению Союзконцерта ансамбль «Оризонт» отправляется в рамках Всесоюзного абонемента «Мастера искусств — труженикам Байконура» с большой концертной программой на космодром Байконур (1988 год).

Ансамбль «Оризонт» любили не только в Советском Союзе, но и далеко за его пределами. За границей «Оризонт» выступал с неизменным успехом, включая в свой репертуар и песни той страны, в которой выступал, что вызывало у зрителей особый восторг. С огромным успехом прошли гастроли ансамбля в Польше (трижды), Германской Демократической республике (четырежды), Венгрии, Югославии (дважды), Монголии, Болгарии (дважды), Афганистане, Африке (в 12 странах, дважды), Швеции, Вьетнаме, Сирии, Италии. Зарубежные поездки ансамбля «Оризонт» всегда широко освещались прессой.

Наступил 1989 год — тяжёлый период разброда и шатания. Скрипичная группа ансамбля «Оризонт» полностью распадается. Прекрасная вокалистка и скрипачка Татьяна Грекул и её муж, тоже скрипач ансамбля Геннадий Мельник, решают завести детей и создать нормальные условия для их воспитания. Солист-скрипач Илья Райзман-Раду вместе с семьей уезжает на постоянное место жительства в Америку. Талантливый вокалист и скрипач Леонид Рабинович уезжает с семьей в Израиль. Клавишник Михаил Ионис переезжает жить в Германию. Так постепенно разъехалась «старая гвардия». Олегу Мильштейну ничего не оставалось, как на их место набрать новых, молодых ребят. Появились: Александр Хиоара (вокал), Андрей Чернявский (клавишные), Эдуард Кремень (гитара), Леонид Бешлей (саксофон), Юрий Богинский и Виорел Гыскэ (ударные). Оставались в коллективе и старые участники ансамбля: бас-гитарист виртуоз и вокалист Николай Каражия, прекрасный трубач Алексей Сальников, программист Георгий Герман и вся техническая группа. Однако фирменный характерный стиль «Оризонта» все же остался и четко прослушивался, за счёт аранжировок, которые продолжал делать руководитель ансамбля — Олег Мильштейн.

Фирма «Мелодия» выпускает новый диск-гигант ансамбля «Кто виноват» (1991 год). Коллектив принимает участие во многих передачах Центрального телевидения, таких, как: «Счастливый случай», «5+», «Утренняя почта». Он также участвует в праздничных концертах, посвященных Дню радио в Колонном Зале Дома Союзов и Дню космонавтики в Концертной студии «Останкино», которые также транслировало Центральное телевидение. Ансамбль принимает участие, попадает в финал «Песни года», и становится Лауреатом 20-го Юбилейного Всесоюзного телевизионного фестиваля «Песня-90» с песней «Амор, амор» Олега Мильштейна. Он также принимает участие в промежуточных выпусках, уверенно выходит в финал и становится Лауреатом фестиваля «Песня-91» с песней «Белые ночи» Николая Каражия.

В 1991 году ансамбль получил приглашение от Аллы Пугачёвой на участие в её детище, грандиозном шоу «Рождественские встречи».

Успехов ансамбль «Оризонт» достиг благодаря основателю и его бессменному руководителю композитору Олегу Мильштейну. На протяжении всей творческой жизни ансамбля он им руководил: от начала до конца. И, как говорил он сам, — «Оризонт» — это не просто ансамбль, это школа, это целый пласт культуры, поэтому, кто бы ни уходил из него — уносит с собой древо и корни, которые живы всю жизнь. Все те, кому посчастливилось когда-то работать в ансамбле «Оризонт», до сих пор хранят о тех годах самые теплые воспоминания. Вокально-инструментальный ансамбль «Оризонт» прекратил своё существование в 1994 году.

В начале 1994 года Олег Мильштейн возглавляет творческие центры: «МОИЗ», «МАЛС», «ОРИЗОНТ», занимающиеся продюсированием и гастролями артистов в Молдове и СНГ.

Младший брат Олега Мильштейна — Игорь Мильштейн, аккордеонист и певец — основал и руководил ещё в Кишиневе ансамблем еврейской песни «Нехама», а по приезде в Германию воссоздал коллектив под названием «Нехама-2» в виде популярной клезмерской капеллы.

Звания и награды

• Заслуженный артист РСФСР (1990).
• Награждён почетным знаком «Отличник культуры Болгарии».

Ссылки

• [www.soroki.com/photo2/main.php?g2_itemId=17382 Олег Мильштейн и ансамбль «Оризонт», фото- и аудиогалерея]
• [www.soroki.com/node/publications/thereforhorizon.html?page=0%2C0 Об ансамбле «Оризонт», с фотографиями]
• [popsa.info/bio/171/171d.html Дискография ансамбля «Оризонт» с фотографиями обложек]

Отрывок, характеризующий Мильштейн, Олег Сергеевич

Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.