Синан

Мима́р Синан
Mimar Sinan
Вероятно Синан (слева) у могилы Сулеймана I, 1566
Основные сведения
Имя при рождении	Иосиф
Страна	Османская империя
Место рождения	село Агырнас близ Кайсери, Османская империя
Место смерти	Стамбул, Османская империя
Работы и достижения
Учёба:	Имперский колледж, Стамбул
Работал в городах	Стамбул, Эдирне, Каир, Алеппо, Вишеград
Важнейшие постройки	Мечеть Шехзаде, мечеть Сулеймание, мечеть Селемие, Вишеградский мост, Старый мост в Мостаре.

Сина́н (15 апреля 1489, село Агырнас (близ Кайсери) — 17 июля 1588, Стамбул) — один из самых известных османских архитекторов и инженеров. Полное имя Абдульменна́н оглу́ Синанедди́н Юсу́ф (тур. Abdülmennan oğlu Sinaneddin Yusuf), известен также как Ходжа́ Мима́р Сина́н Ага́ (тур. Hoca Mimar Sinan Ağa — господин учитель архитектор Синан) и просто Мима́р Сина́н (тур. Mimar Sinan — архитектор Синан). С 1538 на посту главного османского архитектора и инженера проводил строительные работы при султане Сулеймане I и его преемниках Селиме II и Мураде III. Руководил возведением гражданских сооружений — мечетей, мусульманских начальных школ (мектеб), акведуков, а также укреплений, мостов и переправ в военных походах султанов. Спроектировал знаменитые бани Роксоланы и её мавзолей. Ученик Синана Седефкар Мехмет Ага стал автором проекта Голубой мечети в Стамбуле, другие ученики проектировали Старый мост в Мостаре (Босния и Герцеговина), а ещё один ученик, сирийский архитектор Устада Иса Хан, проектировал Тадж-Махал в империи Великих Моголов.

Биография

Родился 15 апреля 1489 года в селе Агырнас близ Кайсери (провинция Анатолия современной Турции). По мнению ряда исследователей, Синан родился в христианской армянской семье, в то время как по мнению некоторых авторов — в греческой семье. Согласно Британской энциклопедии родители Синана были либо армянами, либо греками. При рождении получил армянское имя Овсеп (Юсуф). Отец был каменщиком и плотником, вследствие чего Синан в юности получил хорошие навыки в этих ремёслах, и это повлияло на его будущую карьеру. Существует три кратких записи в библиотеке дворца Топкапы, продиктованные Синаном своему другу и биографу Мустафе Челеби Саю. В этих рукописях Синан раскрывает некоторые подробности своей юности и военной карьеры. Его отец упоминается как «Abdülmennan». Упоминание об армянском происхождении архитектора в Турции ещё в середине XX века не приветствовалось.

Военная карьера

В 1512 году его отобрали у родителей и рекрутировали по девширме в корпус янычар, после чего он был направлен в Стамбул, где принял ислам. Некоторые источники утверждают, что он, возможно, служил великому визирю Ибрагим-паше Паргалы. Возможно, что именно там он получил своё исламское имя Синан, что означает «идущий первым». В то время ему было 23 года и он не подходил для высшей школы Эндерун по возрасту, ввиду чего был направлен во вспомогательную школу находящуюся при Имперском колледже для изучения математики и столярного дела. Но благодаря своим амбициям и интеллектуальным способностям он вскоре помогал ведущим архитекторам и осваивал их ремесло. Спустя три года Синан окончил школу и стал квалифицированным архитектором и инженером, а уже через 6 лет с момента поступления в школу участвовал в последней военной кампании Селима Первого на острове Родос, которая закончилась со смертью султана. Два года спустя он стал свидетелем завоевания Белграда.

Вместе с корпусом янычар нового султана Сулеймана Великолепного в составе резервной конницы участвовал в битве при Мохаче и в походе на Австрию, после которого Синан был повышен до звания капитана Султанской охраны и получил в командование кадетский пехотный корпус, позже он был назначен командующим 62-м стрелковым корпусом, дислоцировавшимся в Австрии. Во время своей службы Синан, расстреливая крепости и здания, как архитектор изучал их слабые места.

В 1535 году он участвовал в Багдадской кампании в звании командира королевской охраны и руководил строительством водных укреплений на озере Ван, за что был награждён титулом «Хасеки» и должностью личного телохранителя султана, званию, эквивалентному янычарскому Ağa.

В 1537 году в составе султанского военного корпуса участвовал в экспедиции на Корфу и в Апулию, а также в походе в Молдавию, во время которого привлёк внимание султана Сулеймана Великолепного, построив мост через Прут за несколько дней.

Гражданская деятельность

Во всех этих компаниях Синан зарекомендовал себя способным инженером и хорошим архитектором. В 1538 году, когда был взят Каир, султан назначает его главным придворным архитектором города и дарует ему привилегию сноса любых зданий, не отражённых в главном плане города. Во время своей военной карьеры он изучал архитектурные памятники в завоеванных городах Европы и на Ближнем Востоке, и в мирное время применил полученные знания на практике.

После того, как в 1539 году верховным визирем стал Челеби Лютфи Паша, под командованием которого раньше служил архитектор, Синан был назначен главным придворным архитектором города Стамбул. В его обязанности входил контроль за строительством по всей Османской империи, включая руководство по общественному строительству (дорог, мостов, водопроводов). За долгие 50 лет пребывания на должности Синан создал мощное ведомство, с бо́льшими полномочиями, чем у контролирующего его министра. Им же был создан центр архитекторов, в котором обучались будущие инженеры.

Важнейшие постройки

• Мечеть Шехзаде — первое из самых значительных архитектурных сооружений Мимара Синана. Возведена в историческом районе Фатих. Была начата как усыпальница для скончавшегося в 1543 году сына султана Сулеймана Великолепного Шехзаде Мехмеда (тур. şehzade — принц, наследник) и закончена в 1548 году. Имеет два минарета по 55 метров. Как и у многих построенных позже Синаном мечетей, у здания квадратное основание, на котором покоится большой центральный купол, окружённый четырьмя половинами куполов и многочисленными вспомогательными куполами меньшего размера. Массивные гранёные колонны, несущие купол, прорисованы очень чётко, структура сводов ярко выделена чередующейся темной и светлой клинчатой кладкой арок. Здесь расположены тюрбе Шехзаде Мехмеда, а также Рустема-паши и Мустафы Дестери-паши.

• Мечеть Сулеймание в Стамбуле была возведена Синаном в 1550–57 годах, и по мнению учёных-исследователей, является самой лучшей его работой. Проект был основан на архитектурном плане храма Святой Софии в Стамбуле, шедевре византийской архитектуры, оказавшим очень большое влияние на всё творчество Синана, который пытался превзойти этот храм в своих постройках. У мечети 4 минарета, массивный центральный купол высотой 53 метра и диаметром 26,5 метров, что превосходит на 6 метров по высоте, но уступает по ширине куполу храма Айя-София. В куполе 32 отверстия, через которые проникает свет, обильно освещая интерьер мечети и придавая куполу эффект легкости. Всего в здании 136 окон. Синан здесь достиг большего единства декоративных и объемно-пространственных элементов, чем в предыдущей мечети. Линии колонн со сложным профилем, несущих паруса и купол, визуально перекликаются с богатым и дробным членением стеновой отделки. Пропорции мечети гармоничны, силуэт характеризуется изяществом и плавностью линий. Весь массив строения вписан в правильный треугольник. Минареты размещены по углам обнесённого колоннадой двора: первые два минарета находятся на более низком уровне, чем два других, которые примыкают к самой постройке. Мечеть находится на вершине холма прямо над заливом Золотой Рог. Чёткий ритм архитектурных форм хорошо воспринимается издали. Во дворе мечети находятся усыпальницы. В двух соседних тюрбе покоится сам Сулейман и его любимая жена Роксолана. Мечеть Сулеймание — одна из самых больших, когда-либо построенных в Османской империи. Помимо храма, в ней находился обширный социальный комплекс, включающий четыре медресе, библиотеку, обсерваторию, крупную больницу и медицинскую школу, кухни, хаммам, магазины и конюшни.

• Мечеть Селимие в Эдирне, построенную в 1569–75 годах, сам Синан считал вершиной своего творчества. Эта мечеть принадлежит к числу выдающихся архитектурных достижений исламской культуры и считается наиболее гармоничным храмовым комплексом Турции. Его архитектура отличается особой целостностью. Художественная композиция мечети заключена в сужающихся кверху ярусах, переходящих плавно в купольную полусферу. Всю архитектуру пронизывает ритм горизонтальных и вертикальных линий. Плоскость стен визуально поделена арками по горизонтали, в каждую из которых вписаны ярусы окон. Выступы, расположенные между арками и поднимающиеся ступенчато вверх, завершающиеся восемью башнями с шатрами, визуально делят массив мечети по вертикали. Башни, гармонирующие с четырьмя самыми высокими в Турции минаретами, создают основной акцент всего окружающего пейзажа и подчеркивают внушительность масштаба постройки. Здесь Синан придумал кардинально другое, более совершенное композиционно-пространственное решение. Мечеть представляет собой в плане квадрат с большим куполом в центре, опирающийся на восемь массивных колонн, между которыми находятся широкие галереи. Образованная колоннами гигантская ротонда «вписана» в квадрат стен так, что всё пространство сливается в одно целое. Богатая пластика отделки стен и несущих колонн придает интерьеру живописный характер. Яркое освещение всего пространства мечети сквозь многочисленные окна, расположенные в несколько ярусов, даёт впечатление великолепия и торжественности. Двор и здание представляют не обособленные друг от друга части, а единое целое. Такой комплекс зданий называется по-турецки külliye и включает в себя больницу, школу, библиотеку и хаммам, расположенные вокруг мечети, а также медресе, dar-ül hadis (школа Аль-Хадиса), часовую комнату и ряд магазинов. Сюда же входит и мечеть Бейязида II , в которой находится музей здравоохранения. Сам Синан писал, что мечеть Шех-заде была его ученической работой, Сулеймание — работой подмастерья, а Селимие в Эдирне — работой мастера.

Мосты

В постройке мостов Синан мастерски сочетал искусство с функционализмом. Крупнейшим из них, длиной почти 635 метров (2083 футов), является мост Бюйюкчекмече (в пригороде Стамбула). Памятная табличка на этом сооружении гласит, что построил этот мост раб Божий Юсуф из христианской деревни Агырнас, что рядом с городом Кайсери в Анатолии. На других своих творениях Синан оставлял такую подпись — главный архитектор его султанского величества.

Другими важными примерами являются мост Айливри, Старый мост в Свиленграде на реке Марица, мост Сокуллу Мехмет-паши через реку в Люлебургазе, мост Синанли через реку Эргене (приток Марицы) и Вишеградский мост над рекой Дриной.

Вишеградский мост через реку Дрину, в Боснии, 1577 год — памятник средневекового турецкого инженерного искусства. Считается, что заказчиком работ был Соколлу Мехмед-паша, уроженец Боснии, бывший великим визирем Сулеймана Великолепного. Мост состоит из 11 пролётов, и в 2007 году был включён ЮНЕСКО в список памятников Всемирного наследия.

Итоги

За свою жизнь Синан построил около 300 зданий — мечети, школы, благотворительные столовые, больницы, акведуки, мосты, караван-сараи, дворцы, бани, мавзолеи и фонтаны, основная часть которых была сооружена в Стамбуле. Самые его известные постройки — это мечеть Шехзаде, мечеть Сулеймание и мечеть Селимие в Эдирне.

На его творчество огромное влияние оказала архитектура Собора Святой Софии, и Синану удалось достигнуть своей мечты — построить купол, превышающий купол Святой Софии.

Умер 7 февраля 1588 года, похоронен в собственном мавзолее (тюрбе) у стены мечети Сулеймание.

Память

В честь Синана назван кратер на Меркурии. Памятник Синану поставлен в Эдирне, в Анкаре находится скульптурный бюст Синана. Портрет Синана на фоне построенной им мечети Селимие был изображен на обратной стороне банкноты 1982-1995 годов 10000 турецких лир. В г. Стамбул очень много проспектов, улиц и улочек названо в честь Мимара Синана

На основе турецкого законодательного акта от 4 ноября 1981 года 20 июля 1982 года Университету Изобразительных искусств в Стамбуле присвоено имя Мимара Синана.

• Mimar Sinan University of Fine Arts Istanbul.jpg

  Центральный вход в Университет изобразительных искусств Мимара Синана

• Mimar Sinan University of Fine Arts. Istanbul.jpg

  Дворик со скульптурами Университета Мимара Синана

• Mimar Sinan University.jpg

  Надпись перед входом в Музей Университета Мимара Синана

• Mimar Sinan University Afisha of exhibition.jpg

  Афиша художественной выставки в Музее Университета Мимара Синана

• Mimar Sinan5.jpg

  Мавзолей Мимара Синана

• Statue of Mimar Sinan in Edirne.jpg

  Памятник Мимару Синану в Эдирне

• Sinan Caferaga March 2008.JPG

  Бронзовый бюст Мимара Синана в медресе Каферага в Стамбуле

• Mimar Sinan büstü, ODTÜ.jpg

  Бюст Мимара Синана в Анкаре

• E7 10 000 TL arka yüz.jpg

  Мимар Синан и его шедевр: мечеть Селимие на обратной стороне банкноты 10 000 турецких лир

Галерея

• 016 Istanbul.11.2006 resize.JPG

  Мечеть Сулеймание, слева впереди — мечеть Рустам Паша

• Istanbul - Süleymaniye camii - Foto G. Dall'Orto 26-5-2006 - 25.jpg

  Мечеть Сулеймание, внутренний вид

• Mimar Sinan Türbesi.jpg

  Тюрбе Синана

• Edirne 7333 Nevit.JPG

  Мечеть Селимие, построенная Синаном в 1575. Эдирне, Турция.

• Selimiye Mosque, Dome.jpg

  Купол мечети Селимие

• Istanbul - Mesquita de Mihrimah.JPG

  Мечеть Михрима-Султан

• DSC04157 Istanbul - Rüstem Pasha camii - Foto G. Dall'Orto 26-5-2006.jpg

  Правая стена галереи мечети Рустам Паша

• Bath of Roxelane Istanbul 2007.jpg

  Хамам Хасеки-Хуррем

• Mimar Sinan 1556 Hurrem Sultan Hamami.jpg

  Памятная табличка на стене хамама Хасеки-Хуррем

• View of Mosque in Istambul from Gulu Oglu baklava fabrika.jpg

  Вид на стамбульскую мечеть со стороны кондитерской Гюлю Олу

• DSC04130 Istanbul - Mehmut Pasha Camii - Foto G. Dall'Orto 25-5-2006.jpg

  Мечеть Сокуллу Мехмеда Паши

• Visegrad Drina Bridge 1.jpg

  Вишеградский мост

Киновоплощения

В турецком телесериале «Великолепный век» роль Мимар Синана исполнил Гюркан Уйгун.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Мимар Синан

• [artyx.ru/books/item/f00/s00/z0000004/st006.shtml Веймарн Б. Искусство Турции]
• [www.islam.by/at/?id=40 Портал Islam.by Выдающийся османский архитектор Мимар Синан. ]

Отрывок, характеризующий Синан

– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.