Министерство общего машиностроения СССР

Министерство общего машиностроения СССР
Печати всех министерств СССР использовали Герб Советского Союза
Общая информация
Дата создания	2 апреля 1955 года
Предшествующие ведомства	Министерство обороны СССР Министерство авиационной промышленности СССР Народный комиссариат авиационной промышленности СССР Народный комиссариат оборонной промышленности СССР Народный комиссариат тяжёлой промышленности СССР Высший совет народного хозяйства
Дата упразднения	14 ноября 1991 года
Заменено на	Российское космическое агентство
Руководство деятельностью осуществляет	Совет Министров СССР
Штаб-квартира	Москва, Миусская площадь д.3
Число сотрудников	1000000 - 1500000
Министр	Горемыкин, Пётр Николаевич
Министр	Афанасьев, Сергей Александрович
Министр	Бакланов, Олег Дмитриевич
Министр	Догужиев, Виталий Хуссейнович
Министр	Шишкин, Олег Николаевич
Подведомственный орган	1200 заводов
Сайт	[www.roscosmos.ru/ cosmos.ru]

Министерство общего машиностроения СССР (МОМ) — государственный орган, общесоюзное министерство в рамках Совета Министров СССР. Министерство объединяло и координировало работу огромного количества предприятий и научных организаций, связанных с разработкой и производством оборудования для космоса и ракетно-ядерного вооружения. Отвечало за обеспечение всей космической программы в СССР, начиная со строительства космодрома Байконур, запуска «Спутник-1» и первого пилотируемого космического корабля «Восток-1» на орбиту Земли, заканчивая созданием орбитальной станции «Мир» и программой «Буран».

Было образовано 2 апреля 1955 года Указом ВС СССР. 10 мая 1957 года объединено с Министерством оборонной промышленности СССР. Министерство вновь образовано 2 марта 1965 года Указом Президиума Верховного Совета СССР, путем выделения из «Государственного комитета по оборонной технике». 14 ноября 1991 года «Министерство общего машиностроения» было упразднено.

История

В декабре 1917 года был учрежден первый «Высший совет народного хозяйства РСФСР» из которого в последующем будет выделен «Наркомат тяжелой промышленности», а из него в свою очередь «Народный комиссариат боеприпасов СССР» ставший позднее «Министерством сельскохозяйственного машиностроения», Народный комиссариат авиационной промышленности СССР ставший «Министерствм авиационной промышленности» и наконец в ноябре 1917 были образованы «Народный комиссариат по военным делам РСФСР» и «Народный комиссариат по морским делам РСФСР» которые сначала объединят, а со временем преобразуют в Министерство обороны СССР взявшее на себя управлении «РККА». В 1921 году, по предложению Н. Тихомирова, в комитет по делам изобретений в ВСНХ при «Главном артиллерийском управлении РККА» была создана «Газодинамическая лаборатория» (ГДЛ) которая занималась разработкой жидкостных ракетных двигателей (ЖРД). 31 октября 1933 года, по ходатайству М. Тухачевского, при Наркомате тяжелой промышленности был основан «Реактивный институт» (РНИИ) в который вошли ГДЛ и «Группа изучения реактивного движения» (ГИРД) созданная 15 сентября 1931 года.

После окончания войны, 13 мая 1946 года создан «Специальный комитет по реактивной технике при Совете Министров Союза ССР» в котором принимали участие представители «РНИИ», такие как Серге́й Па́влович Королёв, ставший председателем «Совета главных конструкторов». В том же году по предложению министра вооружений Дмитрия Фёдоровича Устинова, ракетостроение выделено в отдельную отрасль. И при поддержке «Министерства авиационной промышленности», в которое вошло «РНИИ», «Министерства вооружения» с созданным 16 мая 1946 года «НИИ-88» и «Министерства сельскохозяйственного машиностроения» была подготовлена почва для создания специального министерства по делам ракетно-космической отрасли.

Которое было образовано 2 апреля 1955 года Указом ВС СССР, при самом активном участии «Академии наук» и ее ведущих ученых. Первым министром назначен генерал-майор инженерно-артиллерийской службы Пётр Николаевич Горемыкин занимавший до этого пост министра сельскохозяйственного машиностроения СССР с июня 1946 года по март 1951 года. 10 мая 1957 года объединено с Министерством оборонной промышленности СССР под руководством Родиона Яковлевича Малиновского, из соображений секретности с целью подготовки запуска первого спутника и первого человека в космос. В 1959 году Владимир Челомей становится генеральным конструктор авиационной, ракетной и ракетно-космической техники «Минобщемаш» СССР. В 1964 году пост заместителя министра «Минобщемаш» занимает Леонид Иванович Гусев. Министерство вновь образовано 2 марта 1965 года Указом Президиума Верховного Совета СССР, путем выделения из «Государственного комитета по оборонной технике» (ГКОТ). Вторым руководителем министерства становится Сергей Александрович Афанасьев. В том же году Керим Керимов возглавил «Третье главное управление Министерства общего машиностроения», а в 1966 году он становится председателем «Государственной комиссии по пилотируемым полетам» и лично дает разрешение на отправку в космос всех экипажей и принимает их рапорты после возвращения на Землю в плоть до 1991 года. 21 января 1977 года у министерства появляется собственный профсоюз. В 1983 году министерство возглавляет кандидат технических наук Оле́г Дми́триевич Бакла́нов. 6 февраля 1985 году в министерстве появляется управление по созданию и использованию космической техники для народного хозяйства, научных исследований и международного сотрудничества в мирном освоении космоса «Главкосмос СССР». С 1988 года место министра занимает Виталий Хуссейнович Догужиев, а в 1989 году его на этом посту сменит Оле́г Никола́евич Ши́шкин ставший последним руководителем «Министерства общего машиностроения СССР».

14 ноября 1991 года «Министерство общего машиностроения» было упразднено, а 25 февраля 1992 года указом Президента РФ № 185 от 25 февраля 1992 года «О структуре управления космической деятельностью в Российской Федерации» образовано «Российское космическое агентство» (РКА).

В 2013 году, когда шло обсуждение того, как будет выглядеть структура ракетно-космической отрасли, среди прочих вариантов, было предложение вернуться к советскому варианту «Министерства общего машиностроения», которое по сути и было «Министерством космоса». Основной целью этой реструктуризации являлось желание избавиться от реликтов 90-х годов с непрозрачными схемами управления, финансирования, а порой и владения, которые образовались после развала «Минобщемаша».

Президент России В. Путин: «В космической отрасли практически все принадлежит государству, либо государство имеет контрольный пакет. В целом, я не исключаю этого, прошу Дмитрия Олеговича Рогозина, председателя правительства, подумать над этим еще раз, в принципе, не исключаю, что можно было бы здесь и министерство создать.»

В апреле 2015 года в Государственную думу был внесён президентский законопроект о создании госкорпорации по космической деятельности «Роскосмос», согласно которому среди прочего госкорпорация признается преемником «Министерства общего машиностроения СССР».

Деятельность

Первой вехой в становлении нового министерства было участие в организации работ по строительству космодрома Байконур, датой основания которого считается 2 июня 1955 года, когда была утверждена организационно-штатная структура 5-го Научно-исследовательского испытательного полигона. Первый пуск, межконтинентальной баллистической ракеты Р-7, состоялся 5 мая 1957 года. Хотя само министерство было создано незадолго до основания космодрома, это не помешало ему примерно 40 лет управлять им совместно с «Министерством обороны». Поскольку МОМ, на протяжении долгого времени работало совместно с Министерством обороны, основание в 15 июля 1957 года военного космодрома Плесецк, кажется вполне закономерным плодом совместных усилий.

Следующей важной вехой среди заслуг министерства можно считать запуск специалистами Байконура 4 октября 1957 года первого ИСЗ «Спутник-1». Это событие принесло славу советским инженерам, конструкторами и всей стране.

Но куда более грандиозным и значимым был запуск 12 апреля 1961 года космического корабля «Восток-1» пилотом которого был Юрий Гагарин, ставший первым человеком в космосе.

С 1965 года отвечало за разработку межконтинентальных баллистических ракет наземного (МБР) и морского (БРПЛ) (напр., ракета, Р-12, которая производилась сразу на четырех предприятиях МОМ). Не менее значимым можно считать разработку и внедрение трёхступенчатых ракет-носителей «Союз» предназначенных для выведения на круговую орбиту Земли с неизменным наклонением орбиты пилотируемых космических кораблей типа «Союз» и автоматических космических аппаратов серии «Космос». Дело в том что именно благодаря этим ракето-носителям с апреля по август 1974 года были запущены два корабля «Союз», замаскированные под космические корабли «Космос-638» и «Космос-672», что являлось репетицией перед стыковкой «Союз — Аполлон» 15 июля 1975 года в 15.20 по московскому времени, за которой наблюдал лично министр «Минобщемаш» Сергей Афанасьев.

Выведение на орбиту первого спутника «ГЛОНАСС» 12 октября 1982 года, работа над системой началась еще в 1970 годах, а в 1993 году была принята на вооружение российской армией.

Очередным большим успехом была разработка и выведение на орбиту 20 февраля 1986 года первого модуля пилотируемой научно-исследовательской орбитальной станции «Мир», эксплуатация которой должна была прекратиться через пять лет, но продлилась в три раза дольше. Важным для оборонительного комплекса страны стало появление на свет в 1988 году подвижного грунтового ракетного комплекса стратегического назначения с трёхступенчатой твердотопливной МБР РТ-2ПМ «Тополь».

Последним большим достижением в роботе министерства в космической сфере стало создание к 1988 году многоразовой транспортной космической системы «Буран». Это был совместный проект Министерства авиационной промышленности (МАП) и Министерства общего машиностроения

И наконец — завершение работ по созданию боевого железнодорожного ракетного комплекса в 1990 году, разработка которого была начата еще в далеком 1969 году, по приказу министра МОМ.

Последним проектом министерства до его ликвидации было создание и изготовление блоков для индийской ракеты-носителя GSLV, оно велось на основании соглашений, подписанных в 1991 и 1993 годах. между ISRO и Главкосмосом Министерства общего машиностроения СССР.

Байконур.   Ракетоноситель Восток.   Стыковка Союз-Аполлон.   Глоба́льная навигацио́нная спу́тниковая систе́ма.   Советская орбитальная станция Мир.   Космический корабль Буран.

Ведомственные награды

• Знак «Лучший рационализатор министерство общего машиностроения» —— вручался в 1970 годах.
• Знак «Лучший изобретатель министерство общего машиностроения» — вручался до 1991 года.
• Знак «Отличник социалистического соревнования министерства общего машиностроения» — положение о знаке утверждено приказом № 134 от 1 сентября 1955 года. Знак вручался в 1950 — 1970-е годы.

См. также

• Машиностроение СССР
• Новиков, Владимир Николаевич
• Космонавтика СССР
• Министерство среднего машиностроения СССР
• Министерство тяжёлого машиностроения СССР

Отрывок, характеризующий Министерство общего машиностроения СССР

Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.