Мимесис

Ми́месис, или мимезис, (др.-греч. μίμησις — подобие, воспроизведение, подражание) — один из основных принципов эстетики, в самом общем смысле — подражание искусства действительности.

Античность

Владислав Татаркевич выделяет четыре основных значения для греческого слова «мимесис» в классический период:

1. первичное (обрядовое)
2. подражание способу действия природы (Демокрит)
3. простое копирование (Платон)
4. творческое воспроизведение (Аристотель)

Обряд

Древнейшее из них, как показали уже кембриджские ритуалисты и в особенности Джейн Эллен Харрисон, было далеко от «подражания» и относилось к культовому действу жреца дионисийских мистерий, составлявшему синкретическое единство танца, музыки и пения. Первичное значение, таким образом, было скорее «выразительное представление».

Демокрит

В V веке до н. э. слово «мимесис» из языка культа пришло в философский язык. Для Демокрита это скорее технический, чем эстетический термин: люди в ткачестве подражают пауку, в строительстве — ласточке, в пении — лебедю и соловью. Такое понятие особого распространения не получило, а позже появлялось у Гиппократа и эпикурейцев, особенно у Лукреция. «Материалистическая» линия Демокрита-Лукреция возрождается в позитивистской социологии Гюстава Ле Бона и Габриэля Тарда («психология толп»), а оттуда проникает в историософию Арнольда Тойнби и философию Рене Жирара.

Платон

У Платона встречается и старое обрядовое значение термина, но постепенно под влиянием Сократа он начинает применять его по отношению к скульптуре, живописи и поэзии; сначала ограниченно (например, «подражательной» называл лишь трагедию, а эпическую поэзию — описательной), но в конечном счете расширяет его рамки до всех трех искусств полностью.

При этом мимесис становится у Платона актом пассивного копирования внешней стороны (видимости) вещей. С его точки зрения, подражание — это не тот путь, который ведет к истине.

Аристотель

Аристотель трансформировал платоновскую теорию, утверждая, что, подражая вещам, искусство может представить их более красивыми или отвратительными, чем они есть, что оно может (и даже должно) ограничиваться их общими, типичными, необходимыми свойствами.

Он различал три вида подражания, которые пришли в эстетику европейского искусства. Он говорил, что поэт, как и художник, или «должен изображать вещи так, как они были или есть, или как о них говорят и думают, или какими они должны быть».

Эллинизм

Теория подражания была продуктом классической эпохи в Греции. Эллинистическая и римская эпохи в принципе её сохранили, но вместе с тем выдвинули против неё возражения и контрпредложения. Например, Филострат Старший считал воображение действием более мудрым, чем подражание, ибо подражание определяет единственно то, что увидено, а воображение то, что не видели.

Средние века

Ранние и крайние христианские мыслители, такие как Тертуллиан, считали, что Бог запрещает делать какие-либо рисунки этого мира; схожим образом думали иконоборцы. От таких крайностей схоласты были свободны, зато они считали, что духовные узоры выше, ценнее материальных. При таких предпосылках теория подражания отошла на второй план, а термин «подражание» (лат. imitatio) употреблялся редко. Однако он возрождается у гуманистов XII века. Иоанн Солсберийский в согласии с древними определяет изображение как подражание. Классический же тезис, что «искусство подражает природе» («ars imitatur naturam») прежде всего провозглашал без ограничений великий последователь Аристотеля Фома Аквинский.

Ренессанс

В эпоху Возрождения подражание вновь стало основным понятием теории искусств, а теория подражания достигла своего апогея. С начала XV века теория подражания была воспринята пластическими искусствами (Леон Баттиста Альберти, Леонардо да Винчи, Джироламо Кардано). В отношении литературы понятие подражания используется с середины XVI века, после усвоения «Поэтики» Аристотеля.

Теория подражания сохраняла свои позиции в теории искусств по крайней мере на протяжении трех столетий. Все же в этот период она не была однородной теорией, и не только потому, что в теории пластических искусств у неё был один оттенок, а в поэтике — другой (более школьный). С самого начала одни её понимали по Аристотелю, а другие — по Платону. В интерпретации Альберти искусство более подражало законам природы, чем её внешнему виду. В интерпретации Скалигера — её нормам. Торквато Тассо, серьёзно интересовавшийся подражанием в поэзии, знал, что в искусстве оно является сложной процедурой, поскольку слова (parole) повторяют понятия (concetti), и лишь потом они повторяют вещи (cose).

Нововведением Ренессанса, важным в последствиях, был тезис: подражать следует не только природе, но также и прежде всего тем художникам, которые лучше других умели ей подражать, то есть древним. Девиз подражания античности появился уже в XV веке, а в конце XVII он почти вытеснил девиз подражания природе. Это было наибольшее изменение в истории понятия подражания. Теорию искусства из классической оно превратило в академическую. Принцип подражания появлялся и в двойной, компромиссной формуле: следует подражать природе, но так, как ей подражала античность, то есть лепить по образцу Аполлона Бельведерского, писать как Цицерон. В XV и XVI веках стремились к имитации античности прежде всего в поэзии, а в XVII и XVIII — в пластических искусствах.

Баттё

Венцом теории подражания стала книга Шарля Баттё «Изящные искусства, сведенные к единому принципу» (Les beaux arts reduits à un seul principe, 1746), обобщившая принципы теории и раздвинувшая её рамки также на архитектуру и музыку. Баттё считал подражание, с одной стороны, достоверным копированием природы, а с другой — выбором в натуре, подражанием исключительно прекрасной природе.

Реализм

Но уже Дидро подвергает теорию подражания существенной коррекции: он считает, что хорошее искусство воссоздает действительность не прекрасную, но настоящую. Это уже начаток теории реализма, процветавшей в XIX веке. Она замещает требование подражания природе метафорой отражения и лозунгом познания. Это заметно и в творческой практике Стендаля и Бальзака, и в манифестах Шанфлёри, и в трактате Чернышевского. Несмотря на различия, реализм был новой версией старой теории: идеей мимесиса повседневной реальности в её социально-экономических аспектах.

Цитаты

• «Я чувствую, что литература должна отражать жизнь, и что её модус — это классический акт мимесиса, подражания действию», — Роджер Желязны.

Литература

• Теодор Адорно. ЭСТЕТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ. [culture.niv.ru/doc/aesthetic/adorno/034.htm Мимесис и рациональность] (недоступная ссылка с 26-05-2013 (3985 дней) — история, копия) — [culture.niv.ru/doc/aesthetic/adorno/071.htm Выражение и мимесис] (недоступная ссылка с 26-05-2013 (3985 дней) — история, копия) — [culture.niv.ru/doc/aesthetic/adorno/074.htm Миметическое и нелепое] (недоступная ссылка с 26-05-2013 (3985 дней) — история, копия)
• Эрих Ауэрбах. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. М., 1976, переизд. 2000
• Виктор Бычков. [www.erlib.com/Виктор_Бычков/Эстетика/23/ Эстетика. Глава III. ИСКУССТВО. § 2. Основные принципы искусства. Мимесис]
• Ганс Георг Гадамер. [gabro.ge/biblio/0707/3066/filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000194/index.htm Искусство и подражание]
• Ольга Дубова. Мимесис и пойэсис. Античная концепция «подражания» и зарождение европейской теории художественного творчества — М.: Памятники исторической мысли. 2001.
• Жерар Женетт. Фигуры II. Границы повествовательности. Диегесис и мимесис
  • Фигуры III. Повествовательный дискурс. 4. Модальность. Дистанция
• Антуан Компаньон. [www.philol.msu.ru/~forlit/Pages/Biblioteka_Compagnon_VneshnyiMir.htm Внешний мир. Глава из книги «Демон теории. Литература и здравый смысл»]
• Алексей Лосев. [philosophy.ru/library/losef/iae4/txt46.htm История античной эстетики, том IV. АРИСТОТЕЛЬ И ПОЗДНЯЯ КЛАССИКА. Часть Третья. УЧЕНИЕ АРИСТОТЕЛЯ ОБ ИСКУССТВЕ. § 10. Мимесис]
• Алексей Лосев. [www.philosophy.ru/library/losef/iae8/txt27.htm История античной эстетики, том VIII. ИТОГИ ТЫСЯЧЕЛЕТНЕГО РАЗВИТИЯ. Часть Седьмая. СТРУКТУРНО-ДИФФЕРЕНЦИАЛЬНАЯ ТЕРМИНОЛОГИЯ. Глава III. ПОДРАЖАНИЕ (MIMESIS)]
• Дьёрдь Лукач. Своеобразие эстетического
• Валерий Подорога. [lib.ru/FILOSOF/PODOROGA_W/s_antropo.txt Словарь аналитической антропологии. Мимезис] (1999)
• Валерий Подорога. Мимесис. Материалы по аналитической антропологии литературы. Том I. Н.Гоголь. Ф.Достоевский. — М.: Культурная революция; Логос; Logos-altera, 2006
• Поль Рикёр. Время и рассказ, т. I. Глава «Тройственный мимесис»
• Владислав Татаркевич. История шести понятий / Пер. с польского Бориса Домбровского. — М.: Дом интеллектуальной книги, 2003. Глава девятая. Воспроизведение: История отношения искусства к действительности. I. История понятия mimesis
• Вячеслав Шестаков. [www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/schest/01.php Очерки по истории эстетики. Гл. 1. Античность]
• Михаил Ямпольский. [lib.ru/CULTURE/YAMPOLSKIJ/demon.txt Демон и Лабиринт. Глава 8. ТАНЕЦ И МИМЕСИС]
• Чернышева М.А. Мимесис в изобразительном искусстве: от греческой классики до французского сюрреализма: учебн. пособие. -СПб.: Изд-во С-Петерб. ун-та, 2014.

См. также

• Мимикрия
• Диегезис

Отрывок, характеризующий Мимесис

– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.


На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.
Граф Орлов Денисов с казаками (самый незначительный отряд из всех других) один попал на свое место и в свое время. Отряд этот остановился у крайней опушки леса, на тропинке из деревни Стромиловой в Дмитровское.
Перед зарею задремавшего графа Орлова разбудили. Привели перебежчика из французского лагеря. Это был польский унтер офицер корпуса Понятовского. Унтер офицер этот по польски объяснил, что он перебежал потому, что его обидели по службе, что ему давно бы пора быть офицером, что он храбрее всех и потому бросил их и хочет их наказать. Он говорил, что Мюрат ночует в версте от них и что, ежели ему дадут сто человек конвою, он живьем возьмет его. Граф Орлов Денисов посоветовался с своими товарищами. Предложение было слишком лестно, чтобы отказаться. Все вызывались ехать, все советовали попытаться. После многих споров и соображений генерал майор Греков с двумя казачьими полками решился ехать с унтер офицером.
– Ну помни же, – сказал граф Орлов Денисов унтер офицеру, отпуская его, – в случае ты соврал, я тебя велю повесить, как собаку, а правда – сто червонцев.
Унтер офицер с решительным видом не отвечал на эти слова, сел верхом и поехал с быстро собравшимся Грековым. Они скрылись в лесу. Граф Орлов, пожимаясь от свежести начинавшего брезжить утра, взволнованный тем, что им затеяно на свою ответственность, проводив Грекова, вышел из леса и стал оглядывать неприятельский лагерь, видневшийся теперь обманчиво в свете начинавшегося утра и догоравших костров. Справа от графа Орлова Денисова, по открытому склону, должны были показаться наши колонны. Граф Орлов глядел туда; но несмотря на то, что издалека они были бы заметны, колонн этих не было видно. Во французском лагере, как показалось графу Орлову Денисову, и в особенности по словам его очень зоркого адъютанта, начинали шевелиться.
– Ах, право, поздно, – сказал граф Орлов, поглядев на лагерь. Ему вдруг, как это часто бывает, после того как человека, которому мы поверим, нет больше перед глазами, ему вдруг совершенно ясно и очевидно стало, что унтер офицер этот обманщик, что он наврал и только испортит все дело атаки отсутствием этих двух полков, которых он заведет бог знает куда. Можно ли из такой массы войск выхватить главнокомандующего?
– Право, он врет, этот шельма, – сказал граф.
– Можно воротить, – сказал один из свиты, который почувствовал так же, как и граф Орлов Денисов, недоверие к предприятию, когда посмотрел на лагерь.
– А? Право?.. как вы думаете, или оставить? Или нет?
– Прикажете воротить?
– Воротить, воротить! – вдруг решительно сказал граф Орлов, глядя на часы, – поздно будет, совсем светло.
И адъютант поскакал лесом за Грековым. Когда Греков вернулся, граф Орлов Денисов, взволнованный и этой отмененной попыткой, и тщетным ожиданием пехотных колонн, которые все не показывались, и близостью неприятеля (все люди его отряда испытывали то же), решил наступать.
Шепотом прокомандовал он: «Садись!» Распределились, перекрестились…
– С богом!
«Урааааа!» – зашумело по лесу, и, одна сотня за другой, как из мешка высыпаясь, полетели весело казаки с своими дротиками наперевес, через ручей к лагерю.
Один отчаянный, испуганный крик первого увидавшего казаков француза – и все, что было в лагере, неодетое, спросонков бросило пушки, ружья, лошадей и побежало куда попало.
Ежели бы казаки преследовали французов, не обращая внимания на то, что было позади и вокруг них, они взяли бы и Мюрата, и все, что тут было. Начальники и хотели этого. Но нельзя было сдвинуть с места казаков, когда они добрались до добычи и пленных. Команды никто не слушал. Взято было тут же тысяча пятьсот человек пленных, тридцать восемь орудий, знамена и, что важнее всего для казаков, лошади, седла, одеяла и различные предметы. Со всем этим надо было обойтись, прибрать к рукам пленных, пушки, поделить добычу, покричать, даже подраться между собой: всем этим занялись казаки.
Французы, не преследуемые более, стали понемногу опоминаться, собрались командами и принялись стрелять. Орлов Денисов ожидал все колонны и не наступал дальше.
Между тем по диспозиции: «die erste Colonne marschiert» [первая колонна идет (нем.) ] и т. д., пехотные войска опоздавших колонн, которыми командовал Бенигсен и управлял Толь, выступили как следует и, как всегда бывает, пришли куда то, но только не туда, куда им было назначено. Как и всегда бывает, люди, вышедшие весело, стали останавливаться; послышалось неудовольствие, сознание путаницы, двинулись куда то назад. Проскакавшие адъютанты и генералы кричали, сердились, ссорились, говорили, что совсем не туда и опоздали, кого то бранили и т. д., и наконец, все махнули рукой и пошли только с тем, чтобы идти куда нибудь. «Куда нибудь да придем!» И действительно, пришли, но не туда, а некоторые туда, но опоздали так, что пришли без всякой пользы, только для того, чтобы в них стреляли. Толь, который в этом сражении играл роль Вейротера в Аустерлицком, старательно скакал из места в место и везде находил все навыворот. Так он наскакал на корпус Багговута в лесу, когда уже было совсем светло, а корпус этот давно уже должен был быть там, с Орловым Денисовым. Взволнованный, огорченный неудачей и полагая, что кто нибудь виноват в этом, Толь подскакал к корпусному командиру и строго стал упрекать его, говоря, что за это расстрелять следует. Багговут, старый, боевой, спокойный генерал, тоже измученный всеми остановками, путаницами, противоречиями, к удивлению всех, совершенно противно своему характеру, пришел в бешенство и наговорил неприятных вещей Толю.
– Я уроков принимать ни от кого не хочу, а умирать с своими солдатами умею не хуже другого, – сказал он и с одной дивизией пошел вперед.
Выйдя на поле под французские выстрелы, взволнованный и храбрый Багговут, не соображая того, полезно или бесполезно его вступление в дело теперь, и с одной дивизией, пошел прямо и повел свои войска под выстрелы. Опасность, ядра, пули были то самое, что нужно ему было в его гневном настроении. Одна из первых пуль убила его, следующие пули убили многих солдат. И дивизия его постояла несколько времени без пользы под огнем.


Между тем с фронта другая колонна должна была напасть на французов, но при этой колонне был Кутузов. Он знал хорошо, что ничего, кроме путаницы, не выйдет из этого против его воли начатого сражения, и, насколько то было в его власти, удерживал войска. Он не двигался.
Кутузов молча ехал на своей серенькой лошадке, лениво отвечая на предложения атаковать.
– У вас все на языке атаковать, а не видите, что мы не умеем делать сложных маневров, – сказал он Милорадовичу, просившемуся вперед.
– Не умели утром взять живьем Мюрата и прийти вовремя на место: теперь нечего делать! – отвечал он другому.
Когда Кутузову доложили, что в тылу французов, где, по донесениям казаков, прежде никого не было, теперь было два батальона поляков, он покосился назад на Ермолова (он с ним не говорил еще со вчерашнего дня).
– Вот просят наступления, предлагают разные проекты, а чуть приступишь к делу, ничего не готово, и предупрежденный неприятель берет свои меры.
Ермолов прищурил глаза и слегка улыбнулся, услыхав эти слова. Он понял, что для него гроза прошла и что Кутузов ограничится этим намеком.
– Это он на мой счет забавляется, – тихо сказал Ермолов, толкнув коленкой Раевского, стоявшего подле него.
Вскоре после этого Ермолов выдвинулся вперед к Кутузову и почтительно доложил:
– Время не упущено, ваша светлость, неприятель не ушел. Если прикажете наступать? А то гвардия и дыма не увидит.