Миндовг

Миндовг<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Гравюра с изображение Миндовга из «Описания Европейской Сарматии» Александра Гваньини. Эта же гравюра использовалась как портрет легендарного князя Леха</td></tr>
Великий князь литовский
ок. 1236 — 1263
Преемник:	Тройнат
Король Литвы
1253 — 1263
Коронация:	29 июня 1253
Рождение:	ок. 1195
Смерть:	12 сентября 1263(1263-09-12)
Супруга:	Марта, имя первой жены неизвестно
Дети:	Войшелк, Рукли (Рукель), Рипикием (Репек)

Миндовг (ок. 1195 — 12 сентября 1263) — основатель первой династии литовских князей, король Литвы с 1253 года.

Имя и происхождение

В исторических источниках имя князя встречается в формах — др.-рус. Мендог, Мендольф, лат. Mindowe, нем. Myndowen.

По мнению литовского историка Томаса Баранаускаса, имя Миндовг происходит от литовских слов mintis (мысль) и daug (много) и буквально означает многомыслящий.

Из достоверных источников происхождение Миндовга неизвестно. Ливонская рифмованная хроника указывает только, что отец Миндовга был могущественным королём (könig gros), но не называет его по имени. По мнению Вячеслава Носевича, наиболее вероятно, что его отцом был Довгерд, неоднократно упомянутый в хронике Генриха.

В недостоверных источниках происхождение Миндовга описывается по-разному. По белорусско-литовским летописям XVI века Миндовг происходит из древнего римского рода Палемоновичей, а его отцом Миндовга назван Рингольд. Согласно легендарной родословной, содержащейся в Воскресенской летописи, Миндовг происходит из династии полоцких князей, а его отцом был Мовкольд. «Великая хроника о Польше, Руси и их соседях» называет Миндовга королём пруссов.

Ранние годы

В письменных источниках впервые упомянут четвертым среди других литовских князей в связи с заключённым в 1219 году Литовско-Волынским мирным договором. Ипатьевская летопись упоминает «Литву Минъдога» при описании событий весны 1238 года.

В 1244 году предпринял неудачно закончившийся поход против Ливонского ордена в землю куршей.

В Густынской летописи упоминается о православном крещении Миндовга с литовскими боярами около 1246 года, что, по мнению белорусского историка Вячеслава Носевича, выглядит как вставка XVII века, появление которой, возможно, являлось попыткой объяснить правление неправославного в русском Новогрудке. В этом плане интересна гипотеза А. Шаланды о браке Миндовга и дочери Изяслава Новогрудского.

В 1248 году под властью Миндовга находятся Новогрудок, Волковыск, Слоним, Здитов, его ставленник княжил в Полоцке, а с 1252 года Гродно. Правление Миндовга происходило в постоянной борьбе с врагами внутренними и внешними. В 1251 году полоцкий князь Товтивил при поддержке галицкого князя Даниила, и своего дяди — жемайтского князя Викинта, совершил неудачный поход в Литву против Миндовга. Обороняясь, Миндовг заперся в Воруте и успешно выдержал осаду. В том же году Миндовг совершил ответный поход в Жемайтию и провел безуспешную осаду городища Тверимет — столицы Викинта. Коалицию своих противников Миндовг расстроил, заявив о намерении принять католическое крещение. Он крестился в 1251 году и в 1253-ем был коронован как «король Литвы». В то же время власть Миндовга не распространялась на земли селов, земгалов, и куршей, которые были уступлены Ливонскому ордену.

Крещение и коронация

В 1251 году Миндовг и его жена Марта (в изданиях на русском языке также используется форма Марфа) были крещены в христианство латинского (римского) обряда. Литва была признана папой римским Иннокентием IV как католическое государство. В 1253 году Миндовг и его жена по поручению Иннокентия IV были коронованы как литовские король и королева; место и обстоятельства коронации остаются предметом споров. Матей Стрыйковский в труде “Kronika polska, litewska, żmódzka i wszystkiej Rusi” писал, что коронация состоялась в городе Новогрудке. При этом в своих работах 1574—1575 годов Стрыйковский писал, что коронация произошла в Кернаве, впервые упоминающимся в источниках только в 1279 году; в 1582 году он изменил своё мнение, заявив, что Миндовг был коронован в Новогрудке. Такого же мнения придерживался и Войцех Виюк-Коялович. Хотя автор и опирался на хронику Стрыйковского, его описание коронации Миндовга содержит неизвестные по другим источникам подробности, а именно уточнение, что она произошла на поле около Новогрудка, так как в самом городе не было достаточно просторного храма. На Новогрудок как на место коронации Миндовга указывает также Густынская летопись, создание которой относят к началу XVII века. Отмечается как тенденциозность этого источника, авторы которого симпатизируют православным и могли указать на Новогрудок как на русский город, так и то, что при описании коронации летопись могла опираться на недошедшие до нашего времени источники.

По мнению некоторых современных литовских историков, коронация могла иметь место в Вильне, но город как столица Литвы известен лишь с первой четверти XIV века. Томас Баранаускас считает, что коронация состоялась 29 июня 1253 года, в воскресенье, совпавшее с днём святых апостолов Петра и Павла, и, вероятно, в недавно построенном кафедральном соборе в Вильне. Эдвардас Гудавичюс полагает, что кафедрального собора в Литве в тот период ещё не было и где именно произошла коронация, неизвестно. Что касается даты, то Гудавичюс обосновывает 6 июля 1253 года.

Баранаускас, опираясь на дарственную грамоту Миндовга, выданную в июле 1253 года, считает, что коронация имела место в Латаве. Этой же версии придерживался исследователь Эдуард Вольтер, представивший её ещё в 1910 году в своей статье «Город Мендовга, или где искать Летовию XIII века?». В 1997 году в Латаве археологами было обнаружено городище, которое могло быть резиденцией Миндовга.

Некоторые современные белорусские историки предполагают, что коронация могла иметь место в Литовке — резиденции первых литовских епископов вблизи Новогрудка.

Взамен за коронацию Миндовг обязался отдать крестоносцам часть жемайтских и ятвяжских земель. Крещение латинским обрядом и коронация Миндовга на десятилетие ввело Литву в политическую систему католической Европы. В конце 1250-х — начале 1260-х годов Миндовг снова конфликтовал с князем Даниилом и его братом Василько Волынским. Причиной этого конфликта (1258—1259) стала агрессивная политика Золотой Орды, военачальник которой Бурундай, воспользовавшись отсутствием союзников у Даниила, заставил его идти походом на Литву. В это же время Роман Данилович был захвачен в заложники и убит Войшелком . В 1262 году Василько Романович отразил набег Литвы, настигнув и перебив литовцев возле города Небля.

В 1260 году жемайты без поддержки Миндовга, но под предводительством его племянника — Треняты, в битве при Дурбе одержали победу над объединённым войском Ливонского и Тевтонского орденов и их союзников, с этого времени Жемайтией правит Тренята (однако, считаясь королевским наместником, он оставался язычником).

Около 1261 года Миндовг отрёкся от христианской веры и вместе с Тренятой пытался бороться с орденами, для чего в 1261 году заключил союз с Великим Новгородом (где княжил тогда Дмитрий Александрович, сын Александра Невского).

В 1263 году Миндовг и два его малолетних сына были убиты в результате заговора князей жемайтского Треняты, нальшанского Довмонта и полоцкого Товтивила. Великим князем стал так и оставшийся язычником Тренята, но и он был в 1264 году убит слугами Миндовга, вероятно, по приказу Войшелка. Согласно поздней легенде, похоронен в Новогрудке (см. Гора Миндовга).

В 1264 году великим князем стал старший сын Миндовга Войшелк (в 1267 году отказался от власти и удалился в православный (греческого обряда) монастырь в Угровеске).

Печать Миндовга

Сохранившийся фрагмент печати		Реконструкция с легендой по описанию 1393 года

Единственное известное прижизненное изображение Миндовга сохранилось на печати, привешенной к договору между Миндовгом и Тевтонским орденом от октября 1255 года о передачи последнему Селонии. При этом печать сохранилась фрагментарно — легенда практически полностью отсутствует, различимы лишь крест, означающий начало надписи и элемент одной буквы, с равной вероятностью читаемая как латинские M, D или SI. По некоторым данным, договор, а значит и печать, являются подделкой Тевтонского ордена.

Детальное описание печати было выполнено папским легатом в мае 1393 года. Согласно описанию, легенда печати гласила «MYNDOUWE DEI GRA REX LITOWIE» («Миндов Божией милостью король Литовии»), а сама она была привешена к документу белым и жёлтым шнурком, в то время как на сохранившемся оригинале шнурок белого и синего цветов. Пустое поле печати заполнено узором в виде готической ромбовидной решётки. Литовский геральдист и сфрагист Эдмундас Римша указывает на то, что, этот декоративный элемент появился на европейских печатях только в XIV веке. Таким образом, по мнению исследователя, печать является подделкой, созданной по меньшей мере спустя полвека после заключения акта.

Память

6 июля 1991 года в Литве впервые праздновался День государства, связываемый с фактом коронации Миндовга.

6 июля 2003 года в Вильнюсе прошли торжества по случаю 750-летия основания Литовского государства. В официальных мероприятиях приняли участие президент Польши Александр Квасьневский, президент Эстонии Арнольд Рюйтель, великий герцог Люксембургский Генрих и великая герцогиня Мария Тереза Местре, король Швеции Карл XVI Густав с женой Сильвией.

Во время торжеств были открыты памятник королю Миндовгу скульптора Регимантаса Мидвикиса (архитекторы Альгимантас Насвитис, Ричардас Криштопавичюс, Инеса Алистратовайте) у главного здания Национального музея Литвы и новый мост через Нерис — Мост короля Миндаугаса.

Литература

• Грыцкевіч А. Гісторыя // Вялікае княства Літоўскае: Энцыклапедыя. У 2 т. / рэд. Г. П. Пашкоў і інш. — Мінск: БелЭн, 2007. — Т. 1 (А – К). — С. 7–33. — ISBN 978-985-11-0393-1.
• Краўцэвіч А. [kamunikat.org/download.php?item=4828-1.pdf&pubref=4828 Жыццёпіс Вялікіх Князёў Літоўскіх. Міндоўг. Пачатак вялікага гаспадарства]. — Мінск: Мастацкая Літаратура, 2005.
• Насевiч В. Л. [vn.belinter.net/vkl/5.html Каранацыя Міндоўга ў кантэксце падзей сярэдзіны ХІІІ ст.] // Навагрудскія чытанні. Гісторыка-археалагічныя даследаванні Навагрудка. — Ч. 2. — Навагрудак, 1993. — С. 10-16.
• Насевiч В. Л. [vln.by/node/62 Пакаленне першае: Міндоўг (1230-ыя — 1250-ыя гады)] // Пачаткі Вялікага княства Літоўскага: Падзеі і асобы. — Мн., 1993.
• Пашуто В. Т. Образование Литовского государства. — М., 1959.
• Mindowe, rex Lithowiae, in litteris et testimoniis = Міндаў, кароль Літовіі, у дакумэнтах і сьведчаньнях / НАН Беларусі, Ін-т гісторыі; уклад., пер. на бел. мову, камэнт. А. Жлуткі. — Мн.: Тэхналогія, 2005. — 136 с., [16] арк. іл.
  • Рецензия на издание «Міндаў, кароль Літовіі…»: Некрашэвіч-Кароткая Ж. [media.catholic.by/nv/n39/art13.htm Кароль праз ласку хроснай купелі] // Наша Вера, 1 (39), 2007.
• Gudavičius E. Mindaugas / Lietuvos istorijos institutas. — Vilnius: Žara, 1998. — 359 p.
  • Рецензия на работу Гудавичюса: Насевіч В., Свяжынскі У. [vn.belinter.net/vkl/13.html Міндоўг знаёмы і незнаёмы: погляд літоўскага гісторыка] // Беларускі гістарычны агляд. — Т. 6. — Сш. 1-2 (10-11). — Мінск, 1999. — С. 261—272.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_m/mindovg.php Миндовг] (hrono.ru)
• [vklby.com/index.php/lichnosti/11-lichnosti/34-mindovg Миндовг] (vklby.com)

Отрывок, характеризующий Миндовг

Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.